— Да я тебе говорю: ничего не будет, — уже искренне стал уверять ее Перепелкин, тронутый немым отчаянием, которое отразилось на лице Лидочки. — Ну, провалиться мне, ничего не будет.
Через несколько минут в кабинет Свекловишникова под конвоем Перепелкина вошла Лидочка. На директорский стол была положена украденная ею шкурка, после чего Перепелкин вышел.
— Садись, голубушка, и рассказывай, как ты дошла до жизни такой, — мягко, по-отечески произнес Свекловишников.
— Нечего мне рассказывать. Что сделала, то сделала. Судите меня теперь, — сквозь слезы ответила Лидочка.
— И не подумаю, — все так же мягко возразил Свекловишников. — Я-то знаю, что тебя на это толкнуло. Знаю. Тяжело тебе живется, Голубкова. А молодость, она свое берет. И то хочется и это. А денежек-то и не хватает. Знаю, как же. Сам молод был. А ты мне, Голубкова, в дочки годишься.
Лидочка, ожидавшая все, что угодно, но только не таких отцовских увещеваний, удивленно подняла на Свекловишникова свои большие, полные слез глаза.
— Ну, чего ты на меня так смотришь? — усмехнулся Свекловишников. — Небось думала, что я зверь? А я, Голубкова, человек. И наказывать тебя, а тем более судить не собираюсь. Наоборот. Я тебе даже помогу. Дадим подработать, чтобы не приходилось эдакими вещами заниматься. Есть у нас такая возможность. Иди-ка сейчас же к начальнику цеха, к Жереховой. Она тебе и скажет, что и как надо делать. Да слушайся ее. И помни, если что не так сделаешь, то уж пеняй на себя, пойдешь под суд — и лет так на десять со свободой прощайся. Понятно? — В голосе Свекловишникова прозвучали жесткие нотки, и Лидочка поняла, что шутить он не собирается.
— Спасибо, Тихон Семенович, — упавшим голосом ответила она, — я буду стараться. — И нерешительно встала. — Так мне идти можно?
— Иди, милая, иди. И наш уговор не забывай.
Опустив голову, Лидочка покорно вышла из кабинета.
…Когда Перепелкин вернулся к себе, его уже поджидал начальник охраны фабрики Дробышев.
Павел Афанасьевич Дробышев, невысокого роста, худенький и подвижный, с непокорным хохолком на затылке, в сапогах и гимнастерке, с которой только недавно снял капитанские погоны, был человеком крутым и прямолинейным. Перепелкин втайне побаивался своего начальника, хотя именно по его предложению он и был назначен начальником второго караула.
Дробышев сидел на диване, перекинув ногу на ногу, и нетерпеливо попыхивал старенькой почерневшей трубкой с изгрызенным мундштуком. Увидев входящего Перепелкина, он сердито проговорил:
— Ага, заявился! А ну, что у тебя тут приключилось, докладывай.
— Ничего особенного, — пожал плечами Перепелкин, — задержал работницу со шкуркой, только и всего.
— Ха, только и всего! Да это же чепе, ты что, не понимаешь? То, что задержал, — молодец. Но вообще я тобой не доволен, имей в виду. Ты что-то странные порядки стал вводить, дорогой мой, — отрывисто продолжал Дробышев. — Почему мне не докладываешь немедленно? Почему не составляешь протоколов? Почему водишь задержанных прямо к директору? Ты что, инструкций не знаешь?
Перепелкин счел за лучшее молча выдержать этот натиск. О личном распоряжении Свекловишникова он предпочитал не рассказывать. Вообще с Дробышевым связываться было опасно.
— И потом, — не унимался Дробышев, — ты зачем народу сказал, что идет выборочная проверка? Я ее объявлял? Зачем же брехать? Не нравится мне все это.
Перепелкин виновато молчал.
Среди дня в кабинете главного инженера зазвонил телефон. Плышевский снял трубку.
— Это меховая фабрика? — услышал он молодой, уверенный голос. — Мне нужен главный инженер товарищ Плышевский.
— Я самый. С кем имею честь?
— С вами говорят из МУРа. Оперативный уполномоченный лейтенант милиции Козин. Мы получили ваше письмо. По этому поводу необходимо встретиться и поговорить.
— С огромным удовольствием. Это нас очень волнует.
