А может, и нет его на земле?! Лежит-полеживает где-нибудь в земле на истлевшем пальце мертвеца. Нет, тогда бы они знали – они все знают! Но сколько времени понадобится, чтобы найти его?
А ведь у него была еще и работа. В какой-то момент он с удивлением обнаружил, что она ему нравится. Не говоря уже о доходах, неофициальная часть которых была в разы выше официальной. Как там, в песенке про кота у Окуджавы – каждый сам ему приносит и спасибо говорит. Приносили и говорили!
Вспоминались какие-то древние споры с Кириллом Марковым насчет того, все ли имеет свою цену – в денежном эквиваленте. Марков, бывший таким же чокнутым идеалистом, как и его драгоценный Женька Невский, конечно, с этим не соглашался. Но тогда эти споры носили чисто теоретический характер. Никто не собирался покупать Маркова или Акентьева. Так, пустая болтовня, о которой Переплет думал теперь с раздражением, – сколько драгоценного времени тратилось впустую.
Стоило упомянуть в обществе о своем месте работы, и люди знающие завистливо качали головами. Люди незнающие – из числа тех, что обычно тусовались у отца на вечеринках, обычно вспоминали нашумевший рассказ Михаила Веллера про крематорий. Тот, где вдова обнаруживает в комиссионке костюм, в котором похоронила любимого мужа. Таким Акентьев серьезно объяснял, что все это не более, чем глупая байка, ходившая еще задолго до того, как появился этот рассказ. И к крематориям Акентьев имеет отношение опосредованное – не ходит он по печам и не проверяет температуру прогрева.
Впрочем, на отцовских вечеринках Переплет теперь появлялся крайне редко – дела, дела. Некогда было. Очередным шагом в его поисках стало знакомство с питерскими ювелирами и коллекционерами. Как он быстро понял, люди этого очень странного мирка были в своем роде одержимыми. На контакт с незнакомцами они шли не более охотно, чем какое-нибудь племя, затерянное в джунглях Южной Америки и никогда не видевшее белого человека. Кроме того, все они были преклонного возраста и с подозрением относились к его поколению.
Однако Переплета всегда отличало упорство в достижении поставленной цели. Одного коллекцио-нера, некоего Левинсона, он сумел даже заманить на один из отцовских вечеров. По счастливой случайности, коллекционер оказался ценителем сценического искусства и от приглашения не сумел отказаться.
Аркадий Левинсон был почтенным старцем из дореволюционной эпохи, без пенсне, но с седыми клочьями по краям облысевшей головы. Губы он поджимал куриной гузкой, как будто опасаясь, что над ним вот-вот начнут смеяться. Забавный старичок. По ходу дела Акентьев подсунул ему свой рисунок с перстнем, надеясь заинтересовать.
– Это любопытно… – старик приблизил рисунок к самому носу, чтобы получше рассмотреть. – Вы занимались рисованием?
– Нет! А сама вещь, вам она ничего не напоминает?!
Старик пожал плечами и поправил очки на острых ушах.
– Трудно сказать по такому рисунку. Знаете, как любят показывать в фильмах про милицию – составят фоторобот, и он оказывается как две капли воды похож на подозреваемого. Но ведь это кино, а в жизни так не бывает. Вы представили мне весьма условное изображение – таких перстней были сделаны сотни и тысячи, молодой человек. Вот если бы вы могли назвать какую-нибудь особенную примету: повреждения, может, какой-нибудь редкий способ огранки, надпись на перстне…
Переплет покачал головой. Никаких примет он не знал. Разве что – спросить у «монаха» при следующей встрече. Только не осерчает ли тот из-за его нерасторопности? Велел ведь не тревожить понапрасну.
– Если вам интересно, – Левинсон ломал чайной ложечкой пирожное и говорил вполголоса, словно опасаясь, что их подслушают, – то могу сообщить, что совсем недавно целый набор похожих перстней был вывезен из Великобритании в Советский Союз.
– Откуда вам об этом известно? – удивился Переплет.
– Ах, молодой человек…– покачал головой старик. – На Западе есть свои коллекционеры, а планета очень маленькая!
