- Давай-ка мы с тобой еще раз прокрутим всю твою историю…
- Зачем? - осведомился он. - Не теряйте времени, господин эдукатор. Делайте то, что вы обязаны делать - и всё!..
- Нет, так не пойдет. Ты не бойся, время у нас пока еще есть… Все-таки мне хотелось бы понять…
- Ну что тут понимать, что? - перебил он меня. - Что вам неясно со мной? Или есть что-то такое, что вы обо мне не знаете?
- Да, - сказал я, - наверное, есть…
А действительно, давай мысленно прогоним его комп-досье еще раз. Если уж он не желает обсуждать свою биографию, это сделаешь ты один, а он пусть помаринуется в ожидании в кресле Установки. Иногда это тоже полезно…
Итак, родился Орнел Скорцезин без отца, но от живой матери. И то хорошо, потому что в последнее время пошла странная мода не рожать, а приобретать искусственно зачатого ребенка, “изготовленного” в соответствии с пожеланиями клиентов. До пятнадцати лет жизнь у него была ничуть не хуже, чем у его сверстников. Судя по рассказам соседей и собственным воспоминаниям юноши, мать любила его, одевала, кормила, воспитывала, учила и растила без особых изъянов. Когда ее не стало, мальчик испытал первое в жизни горе. Быть бы ему в интернате, если бы не отчим, с которым мать сошлась за год до своей преждевременной кончины.
Отчим Скорцезина, Хен Вольд, был человеком правильным и надежным, если судить по отзывам сослуживцев и всё тех же соседей. Он служил в полиции патрульным, и за пятнадцать лет этой службы у него не было ни одного выговора и даже ни одного замечания. “Это был настоящий мужик”, - так говорили о Вольде полицейские, которым приходилось работать с ним в паре. Честный, справедливый, мужественный. Иногда, правда, чересчур грубоват, но, скорее всего, это от того, что он со всеми сразу чувствовал себя на короткой ноге… Как относился к пасынку? Нормально. Вовсе не так, как другие отчимы к приемным детям. Во всяком случае, и до, и после смерти жены он содержал Орнела на полном обеспечении, и не в последнюю очередь благодаря ему юноша удовлетворительно окончил лицей и поступил в Университет на отделение креативной нанотехнологии.
Однако овладение профессией нанокреатора явно не входило в жизненные планы Скорцезина. Он начинает пропускать занятия, связывается с компанией каких-то уличных юнцов, где-то шатается допоздна… Естественно, такой образ жизни пасынка не нравится Хену, и он принимает кое-какие меры. В частности, лишает юношу денег на карманные расходы, пару раз запирает его дома, уходя на ночное дежурство; может быть, и подзатыльник при случае отвешивает - кто знает (правда, и на суде, и в беседах со мной Орнел категорически отрицал, что отчим его бил - хотя ему явно было бы выгодно утверждать обратное)…
Так между Орнелом и его отчимом постепенно выросла стена отчуждения и непонимания. Ни Инвестигация, ни суд так и не сумели (наверное, просто не захотели) докопаться, в чем же заключалась предпосылка к усилению конфликта между Скорцезиным и Вольдом. Эти инстанции лишь зафиксировали фактическую сторону преступления и констатировали, что убийство носило преднамеренный характер. По мнению суда, если трагедия и была обусловлена предыдущими взаимоотношениями убийцы и его жертвы, то прав в конфликте был все-таки Хен, а не его пасынок. Судей можно было понять: с одной стороны, был правильный полицейский с безупречной репутацией, а с другой - травмированный ранней смертью матери юноша, не желающий учиться, склонный к маргинальному времяпровождению да к тому же психически не совсем уравновешенный из-за ранней потери матери…
И только мне ценой неимоверных усилий все-таки удалось вытянуть из своего подопечного подоплеку его вражды с отчимом.