— Ну, что касается нас, то мы не такие впечатлительные. Но нас это, не скрою, заинтересовало. Так что, с вашего позволения, я завтра в шестнадцать ноль-ноль приеду к вам на фабрику. Побеседую с вами и, если найду нужным, то и с другими работниками.
— Пожалуйста, пожалуйста.
— Итак, до завтра.
Плышевский медленно повесил трубку, задумался, потом встал, прошелся несколько раз из угла в угол по кабинету и отправился к Свекловишникову.
— Ну-с, Тихон Семенович, — сказал он, заходя и плотно прикрыв за собой дверь. — Мне сейчас звонили из МУРа. Завтра приедут. Итак, начинается. Держись, дорогуша.
ГЛАВА 4.
«ВЕРЕВОЧКА» НАЧИНАЕТ ВИТЬСЯ
Михаил Козин выскочил из троллейбуса и по привычке посмотрел на большие электрические часы у входа на бульвар. Было без десяти десять. «Порядок, — подумал он, — явлюсь, как всегда, минута в минуту».
Утро выдалось ясное, морозное, на бледно-голубом небе ни облачка, под лучами солнца нестерпимо ярко, до боли в глазах, искрился снег. Кругом шумели трамваи, автобусы, троллейбусы; они тоже, словно умытые, сверкали на солнце красными, синими, желтыми, зелеными боками.
Михаил весело оглядел полную движения и суеты площадь.
Оттуда, где он стоял, хорошо был виден новый многоэтажный корпус управления. К нему свернул кремовый лимузин. «Начальство прибыло, — отметил Козин, — полковник Зотов». За первой машиной завернула вторая, и Михаил наметанным глазом определил: «Еще начальство, майор Гаранин. Точно сговорились».
Он быстро пересек площадь, вошел в подъезд и в конце короткого коридора первого этажа предъявил постовому удостоверение. Тот с улыбкой козырнул в ответ. «Узнавать стал», — удовлетворенно подумал Михаил, хотя ничего удивительного в этом не было: вот уже полгода, как он работал в МУРе.
У лифта Козин встретил старших оперуполномоченных из своего отдела — Сашу Лобанова и Виктора Воронцова. Они о чем-то оживленно спорили. Увидев подходившего Козина, Лобанов добродушно усмехнулся:
— Ага, слева по борту наш новый кадр, сам товарищ Козин. Гутен морген.
— Положим, не такой уж новый, — солидно возразил Михаил.
— А главное, подающий большие надежды, — насмешливо прибавил Воронцов. — Растущий, так сказать, товарищ.
Все трое поднялись на четвертый этаж и прошли в кабинет начальника отдела майора Гаранина, где, как обычно, должна была состояться оперативная летучка. Там уже собирались сотрудники.
У окна стоял Гаранин высокий, кряжистый, чуть мешковатый с виду, лицо широкое, открытое, добродушное, короткие светлые волосы аккуратно расчесаны на пробор. Гаранин брал одну за другой бумаги, лежавшие на столе, и быстро их просматривал, одновременно разговаривая с капитаном Коршуновым, начальником отделения, в котором служил Михаил.
Когда летучка кончилась, Гаранин приказал Михаилу задержаться.
Остался, конечно, и Коршунов.
Козин уже хорошо изучил обоих: друзья закадычные, хотя и очень разные люди. Гаранин, тот основательный, все решает неторопливо, любит советоваться, «собирать мнения», как говорит Коршунов, но уж когда решит, то все: скала, не сдвинешь! А Коршунов — человек горячий, решительный, очень находчивый, с большой фантазией. У него ладная, подтянутая фигура, даже простой штатский пиджак выглядит на нем, как военный мундир. И лицо у Коршунова живое, подвижное, тонкое и, в общем, красивое: черные волосы, смуглая кожа, а глаза синие.
Жена у Коршунова — артистка, говорят, красавица. Собственно, говорил это один Саша Лобанов, но в таких вопросах ему можно верить. А у Гаранина жена — инженер, работает на авиационном заводе. Об этом Михаилу тоже рассказал Лобанов, по его словам, они познакомились при необычных обстоятельствах года три назад, во время расследования одного сложного дела, которое проходило под шифром «Пестрые». Гаранин тогда был, между прочим, тяжело ранен. Козин еще в оперативной школе читал служебный обзор по этому делу, написанный Сандлером.
