— Недолго — такое долго продолжаться не может. Надо ослабить риск, которому подвергается агент, и тут твоя помощь нужна. У меня есть план.
— Я же спрашивал тебя — чем помочь?
Снова остановившись у окна, но на сей раз спиной к городу, где некогда в одной из ночлежек плюгавый человечек, впоследствии назвавший себя Гитлером, вымещал свои обиды и неудачи на евреях, Бен Тов поведал Альфреду Бауму, на какую помощь он рассчитывает и почему.
— Ты увидишь — это и в интересах Франции, все заинтересованы — отнюдь не только моя страна.
Баум молча кивнул. Глаза его были полузакрыты, лицо бесстрастно. Он постукивал пальцем по колену в такт польке, которая звучала по радио.
— Имей в виду, — продолжал Бен Тов, — ты окажешься в той же ситуации, что и я: не сможешь довериться никому, даже самая малая утечка информации насторожит этих людей.
— Понятно.
Телефон, который подслушивают. Специально оборудованный автомобиль, который на деле оказывается не оборудованным. Полицейские патрули, в нужный день убранные. И рапорт насчет обнаружения явочной квартиры, над которым бы посмеялся любой новичок-полицейский. Без сомнения, и у Бен Това есть свои проблемы — хотя скорее политического свойства: мелкие дрязги, паранойя, разногласия между израильскими политиками уже лет сорок как въелись в жизнь этой страны. Что это — болезненное взросление нации? Или свойство местности — узкой плодородной прибрежной полосы, беспокойного во все времена пространства между Ближним Востоком и Северной Африкой, где две тысячи, а то и больше лет подряд не смолкают битвы и проливается кровь?
— Это единственная группа, которую надо по-настоящему остановить, — единственные, кого мы боимся по-настоящему, — продолжал между тем Бен Тов. — Все эти Соламе, Хабаш, Саламех, даже Нидал — их и сравнить нельзя с профессором Ханифом. Не потому, что он умнее, хотя и это тоже важно. Все дело в том, что в отличие от остальных Ханиф продумал все до конца. — Бен Тов стучал кулаком по ладони, как бы подчеркивая каждое слово. — Государство не уничтожишь, убивая его послов или взрывая школьные автобусы. Государство можно уничтожить совсем простым способом: физически. И это единственный способ. Все прочее — просто кино, как говорите вы, французы. Ханиф — самый опасный зверь среди политиков, он знает историю. Его специальность — археология. Древние черепки и разрушенные фронтоны для человека такого типа безгранично важнее всего, что происходит в настоящее время, сейчас. Все эти бывшие дантисты и инженеры, заделавшиеся политиками, которые командуют организацией освобождения Палестины и прочим террористским отродьем, — они тоже хотят убивать, но в известных пределах.
Он снова заходил по комнате, руки в карманах, голова опущена, и глухой голос звучал контрапунктом развеселой радиомузыке.
— Их пределы понятны: они хотят захватить наши города и воспользоваться всем, что у нас есть, насладиться, потешить себя. А с Ханифом, я убежден, обстоит иначе. Он-то настоящий разрушитель — и других таких нет. Для него, я думаю, сотня лет — всего лишь миг в истории. Иерусалим, Назарет, Яффа — ему все это безразлично, он не собирается жить в этих городах или править ими, ему главное — выжить оттуда нас. Это новый Тамерлан.
Он помолчал подобно актеру, готовящемуся торжественно покинуть сцену:
— Эти дурацкие пастилки, что ты привез, — ну и гадость! Дай-ка сигарету.
Глава 4
На одной из красивейших улиц сирийской столицы среди кипарисов и эвкалиптов стоит вилла — поменьше, чем соседние, но тоже довольно большая. Ее построил в пятидесятые годы один предприимчивый зерноторговец, который впоследствии переключился на торговлю героином, вследствие чего вынужден был перебраться в более прочное помещение. Бывший его дом выглядит вполне респектабельным и сегодня, если не обращать внимания на то обстоятельство, что в воротах томятся двое молодых людей в линялых джинсах, рубашках цвета хаки и высоких шнурованных ботинках. У каждого автомат через плечо, патронташ поперек груди и связка гранат у пояса. Стоят они по стойке «вольно», провожают прохожих пристальными взглядами и посматривают по сторонам сосредоточенно, будто ожидая нападения.