Да, Хен Вольд был настоящим полицейским - смелым, сильным, решительным и уверенным в себе. Все эти качества помогают охранять закон и ловить преступников, но отнюдь не гарантируют успеха в воспитании подрастающего поколения. Беда Вольда - как, впрочем, и многих других “воспитателей”, вынужденных заниматься этим не по призванию, а в силу естественного наличия детей - заключалась в том, что он стремился выковать из приемного сына свое второе “я”. Орнел просто обречен был стать смелым, решительным и уверенным в себе мужчиной, как его отчим, а не тем мечтательным, склонным к рефлексии и ротозейскому созерцанию действительности типом, каким он пока что обещал быть. И профессия у него должна была быть достойной стопроцентного мужчины, а не копание в молекулах и атомах!..
Основные разногласия между юношей и его отчимом состоялись на ниве музыки. Как и все молодые люди, Орнел увлекался этим видом искусства и буквально ни минуты не мог прожить без музыки. Разумеется, речь не шла о подлинной классике, и не Чайковского или Моцарта слушал юноша, вставив в ухо миниатюрный квадрозонг или запустив в квартире на полную громкость турбозвук. В полном соответствии с возрастом его интересовали гораздо более легкие стили и направления современной музыки. Время от времени и он сам удосуживался сочинить и записать что-нибудь с помощью компьютера, но опусы его страдали подражательностью и не способны были сделать юношу популярным хотя бы в своей компании.
В свою очередь, Хен Вольд не просто не воспринимал музыку - он активно отвергал ее. Это было нечто вроде болезни, этакая антимузыкальная аллергия. Причем антипатия полицейского распространялась не только на на современную эстраду, но и на общепризнанные произведения. Не то чтобы ему медведь на ухо наступил - просто, будучи человеком рациональным, Вольд терпеть не мог всё, что несло в себе заряд каких-либо эмоций, и искренне полагал, что “баловаться” музыкой могут только либо “гомики”, либо неврастеничные и беспомощные “маменькины сынки”…
Можно себе представить, как эта разница во вкусах постепенно переросла в настоящую “холодную войну” между отчимом и его пасынком. Для начала Вольд вывел из строя все домашние устройства, способные воспроизводить турбомузыку. Потом запретил Орнелу появляться перед ним в наушниках. Потом настал черед носителей музыкальных записей - дисков, кассет, дискет и аудиокристаллов - их Хен собрал в один прекрасный день в кучу и свалил в утилизатор отходов…
Накануне рокового дня Скорцезин обратился к отчиму с просьбой дать ему немного денег. Выяснив, что требуемая сумма планируется пасынком для покупки одной редкой записи концерта его любимого ансамбля, которая как раз в эти дни появилась в продаже в одном из городских торговых автоматов, Вольд наотрез отказался выступить в роли кредитора.
Юноша униженно просил, даже умолял Вольда, но тот был непоколебим.
Тогда Орнел пригрозил, что достанет запись и без денег.
Хен Вольд был полицейским, и он знал, как можно заполучить что-то, не заплатив ни юма. Поэтому на следующий вечер, когда ему выпало патрулировать, он послал напарника в другой район, а сам засел в засаде в Кабине Уединения неподалеку от злополучного торгового автомата.
Долго ждать ему не пришлось. Около одиннадцати часов вечера его пасынок появился, чтобы взломать автомат и вытащить из него заветный диск.
Хен Вольд был хорошим полицейским, но в тот момент он, конечно же, не хотел стрелять в Орнела. Скорее всего, он хотел напугать своего пасынка, подкравшись к нему сзади с пистолетом наизготовку и рявкнув: “Руки за голову, не двигаться”. Впрочем, не исключено, что, желая хорошенько проучить “гаденыша”, Вольд намеревался арестовать Скорцезина и доставить его в ближайшее отделение жандармерии, чтобы юноша провел там ночку с пьяницами и карманниками и с того дня навсегда вбил себе в башку, что красть нельзя.
Теперь об этом можно лишь догадываться.
От внезапного окрика Скорцезин дернулся так, что нечаянно выбил из рук своего отчима пистолет, и оказался проворнее Вольда, первым подняв его. Взгляды отчима и пасынка скрестились, и Хен попросил:
- Отдай мне оружие, Орнел!.. Отдай!..
Суду удалось доподлинно установить, что обвиняемый отлично опознал в тот момент в полицейском своего отчима.
