У меня было сухо в горле, очень хотелось что-нибудь выпить. Я уже было притормозил, чтобы зайти пропустить кружку пива, но передумал. Я чувствовал, что от пива отяжелею.
Приехав домой, я остановил машину напротив гаража. Потом выключил фары и некоторое время сидел в темноте, глядя на дом, стоявший на противоположной стороне улицы. Дэвид сказал: «Соседка из дома рядом не захотела ничего говорить, а соседка из дома напротив все рассказала».
Очевидно, он имел в виду Нелл Касс. У нее с Мэй были натянутые отношения. Мамаша Касс, отставной капитан береговой охраны Западного побережья, жила одна с двумя кошками, которых звала Антоний и Клеопатра. Она не вписывалась в эту улицу, где почти все имели детей и мало денег, где охотно одалживали друг другу садовый инвентарь и по-соседски подшучивали друг над другом.
Мамаша Касс была человеком другого сорта. Она даже не утруждала себя быть вежливой. Днями она была занята тем, что гоняла детишек от своего дома. Она никого не приглашала в гости, и Мэй говорила, что она жила, выдав доверенность на свою жизнь своим кошкам. А это было не так уж весело, если учесть, что у Клеопатры были перевязаны яичники, а Антуан был скопцом.
Вообще-то, мы с ней никогда не ссорились. У нас не было детей, которые могли бы попортить ей газон. Наоборот, мы были у нее в фаворе. У нас было даже право получать время от времени кивок головы в ответ на наше «Добрый вечер». У нее не было никаких оснований врать лейтенанту Дэвиду. Если уж Нелл Касс сказала, что некий видный мужчина, по ее описанию сильно походивший на Кендалла, приезжал на черном «Кадиллаке» к Мэй в мое отсутствие, это сильно походило на правду.
Я взглянул на дом семьи Шелли, стоявший на другой стороне газона. Говорить с Гуэн было бесполезно. Мэй с Гуэн были как сестры. Уж если Гуэн решит, что это пойдет Мэй на пользу, она поклянется и на горе библий в том, что Мэй, после десяти лет замужества, оставалась девственницей. Нет, говорить с Гуэн было бесполезно.
Я вылез из машины и зашел в дом. Окна были закрыты и в доме было очень душно. Я включил свет и осмотрел салон. Впервые я увидел, насколько он был убог, насколько жалкой была наша мебель и как мало мы имели. Мэй устроила здесь все как нельзя лучше, но как мало я смог ей дать.
Я был еще разбит от взбучки, которую получил на лестнице у Кендалла. Я отправился в ванную, принял душ и потом прошел в спальню. Домашнее платье Мэй по-прежнему висело на спинке стула, там куда она его положила. Хлопчатобумажные трусики лежали на том же месте, где она их сбросила. Комната была вся полна Мэй.
Я лег на кровать. Мэй сказала мне тогда: «Я тебя люблю» и «Помни, что для меня ты один на свете».
Подумать только!
А может быть, это был плод воображения моего изощренного ума? Может, я отравился атмосферой комнаты Кендалла с зеркалами и фотографиями? Мэй никогда не была ни простушкой, ни вульгарной даже со мной. Я не помню случая, чтобы она когда-нибудь меня отвергла, даже тогда, когда я перегружался пивом, но ей всегда удавалось делать так, чтобы наши с ней отношения в этом плане были для нас праздником.
Я сел и закурил сигарету. У Кендалла была фотография Мэй. Да ведь каждый мог купить такую же фотографию в «Таймс» за один доллар. Чаще всего, когда женщина дарит мужчине свою фотографию, она на ней что-нибудь пишет. Что-то вроде «В знак дружбы» и подпись. На снимке у Кендалла ничего подобного не было.
Я встал и принялся мерить шагами комнату. Идея поехать к Кендаллу была моей. Мэй не хотела, чтобы я к нему ехал, но, поскольку я упорствовал в этом желании, потребовала, чтобы я взял ее с собой. Она непременно хотела его увидеть и послушать, что он мне скажет.