Метрах в пятидесяти от виллы остановилось такси, вылез грузный человек, расплатился с шофером и направился к воротам, с трудом ковыляя под жарким солнцем и неловко одергивая вокруг пояса военную рубаху.
Кивнув стражам, он подождал, пока один из них открыл, а потом придержал створку ворот — на мгновение с улицы стал виден сад. Ворота с металлическим лязгом закрылись за толстяком, но еще долго были слышны его шаги по гравию.
— Еще кто-нибудь придет? — охранник задал вопрос так равнодушно, будто и не ждал ответа.
— Эссат, — сказал его напарник. — И больше никого пускать не велено.
— Старик уже там?
— Тебе-то что?
— Да ничего, — усмехнулся тот.
Человек по имени Эссат появился с той же стороны, что и такси, привезшее толстяка, но прибыл он на мопеде. Слез, пристегнул своего коня цепью в нескольких метрах от ворот. Быстрым шагом прошел мимо охранников, бросив какую-то шутку на ходу. Он был лет тридцати или около того — красивый парень, атлетически сложенный, с шапкой темных кудрявых волос и длинными, на мексиканский манер, усами, модными среди палестинских боевиков. Расстегнутая короткая кожаная куртка не прикрывала тяжелого пистолета на ремне.
Это происходило как раз в тот час, когда Бен Тов в Вене объяснял Альфреду Бауму, на какую помощь с его стороны рассчитывает.

— Рассказывай, мы ждем, — обратился профессор Ханиф к грузному человеку, который был тут известен под именем Саад Хайек. Тот сидел на неудобном низеньком стульчике, неловко пристроив толстые ноги. Вид у него был измученный: небритый, глаза красные, на лоб свесилась потная прядь. Прошлым вечером в парижском аэропорту Шарль де Голль он выглядел куда лучше. Полицейский на контроле, держа его египетский паспорт и сличая фото с оригиналом, увидел перед собой хорошо одетого, респектабельного господина с кейсом и пластиковым пакетом, в котором лежали покупки, сделанные в магазине «free shop» тут же в аэропорту. Шахид Ансари, торговец. Полицейский шлепнул печать, бросил паспорт на конторку и ткнул пальцем в направлении выхода — проходи, мол, — тут же забыв этого пассажира. Летел он в Женеву, и только оттуда, чего не знал полицейский, — в Дамаск.
В Дамаске Хайек первым делом пошел к себе домой, переоделся и, следуя инструкции, направился к Ханифу — бриться не стал, он всегда после акции несколько дней не брился, а почему — и сам не знал.
— Все прошло хорошо, — сказал он. — Нам помогли, как и обещали. Ребята были на высоте. Но из квартиры пришлось уйти.
— Почему?
— Кому-то, видно, странным показалось, что много людей ходят туда-сюда. Настучали, наверно. Но все обошлось, нас предупредили вовремя.
— А если бы не предупредили?
Толстяк помолчал, поерзал на стуле.
— По-моему, это простая случайность. Вечно какой-нибудь тип найдется, который сует нос в чужие дела…
— А я в простые случайности не верю, особенно если они на руку врагу. Когда обстоятельства благоприятствуют нам — это же не случайно! Значит, мы хорошо все продумали и благодаря этому реализовали свои возможности наилучшим образом. Разве не так?
— Согласен. Но мальчики правда сработали отлично. Стреляли без промаха… — Вид у говорившего был встревоженный, он будто оправдывался.
— А ты что скажешь? — Ханиф медленно повернул голову и в упор посмотрел на молодого человека. Взгляд его был тяжел. Тот, кого здесь называли Эссатом, попытался ответить Ханифу не менее прямым взглядом, но у него не получилось. Он смешался, полез было в карман за сигаретами, но передумал и заговорил сбивчиво:
— Похоже на правду. Да, похоже. У них там в полиции понятия не имеют, что в соседнем департаменте делается. Могло так совпасть — полиция держит своих стукачей во всех местах, где живут арабы. Вполне могло так быть — стукнул кто-то, что, мол, люди ходят, много…
— Я так не думаю.