Тем не менее, Орнел выстрелил - и не один раз, а четыре, так что случайными эти выстрелы никак нельзя назвать. Впрочем, второй и последующие выстрелы оказались, в принципе, напрасными, потому что первая же пуля угодила Вольду прямо в сердце…
Но самое загадочное в этом деле начиналось уже после убийства.
Я долго бился, пытаясь установить, каким образом Скорцезину удалось ускользнуть от полицейских кордонов, быстро оцепивших район убийства (у Вольда, как и у всех патрульных жандармов, имелся специальный браслет, передававший телеметрические данные о состоянии его носителя на центральный пост, и когда прибор испустил сигнал о смерти своего хозяина, то по посланному им пеленгу тотчас же устремились группы быстрого реагирования), где он скрывался всю ночь и откуда взялся возле дома номер пять на Двадцать седьмой улице, где его и взял “тепленьким” случайно оказавшийся там жандарм по фамилии Боуба…
Но юноша ничего вразумительного на сей счет мне так и не сказал.
И неудивительно: ведь даже инвестигаторы и судьи не сумели выбить из него подобные признания.
Может быть, здесь-то и кроется весь секрет?
На руке моей пискнул вызовом браслет коммуникатора. Покосившись на Скорцезина, я вставил в ухо микроприемник и нажал кнопку ответа.
Это был дежурный по Пенитенциарию. Кто-то из молодых и зеленых. По имени не то Дин, не то Тин…
- Уважаемый Теодор, - сказал дежурный мне в самое ухо, - когда вы освободите Установку?
- Как только, так сразу, - грубовато сказал я. - А в чем дело?
- Как - в чем? Вы нарушаете график, установленный заместителем начальника Пенитенциария доктором Бурбелем, и тут уже образовалась самая настоящая очередь недовольных коллег!..
- Тихо, тихо, малыш, - перебил я Дина-Тина. - Давай по порядку. Во-первых, советую тебе обратиться к доктору Бурбелю и спросить у него, благодаря кому в Пенитенциарии появиласьУстановка. Это раз. Во-вторых, что касается недовольных коллег… Кто там больше всех выступает?
- Эдукатор Китадин, - доложил дежурный уже совсем другим тоном.
- Так вот, передай ему, что за ним есть один должок, и если к тому времени, когда я освобожу Установку, он не сможет вернуть его мне, то пусть пеняет на себя!
- П-понятно, - выдавил дежурный и отключился.
Я представил, как этот не то Дин, не то Тин действительно поинтересуется у Бурбеля, кто оснастил Пенитенциарий Установкой, а затем - как он говорит Ваю Китадина насчет его долга мне, и что с ним после этого будет, и криво ухмыльнулся. Откуда только берут таких наивных легковеров?
А откуда взяли тебя, эдукатор Драговский, семнадцать лет назад, когда старик Марагров в первый же день твоей работы в Пенитенциарии послал тебя проводить воспитательную работу с мелким хулиганом, и ты пошел и провел, а потом узнал, что это был не хулиган, а известный всему преступному миру “авторитет”, получивший свой первый срок тридцать лет назад за убийство своей бабушки и с тех пор не вылезавший из тюрем и различных “зон”?..
Я вынул приемник коммуникатора из уха и спросил Орнела, безразлично сидевшего в кресле:
- Не устал еще ваньку валять?
Тот вскинул с вызовом голову:
- Представьте себе, нет!.. А вот в туалет мне хочется. По-маленькому… Так что, господин эдукатор, давайте живее, если не хотите, чтобы я ваше креслице не испортил!..
Кровь бросилась мне в лицо, но я устоял.
- Ты мне не груби, - предупредил я своего подопечного. - Сиди смирно и не ной, раз уж не желаешь, чтобы я тебе помог… А я тут еще покумекаю. Кстати, если вздумаешь напустить в штаны - моча замкнет провода в кресле и тебя шибанет вольт этак пятьсот!..
Судя по физиономии, он хотел сказать что-то дерзкое, но передумал и отвернулся.