О старейшем работнике уголовного розыска полковнике Сандлере Козин слыхал много, но, к сожалению, не застал его: Сандлер вот уже год, как ушел в отставку. Теперь на его месте полковник Зотов.
Козин раньше работал на заводе. Там он принимал активное участие в бригадах содействия милиции, имел за это три благодарности и даже денежную премию.
На работу в милицию Козин пошел охотно еще и потому, что ему очень уж нравилась роль «представителя власти», приятно было ощущать на поясе пистолет, распоряжаться, допрашивать и в какой-то мере даже влиять на судьбы людей. Был он инициативен и общителен, при случае любил выпить, пошиковать красивыми вещами, чуть прихвастнуть и порисоваться.
Уже на первых порах Козин показал себя старательным, энергичным работником и неглупым человеком. Конечно, как, вероятно, и всякий новичок, он мечтал поскорее отличиться на каком-нибудь сложном и трудном деле, но прошло вот уже полгода, а подходящего случая еще не представилось.
Будничная, напряженная работа уголовного розыска, кропотливое, тщательное изучение десятков людей и их связей, ряд сравнительно простых дел, в разбирательстве которых он принимал участие, — все это не приносило Михаилу особого удовлетворения и только разжигало его честолюбие, как и бесконечные, захватывающие рассказы Саши Лобанова.
Хотя Козин и знал, что одна из важнейших задач уголовного розыска — не столько раскрывать преступления, сколько предупреждать их, не столько разыскивать и арестовывать преступников, сколько стараться вовремя удержать людей от совершения преступления, все-таки Михаил с нетерпением и тайной надеждой ждал какого-нибудь необычного и загадочного происшествия.
И вот сейчас наконец вырисовывалось одно сложное дело, связанное с меховой фабрикой. Им, по-видимому, будет заниматься отделение Коршунова, и Михаил решил, что уж тут-то он не упустит случая показать себя. Пусть Коршунов поймет, что он слишком долго приглядывается к своему новому сотруднику и напрасно не допускает его к самостоятельной работе. Козин был почти уверен, что полученное им задание распорядился дать, конечно же, Гаранин, а не Коршунов. Что ж, ладно, он еще докажет!
Гаранин между тем прочитал уже последнюю бумагу, подумав, размашисто ее подписал и по привычке перевернул чистой стороной вверх: на всякий случай, от постороннего глаза. Коршунов все это время молча стоял у окна, дымя сигаретой и нетерпеливо постукивая пальцами по стеклу.
— Значит, так, — неторопливо начал Гаранин. — Теперь давайте решать.
— Ну, слава богу, — облегченно вздохнул Коршунов. — Я думал, ты уж из этих бумаг никогда не вылезешь. Безобразие, вообще-то говоря. Самое оперативное учреждение Москвы, а бумагами заваливают, как какой-нибудь главк.
— Ладно, ладно, Сергей, — добродушно ответил Гаранин, — давай, брат, не философствовать. Что надо, то надо. Так вот. Докладывал я вчера вечером комиссару и Зотову это дело по меховой фабрике. Они полностью утвердили наш оперативный план.
— Ага, это подходяще, — обрадовался Коршунов. — Дело-то вроде перспективное.
— Значит, начнем. Во-первых, объявим розыск на этого Климашина. Во-вторых, соберем о нем подробные сведения. Потом уж будем решать. Я так полагаю. А ты?
— Согласен. Добавлю, что надо познакомиться с людьми на фабрике: побеседовать с каждым, кто представит интерес, так, знаешь, вообще, «за жизнь», как говорят, и, между прочим, о Климашине.
— Это правильно, — кивнул головой Гаранин. — А вы, — он обернулся к молчавшему до сих пор Козину, — уже договорились с главным инженером о встрече?
— С Плышевским? Так точно. На шестнадцать ноль-ноль.
— Только помните, — строго предупредил Коршунов, — никаких наводящих вопросов, никаких там версий, догадок и рассуждений. Ваша задача — выслушать, что вам расскажут, и запомнить все до последнего слова, до интонации. Вопросы могут быть только уточняющие рассказ и вообще самые безобидные.
— Но должны же они понять, что не дурак к ним приехал, — обиженно возразил Козин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53