Я присел перед туалетным столиком Мэй и выдвинул ящичек, в котором она хранила счета и письма, на которые надо было отвечать. Сверху лежала новенькая квитанционная книжка ювелирной кампании «Саншин». Я раскрыл ее. В прошлую среду Мэй уплатила пятнадцать долларов и взяла обязательство выплачивать по одному доллару в неделю за часы с браслетом ценой в девяносто четыре доллара. Мужские часы. Вчера, в день моего увольнения с работы, она внесла первый доллар.
Тут я увидел коробку. Она была завернута в белую бумагу и перевязана красной ленточкой. Под ленточкой была маленькая белая карточка, на которой рукой Мэй было написано:
Моему горячо любимому мужу
Я осторожно задвинул ящичек. Мэй купила мне часы, о которых я мечтал уже несколько лет. Она сэкономила пятнадцать долларов бог знает какими усилиями. Может быть, откладывала по центу, проходя пешком километры до рынка или кооператива, где все стоило чуточку дешевле. Обходясь без тех, так необходимых женщинам, маленьких безделушек. Экономя на губной помаде, покупая пудру чуть худшего качества. Она взяла обязательство продолжать так еще семьдесят семь недель из любви ко мне, а я поверил в россказни лейтенанта Дэвида.
* * *
Я решил выйти из дома. К черту Билла Дэвида и Кейда Кайфера. Сцена между Мэй и Кендаллом могла произойти только так, как я ее себе и представлял с самого начала. У Кендалла было неспокойно на душе, очень неспокойно. Он умудрился пристрелить Мантина, но тут приехали мы с Мэй. В тот самый момент, когда он хотел спрятать концы в воду и скрыться. Он поиграл со мной в прятки, а когда Мэй вошла в дом через парадную дверь, он на нее напал. На лестнице на меня напал он, Кендалл. Он оглушил меня и выволок на газон. Деталь с заступом мог придумать только его изощренный ум. Он предвидел, что подумает полиция. Он предвидел, что лейтенант Дэвид будет смотреть на меня как на озверевшего рогоносца. А тем временем он с Мэй скроется. Но когда?
Я захлопнул дверь веранды и тут заметил Боба Шелли.
– Ради бога, Джим, – сказал он мне, – что это за историю передают по радио? По мнению полиции Кендалл и Мэй убиты, и в этом убийстве подозревают тебя.
Я сел за руль своего «Форда».
– А вас обоих полицейские расспрашивали о чем-нибудь? – спросил я у него.
Из-за спины Боба в темноте раздался голос Гуэн:
– Да, не прошло и часа. Они пытались вытянуть из меня признание в том, что Мэй имела приключение с мистером Кендаллом.
– И что же ты им сказала? – спросил я ее.
– Что они сошли с ума. – Гуэн так сильно рыдала, что говорила с трудом. – Это ведь неправда, Джим? Мэй ведь не?.. А ты не?..
– Нет, – сухо ответил я. – По радио болтают глупости. На самом деле полицейские не уверены даже в том, что кто-то вообще убит. Вот поэтому-то я и здесь, а не в тюрьме. Скажи мне, Гуэн, сколько времени это продолжалось?
– Этого вообще не было. Да, в течение последних месяцев Кендалл приезжал почти каждый день после полудня. Мэй уже не знала, что и делать. Если бы она рассказала тебе, то ты бы поцапался с Кендаллом и потерял бы место. Что, впрочем, и так случилось. Но она думала, что ей удастся разочаровать Кендалла своей холодностью и надеялась, что в конце концов он оставит ее в покое. И поверь мне, Джим, единственное, чего он тут добился, так это позора. Для Мэй ты – свет в окошке.
– Я верю, – сказал я.
– Но если полиция подозревает тебя в убийстве, что ты тогда здесь делаешь? – спросил Боб.
– Дэвид меня отпустил, чтобы найти хороший повод для ареста. Во всяком случае, он на это очень сильно рассчитывает.
Я задним ходом выехал на аллею. Проехал на расстоянии волоска от почтового ящика. Поворачивая на главную дорогу, я заметил, как позади зажглись две фары: за мной по-прежнему следили. Если они надеялись на то, что я приведу их к Кендаллу и Мэй, то и я на это тоже надеялся. Беда была в том, что я не имел ни малейшего понятия о том, где мог быть Кендалл.
И тогда я подумал о Мэйбл. Она была секретаршей Кендалла уже много лет. Она знала о нем больше, чем кто-либо. Если у него и было какое-нибудь убежище, она должна была знать о нем. Оставалось только узнать, захочет ли она сказать об этом.