Эссат пожал плечами. Ему отчаянно хотелось закурить, но он медлил. Тот, толстый, притих на своем стульчике. Тишину нарушал лишь стук пишущей машинки, доносившийся откуда-то сверху.
— Возьмем это дело на заметку, — похоже было, что профессор Ханиф решил пока отложить неприятный разговор. Он снова повернулся к Сааду:
— Завтра возвращайся в Париж. Ищи новые возможности безопасного пересечения границ. Расмия получила от меня инструкции.
— Значит, планы меняются?
— Скажем так: сроки сокращаются. Я думаю, в Риме надо начинать прямо сейчас. — Он обернулся к Эссату: — Ты поедешь с Расмией. Она устроит все с твоим паспортом. Ступай сейчас к ней, наверх…
— Хорошо, шеф. А что делать в Риме?
— Узнаешь в свое время. Расмия тебя ждет.
Молодой человек поднялся, толстяк собрался было сделать то же самое, но профессор жестом остановил его:
— Постой. Нам еще надо поговорить.
Тот послушно опустился на стул, а молодой человек вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Но вместо того чтобы подняться по лестнице, он повернул в короткий коридор, вошел в туалет и заперся. Там он достал из кармана джинсов миниатюрный приемник, включил — на заранее настроенной частоте зазвучали голоса. Он уменьшил громкость и прижал приемник к уху.
— …Возвращаясь к этому делу в Афинах… Только четверо знали, — голос профессора из соседней комнаты. — Ты ведь еще не успел проинструктировать своих людей?
— Нет, конечно. Вы же запретили…
— Прекрасно. Тогда как получилось, что посол, который всегда ходил на службу между восемью и половиной девятого, вдруг изменил своей привычке? Выходит из дому то в девять, то в половине восьмого, то в восемь сорок пять…
— Не знаю.
— И у него к тому же появляется новый шофер. Человек совершенно другого типа: прежний был в очках, а этот очков не носит — это может означать, что он лучше стреляет.
— Возможно, и так.
— Повторяю: о готовящемся покушении знали только четверо. Я никому ничего не говорил. Тебя знаю давно — ты не из болтливых.
— Расмия тоже ни при чем. Надежная девочка, да и приятелей у нее нет.
— А утечка все же была. А теперь еще явочную квартиру в Париже потеряли…
— Вы полагаете, это как-то связано?
— Полагаю, такая угроза есть.
— Я никому ни слова не сказал. Клянусь.
— А как насчет Эссата?
— Я должен сказать: есть в нем что-то такое… не совсем…
— Что именно?
— Сам не знаю. Может быть, нетерпелив слишком…
— Но мы все нетерпеливы, когда речь идет о нашем деле.
— Любопытен чересчур…
— Бывает, и ты задаешь вопросы.
Наступило короткое молчание, приемник за стеной уловил невнятные звуки — будто что-то двигали по столу. Молодой человек по имени Эссат осознал вдруг, что сердце у него колотится почти до боли и в ушах стоит глухой звон.
— Больше ничего не могу сказать, шеф, это только подозрение, интуиция…
— Считаешь, он мог проговориться?
— Как бы не хуже. Меня бы это не удивило…
Снова пауза. Эссат заметил, что приемник уже не прижат к плотно к его уху — руки слишком дрожат.
— Поручение, которое вы ему дали…
— Я знаю, что делаю…
— Ну, конечно…
— И твое задание во Франции — оно не совсем такое, как я тут говорил. Ты должен установить там контакт с одним человеком. С майором Савари из главного управления внешней безопасности. А через него еще с одним — его зовут Таверне. Имена не записывай!
— Да, шеф.
— Одно скажу: твое задание — часть плана, который в нашей борьбе является решающим. Эта акция — единственная, которая сможет изменить карту Палестины. Никому ничего не говори.
— Хорошо.
— Все эти предосторожности приходится предпринимать из-за того, что французская контрразведка заодно с сионистами. Не следует им знать о нашем присутствии в Париже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52