… Значит, мы остановились с ним на том, что он убил своего отчима сознательно и преднамеренно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
- Зачем? - осведомился он. - Не теряйте времени, господин эдукатор. Делайте то, что вы обязаны делать - и всё!..
- Нет, так не пойдет. Ты не бойся, время у нас пока еще есть… Все-таки мне хотелось бы понять…
- Ну что тут понимать, что? - перебил он меня. - Что вам неясно со мной? Или есть что-то такое, что вы обо мне не знаете?
- Да, - сказал я, - наверное, есть…
А действительно, давай мысленно прогоним его комп-досье еще раз. Если уж он не желает обсуждать свою биографию, это сделаешь ты один, а он пусть помаринуется в ожидании в кресле Установки. Иногда это тоже полезно…
Итак, родился Орнел Скорцезин без отца, но от живой матери. И то хорошо, потому что в последнее время пошла странная мода не рожать, а приобретать искусственно зачатого ребенка, “изготовленного” в соответствии с пожеланиями клиентов. До пятнадцати лет жизнь у него была ничуть не хуже, чем у его сверстников. Судя по рассказам соседей и собственным воспоминаниям юноши, мать любила его, одевала, кормила, воспитывала, учила и растила без особых изъянов. Когда ее не стало, мальчик испытал первое в жизни горе. Быть бы ему в интернате, если бы не отчим, с которым мать сошлась за год до своей преждевременной кончины.
Отчим Скорцезина, Хен Вольд, был человеком правильным и надежным, если судить по отзывам сослуживцев и всё тех же соседей. Он служил в полиции патрульным, и за пятнадцать лет этой службы у него не было ни одного выговора и даже ни одного замечания. “Это был настоящий мужик”, - так говорили о Вольде полицейские, которым приходилось работать с ним в паре. Честный, справедливый, мужественный. Иногда, правда, чересчур грубоват, но, скорее всего, это от того, что он со всеми сразу чувствовал себя на короткой ноге… Как относился к пасынку? Нормально. Вовсе не так, как другие отчимы к приемным детям. Во всяком случае, и до, и после смерти жены он содержал Орнела на полном обеспечении, и не в последнюю очередь благодаря ему юноша удовлетворительно окончил лицей и поступил в Университет на отделение креативной нанотехнологии.
Однако овладение профессией нанокреатора явно не входило в жизненные планы Скорцезина. Он начинает пропускать занятия, связывается с компанией каких-то уличных юнцов, где-то шатается допоздна… Естественно, такой образ жизни пасынка не нравится Хену, и он принимает кое-какие меры. В частности, лишает юношу денег на карманные расходы, пару раз запирает его дома, уходя на ночное дежурство; может быть, и подзатыльник при случае отвешивает - кто знает (правда, и на суде, и в беседах со мной Орнел категорически отрицал, что отчим его бил - хотя ему явно было бы выгодно утверждать обратное)…
Так между Орнелом и его отчимом постепенно выросла стена отчуждения и непонимания. Ни Инвестигация, ни суд так и не сумели (наверное, просто не захотели) докопаться, в чем же заключалась предпосылка к усилению конфликта между Скорцезиным и Вольдом. Эти инстанции лишь зафиксировали фактическую сторону преступления и констатировали, что убийство носило преднамеренный характер. По мнению суда, если трагедия и была обусловлена предыдущими взаимоотношениями убийцы и его жертвы, то прав в конфликте был все-таки Хен, а не его пасынок. Судей можно было понять: с одной стороны, был правильный полицейский с безупречной репутацией, а с другой - травмированный ранней смертью матери юноша, не желающий учиться, склонный к маргинальному времяпровождению да к тому же психически не совсем уравновешенный из-за ранней потери матери…
И только мне ценой неимоверных усилий все-таки удалось вытянуть из своего подопечного подоплеку его вражды с отчимом.