– Может быть, вам известно, кто их приобрел? – спросил Акентьев, ожидая новых откровений.
– Известно! – сказал спокойно Левинсон. – Советское правительство!
Итак, Переплет был прав, когда расценил товарищей из Совмина как своих потенциальных конкурентов. Похоже, рвутся они в те же области, что и он сам. Но удастся ли им это сделать с их перстеньками? Может, из этих ключиков ни один не подойдет.
– Дай-то бог! – пробормотал он про себя и пояснил, заметив недоуменный взгляд коллекционера: – Не обращайте внимания, так – мысли вслух!
Это было уже кое-что. Однако до перстней Сов-мина ему было не добраться. Значит, будем продолжать поиски самостоятельно. Жаль, нет помощников. Нет, и не может быть.
Дрюня Григорьев, замученный, как Кампучия Пол… Потом, своими строптивыми рокерами, панками и прочими неформалами, забегал время от времени, чтобы отпустить несколько плоских шуток, рассказать старый анекдот про контрольное захоронение при генсеке Андропове и выразить искреннее восхищение высоким положением своего старого товарища.
– Да как же тебе удалось? Открой тайну, несчастный! – вопил Дрюня, подражая киношному Буратино. – Где находится дверь, где находится дверь?..
– Дверь, гражданин Григорьев, у вас за спиной! – показывал Акентьев. – Будете буянить, и я попрошу вас покинуть кабинет. Тут тебе не комсомоль-ское собрание!
– Да я вижу! – сокрушенно кивал Дрюня. – Ты совсем перестал по-человечески общаться со старыми друзьями! Что-то же вы там с Раковым такого накрутили?
– А Раков здесь ни при чем! – сказал Акентьев, стараясь, чтобы прозвучало убедительно – не то пойдет еще Дрюня разыскивать «стратега», с него, дурака, станется. – Раков тебе не золотая рыбка! Просто так звезды сложились, Дрюня!
– Я советский человек, я в эту вашу херомантию не верю. Не понимаю, как тебя вообще пустили сюда с твоими-то книжками…
– Наколдовал, Дрюня, наколдовал! – каялся Переплет. – В книжках этих вся премудрость мира, тебе этого не понять, потому что ты отродясь ничего, кроме «Колобка» и «Капитала» и не читал.
– Да что ты к «Капиталу» привязался? – недоумевал Григорьев. – И не читал я его, ей-богу!
Женитьба Переплета стала для Дрюни сюрпризом. В сентябре его не было в городе – отдыхал на югах по комсомольской путевке, поэтому на то, что не получил приглашения на свадьбу, жаловаться не мог. Выслушал с интересом все, что посчитал нужным рассказать ему Акентьев, и восхищенно покачал головой.
– Значит, вот как! – сказал он. – А ты себе на уме! Ты, Сашка, людей используешь, а они об этом и не догадываются.
– Бога-то побойся, Дрюня! – Акентьев растянул губы в снисходительной усмешке. – Кто и когда тебя использовал? И не воображай, будто я все спланировал – я понятия не имел, кто она! Думал, обычная цыпочка!
– Да я ничего и не воображаю! – вздохнул Григорьев. – У меня его вообще нет, воображения этого, оно нам ни к чему, иначе я бы с тобой и не возюкался. А какие планы были, помнишь? Песни могли бы сочинять, ты бы сочинял, я бы раскручивал. Нормальный творческий союз, как у Ильфа с Петровым. Теперь другие купоны стригут. Будь у меня воображение, я бы и сам что-нибудь сбацал. А воображения нету: как родился, так и сказали врачи – воображения нет!
Переплет недоверчиво покосился на него – прежде Григорьев не проявлял никакого чувства юмора.
– Плохая примета! – сказал Переплет.
– Это ты о чем? – поинтересовался Дрюня.
– Знаешь, как в старину считали – плохое знамение, ежели двухголовый теленок родился или там курица петухом закричала, или дождь пошел из лягушек. Так вот, у нас теперь примета такая: комсомольцы стали шутить – значит, грядут дурные времена!