Мэйбл Блисс жила с матерью в старом деревянном доме совсем рядом с паромной переправой. Я оставил машину перед домом, поднялся по тропинке, окаймленной лавровишней, усеянной насекомыми, и достиг изъеденной жучками лестницы, которая вела к облупившемуся подъезду. Мне открыла мать Мэйбл, старая дама с длинными седыми волосами. Улыбка у нее была симпатичная, несмотря на сильно поредевшие зубы.
– Что вам угодно? – спросила она.
– Я хотел бы повидать Мэйбл.
Мэйбл услышала мой голос. Можно было предположить, что она также слышала новости, переданные по радио. Она начала кричать:
– Закрой дверь, мама, закрой дверь! Это сумасшедший! Он только что убил Кендалла! Он явился меня убить!
Она орала как безумная.
Старуха так резко хлопнула дверью перед моим носом, что от удара затрясся весь дом. Через приоткрытое окно я услышал, как Мэйбл набирала какой-то номер телефона. Должно быть, Мэйбл вызывала полицию. Она могла бы сэкономить на звонке – достаточно было бы высунуться в окно и закричать. Мой преследователь остановился менее чем в пятидесяти метрах. При свете луны на таком расстоянии я не мог различить кто это. Это мог быть Хэп Арнольд или даже сам Дэвид.
Я вернулся к своей машине. У меня была альтернатива: или распуститься и дойти до нервного припадка, как Мэйбл, или, наоборот, собраться и трезво обо всем поразмыслить.
Кендалл был не тот человек, чтобы действовать только под воздействием импульса настоящего момента. Он не был сумасшедшим и должен был понимать, что когда-нибудь он погорит из-за женщин, что он не сможет бесконечно продолжать играть роль жеребца-производителя в чужих конюшнях. Что рано или поздно, но кто-то из обманутых мужей вспылит. Было совершенно ясно: у него имелось место, где он мог бы укрыться и переждать, пока не утихнет скандал. Теперь было дело Тони Мереза – Пел Мантиновер. Оно было поопаснее, чем честь какого-то рогоносца. Кэйд Кайфер, вне сомнения, будет очень недоволен тем, что не сможет больше воспользоваться услугами Тони. Словом, это была очень грязная история. И если у Кендалла было приготовлено убежище, то наступил тот самый момент, когда им надо было воспользоваться. Он мог служить трамплином для того, чтобы покинуть штат, а затем и страну.
Но если он и имел такое убежище, то где? Не будучи столь же хитрым как он, я знал несколько мест на побережье и на ближайших островах, где человек мог скрываться годами и где никто бы его не разыскал.
Я вернулся в центр города. Можно было предположить что какая-нибудь из любовниц Кендалла знала, где он мог спрятаться. Из них я знал только Лу. Если я не ошибался, Лу жила в отеле «Фламинго».
Это был старый дом, без претензий. Находился он недалеко от делового центра. Лет двадцать назад «Фламинго» был самым красивым отелем города. А теперь это была лишь крупная реликвия из белого дерева, украшенная, как свадебный пирог, и почти лишенная комфорта.
Лу за жилье платила сама. В этом не могло быть сомнений. Странная девица: с такой как у нее фигуркой и с привычкой при любом удобном случае пускать в дело свое тело она могла бы снимать четырехкомнатные апартаменты в самом роскошном отеле города.
Я перешел улицу и вошел в холл отеля «Фламинго». Несколько худосочных пальм безуспешно пытались отфильтровать свет лишенной половины ламп огромной люстры с хрустальными подвесками. Десять или двенадцать туристов сидели в античных кожаных креслах. У стойки ночной портье неопределенного возраста читал результаты бегов гончих собак. Я обеими руками оперся о стойку.
– Прошу прощения. Вы случайно не знаете, передал ли ваш дневной напарник мою записку мисс Таррент?
Он повернулся и пошарил рукой в ячейке под номером 301.
– Думаю, что передал. Лу должна была ее забрать, когда вернулась в отель.
Он снова уткнулся в газету. Я побыл еще некоторое время в холле, рассматривая обложки иллюстрированных журналов, прикрепленных к стойке. Потом поднялся на скрипучем лифте на третий этаж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22