Да, Хен Вольд был настоящим полицейским - смелым, сильным, решительным и уверенным в себе. Все эти качества помогают охранять закон и ловить преступников, но отнюдь не гарантируют успеха в воспитании подрастающего поколения. Беда Вольда - как, впрочем, и многих других “воспитателей”, вынужденных заниматься этим не по призванию, а в силу естественного наличия детей - заключалась в том, что он стремился выковать из приемного сына свое второе “я”. Орнел просто обречен был стать смелым, решительным и уверенным в себе мужчиной, как его отчим, а не тем мечтательным, склонным к рефлексии и ротозейскому созерцанию действительности типом, каким он пока что обещал быть. И профессия у него должна была быть достойной стопроцентного мужчины, а не копание в молекулах и атомах!..
Основные разногласия между юношей и его отчимом состоялись на ниве музыки. Как и все молодые люди, Орнел увлекался этим видом искусства и буквально ни минуты не мог прожить без музыки. Разумеется, речь не шла о подлинной классике, и не Чайковского или Моцарта слушал юноша, вставив в ухо миниатюрный квадрозонг или запустив в квартире на полную громкость турбозвук. В полном соответствии с возрастом его интересовали гораздо более легкие стили и направления современной музыки. Время от времени и он сам удосуживался сочинить и записать что-нибудь с помощью компьютера, но опусы его страдали подражательностью и не способны были сделать юношу популярным хотя бы в своей компании.
В свою очередь, Хен Вольд не просто не воспринимал музыку - он активно отвергал ее. Это было нечто вроде болезни, этакая антимузыкальная аллергия. Причем антипатия полицейского распространялась не только на на современную эстраду, но и на общепризнанные произведения. Не то чтобы ему медведь на ухо наступил - просто, будучи человеком рациональным, Вольд терпеть не мог всё, что несло в себе заряд каких-либо эмоций, и искренне полагал, что “баловаться” музыкой могут только либо “гомики”, либо неврастеничные и беспомощные “маменькины сынки”…
Можно себе представить, как эта разница во вкусах постепенно переросла в настоящую “холодную войну” между отчимом и его пасынком. Для начала Вольд вывел из строя все домашние устройства, способные воспроизводить турбомузыку. Потом запретил Орнелу появляться перед ним в наушниках. Потом настал черед носителей музыкальных записей - дисков, кассет, дискет и аудиокристаллов - их Хен собрал в один прекрасный день в кучу и свалил в утилизатор отходов…
Накануне рокового дня Скорцезин обратился к отчиму с просьбой дать ему немного денег. Выяснив, что требуемая сумма планируется пасынком для покупки одной редкой записи концерта его любимого ансамбля, которая как раз в эти дни появилась в продаже в одном из городских торговых автоматов, Вольд наотрез отказался выступить в роли кредитора.
Юноша униженно просил, даже умолял Вольда, но тот был непоколебим.
Тогда Орнел пригрозил, что достанет запись и без денег.
Хен Вольд был полицейским, и он знал, как можно заполучить что-то, не заплатив ни юма. Поэтому на следующий вечер, когда ему выпало патрулировать, он послал напарника в другой район, а сам засел в засаде в Кабине Уединения неподалеку от злополучного торгового автомата.
Долго ждать ему не пришлось. Около одиннадцати часов вечера его пасынок появился, чтобы взломать автомат и вытащить из него заветный диск.
Хен Вольд был хорошим полицейским, но в тот момент он, конечно же, не хотел стрелять в Орнела. Скорее всего, он хотел напугать своего пасынка, подкравшись к нему сзади с пистолетом наизготовку и рявкнув: “Руки за голову, не двигаться”. Впрочем, не исключено, что, желая хорошенько проучить “гаденыша”, Вольд намеревался арестовать Скорцезина и доставить его в ближайшее отделение жандармерии, чтобы юноша провел там ночку с пьяницами и карманниками и с того дня навсегда вбил себе в башку, что красть нельзя.
Теперь об этом можно лишь догадываться.
От внезапного окрика Скорцезин дернулся так, что нечаянно выбил из рук своего отчима пистолет, и оказался проворнее Вольда, первым подняв его. Взгляды отчима и пасынка скрестились, и Хен попросил:
- Отдай мне оружие, Орнел!.. Отдай!..
Суду удалось доподлинно установить, что обвиняемый отлично опознал в тот момент в полицейском своего отчима.