– Дурнее, чем сейчас? – поинтересовался Дрюня. – Быть такого не может. А в приметы я, как и в звезды, не верю и тебе не советую: тут у нас все-таки материалистическое общество, так что никакого мракобесия, а то живо попросят и не посмотрят на связи…
– Ох, Дрюня, – искренне рассмеялся Переплет, вспомнив свои прошлые визиты с книгами по магии на канал Грибоедова, – ничегошеньки ты не понимаешь!
Дрюня пожимал плечами и кивал головой, словно китайский болванчик, – он и в самом деле ничего не понимал. После его визита Акентьев вернулся к изучению докладной записки, полученной утром от заместителя директора Северного кладбища, где за последнее время было осквернено несколько могил.
Заместитель сообщал, что неделю назад, несмотря на постоянное дежурство, на кладбище были осквернены еще две могилы, одна из них оказалась вскрыта, во втором случае неизвестные вандалы ограничились тем, что нанесли краской на памятник несколько непонятных надписей. Переплет, читая про «постоянное дежурство», только усмехнулся – хорошо он представлял себе это дежурство.
Далее в записке шла полная ахинея. Корчев уверял, что с момента вскрытия могилы на кладбище стала твориться чертовщина. Так и выразился письменно: «чертовщина». Один из старейших и заслуженных работников заступа и лопаты вечером повстречал среди могил настоящего призрака. Принял его за припозднившегося посетителя и подошел, чтобы предложить обычные услуги по покраске оград. Призрак, услышав его, повернулся, показал вместо лица пожелтевший череп и тут же провалился сквозь землю. Больше об этом случае и о душевном состоянии бригадира в записке ничего не говорилось. Вместо этого товарищ Корчев просил рассмотреть вопрос о выдаче средств на защиту деревьев от пилильщиков. Акентьев вначале решил, что речь идет о пильщиках – вероятно, кто-нибудь покушается на деревья кладбища. Но потом вспомнил плакат из далекого детства – плакат, украшавший школьный кабинет биологии. «Сосновый пилильщик – опасный вредитель лесов».
– Алкаши чертовы! – он отодвинул записку, потом снова взял в руки.
Повертел ее так и эдак, словно надеясь, что под другим углом она будет выглядеть более разумно. Напечатано было на машинке, оформлено по всем правилам. Акентьев включил селекторную связь, чтобы связаться с секретаршей.
– Впредь подобные записки отправляйте прямо в корзину. Нет. В бумагорезку!
– Она сломалась, – сказала секретарша. – Товарищ Григорьев пытался пропустить через нее картонную папку. Я говорила ему, что нельзя так делать, а он сказал…
Акентьев выругался про себя. Дрюня явился впервые за столько месяцев и сразу успел напакостить. Мелькнула мысль, что эта нелепая докладная – его рук дело. Не зря он все время пытался его поддеть, вот и додумался! Хотя… Переплет покачал головой – на Дрюню не похоже. У него, в самом деле, воображения не хватит.
На всякий случай, попросил секретаршу связать его с кладбищем. Корчев, как выяснилось, находился сейчас в больнице с диагнозом – острый интоксикоз. Акентьев улыбнулся и хотел уже попрощаться, когда бухгалтер, с которым он разговаривал, спросил – считает ли товарищ Акентьев возможным выделение средств, о которых они просили.
– На борьбу с вредителями?! – спросил Переплет.
Бухгалтер замолчал.
– Что у вас там происходит? – поинтересовался Акентьев. – Я получил от вашего Корчева совершенно бредовую докладную. Правда, учитывая его состояние, в этом нет ничего удивительного! Алло. Вы меня слышите?!
– У нас тут другое! – сказал нехотя бухгалтер. – Но если Корчев ничего не написал…
Переплет бросил трубку.
Тем же вечером он ужинал в компании начальства. Черкашин был уже в курсе проблемы.
– Так что с кладбищем будем делать? – спросил он серьезно. – Ваше мнение, товарищ Акентьев?
Они были на «ты» уже давно, так что вопрос прозвучал несерьезно. И ответил Переплет тоже несерьезно.
– Само рассосется. Призраки в людных местах не держатся долго.
– А вы, я гляжу, специалист!
– Диплом имеется! – сказал Акентьев. – Доктор призраковедения и духоводства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44