Тем не менее, Орнел выстрелил - и не один раз, а четыре, так что случайными эти выстрелы никак нельзя назвать. Впрочем, второй и последующие выстрелы оказались, в принципе, напрасными, потому что первая же пуля угодила Вольду прямо в сердце…
Но самое загадочное в этом деле начиналось уже после убийства.
Я долго бился, пытаясь установить, каким образом Скорцезину удалось ускользнуть от полицейских кордонов, быстро оцепивших район убийства (у Вольда, как и у всех патрульных жандармов, имелся специальный браслет, передававший телеметрические данные о состоянии его носителя на центральный пост, и когда прибор испустил сигнал о смерти своего хозяина, то по посланному им пеленгу тотчас же устремились группы быстрого реагирования), где он скрывался всю ночь и откуда взялся возле дома номер пять на Двадцать седьмой улице, где его и взял “тепленьким” случайно оказавшийся там жандарм по фамилии Боуба…
Но юноша ничего вразумительного на сей счет мне так и не сказал.
И неудивительно: ведь даже инвестигаторы и судьи не сумели выбить из него подобные признания.
Может быть, здесь-то и кроется весь секрет?
На руке моей пискнул вызовом браслет коммуникатора. Покосившись на Скорцезина, я вставил в ухо микроприемник и нажал кнопку ответа.
Это был дежурный по Пенитенциарию. Кто-то из молодых и зеленых. По имени не то Дин, не то Тин…
- Уважаемый Теодор, - сказал дежурный мне в самое ухо, - когда вы освободите Установку?
- Как только, так сразу, - грубовато сказал я. - А в чем дело?
- Как - в чем? Вы нарушаете график, установленный заместителем начальника Пенитенциария доктором Бурбелем, и тут уже образовалась самая настоящая очередь недовольных коллег!..
- Тихо, тихо, малыш, - перебил я Дина-Тина. - Давай по порядку. Во-первых, советую тебе обратиться к доктору Бурбелю и спросить у него, благодаря кому в Пенитенциарии появиласьУстановка. Это раз. Во-вторых, что касается недовольных коллег… Кто там больше всех выступает?
- Эдукатор Китадин, - доложил дежурный уже совсем другим тоном.
- Так вот, передай ему, что за ним есть один должок, и если к тому времени, когда я освобожу Установку, он не сможет вернуть его мне, то пусть пеняет на себя!
- П-понятно, - выдавил дежурный и отключился.
Я представил, как этот не то Дин, не то Тин действительно поинтересуется у Бурбеля, кто оснастил Пенитенциарий Установкой, а затем - как он говорит Ваю Китадина насчет его долга мне, и что с ним после этого будет, и криво ухмыльнулся. Откуда только берут таких наивных легковеров?
А откуда взяли тебя, эдукатор Драговский, семнадцать лет назад, когда старик Марагров в первый же день твоей работы в Пенитенциарии послал тебя проводить воспитательную работу с мелким хулиганом, и ты пошел и провел, а потом узнал, что это был не хулиган, а известный всему преступному миру “авторитет”, получивший свой первый срок тридцать лет назад за убийство своей бабушки и с тех пор не вылезавший из тюрем и различных “зон”?..
Я вынул приемник коммуникатора из уха и спросил Орнела, безразлично сидевшего в кресле:
- Не устал еще ваньку валять?
Тот вскинул с вызовом голову:
- Представьте себе, нет!.. А вот в туалет мне хочется. По-маленькому… Так что, господин эдукатор, давайте живее, если не хотите, чтобы я ваше креслице не испортил!..
Кровь бросилась мне в лицо, но я устоял.
- Ты мне не груби, - предупредил я своего подопечного. - Сиди смирно и не ной, раз уж не желаешь, чтобы я тебе помог… А я тут еще покумекаю. Кстати, если вздумаешь напустить в штаны - моча замкнет провода в кресле и тебя шибанет вольт этак пятьсот!..
Судя по физиономии, он хотел сказать что-то дерзкое, но передумал и отвернулся.
… Значит, мы остановились с ним на том, что он убил своего отчима сознательно и преднамеренно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65