Взорвут Кремль на твоих глазах – решишь, что фильм снимают. Пройдет сейчас Годзилла по Чертановской – скажешь, кино. А если Дракула влезет к тебе в койку и цапнет за шею – сочтешь, что у тебя глюки. Помнишь сентябрь две тыщи первого, Нью?Йорк? Тоже в первый момент все подумали – кино.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Что я сам себя убеждаю, будто это телевизионная инсценировка. А если не инсценировка, то сплошные случайности. Случайно Артем пьяный угодил под машину, случайно Генка нарвался на патруль, случайно Лиза оказалась рядом с этим, как его… Гоги каким?то, случайно Татьяна пропала. Так спокойнее. Страус засунет голову в песок и думает – спрятался…
– Ладно, – вяло сказал я. – Пусть не постановка, и не случайно. Кто?то специально всех убивает прямо по списку… Кто и зачем? Братва так себя не ведет – ты лучше меня это знаешь. А одиночке не под силу организовать такую сложную постановку. И какова бы могла быть цель?
– Иван, я не это имел в виду.
– Знаю, что ты сейчас скажешь. Мы попали в чужую реальность и ничему не должны удивляться. Здесь так принято: вносить граждан в списки, после чего мочить их без всякой мотивации. Местный обычай. Тебе Маруська не говорила, чтоб не читал на ночь Шекли?
– Ты считаешь, что верить в параллельные миры глупо, да? – спросил он. – А в Христа или в Аллаха, или в гороскопы, или в переселение душ…
Вот теперь я почувствовал со стопроцентной уверенностью, что он не придуривается, толкуя о своих параллельных вселенных, а говорит искренне и серьезно. Но я – я не смогу сказать ему так же честно о том, что думаю. Моя версия происходящего чересчур гаденькая и страшненькая. Параллельные миры куда как красивше.
– Лешка, мне по фигу, параллельные так параллельные – да хоть перпендикулярные. Не знаю. Агностик я. Правда, мне кажется, даже если эти другие миры бывают, люди не могут так запросто перескакивать из одного в другой. Но неважно. Ну, перескочили. Какое это может иметь практическое значение?
– Практическое? Не нужно дергаться, – сказал он почти спокойно. – Если нас тоже убьют – попадем в какой?нибудь другой мир. Может, он будет малость повеселее.
– Леха, ты меня уже за… достал со своей метафизикой. Телевидение есть телевидение, ты сам говорил, оно хуже мафии. Просто следят, как мы себя ведем в экстремальных условиях.
– Ты сам веришь в то, что сейчас говоришь? – спросил он.
– Вспомни, – сказал я, – все теории стоят одна другой, и есть среди них такая, согласно которой каждому будет дано по его вере… Так что ты, может, и попадешь после смерти в другую реальность.
– А ты?то во что веришь?
– Я? Ни во что. Даже в черта, назло всем, – сказал я с молодецкой ухмылкой. – Леха, ты так спокойно собираешься в другую реальность, как на вокзал… А в здешней тебе ничего не жалко?
– Жалко. Маму. А тебе?
– А моя мать умерла, когда я был маленький.
– И мы, наверное, не сегодня?завтра умрем…
– Вполне возможно, – сухо ответил я.
– Послушай… Марина мне сказала о тебе одну вещь…
С первой минуты, по тому, как он смотрел на меня, я понял, что Марина ему сказала. Посоветовать ей, что ли, открыть брачное агентство?
– Какую вещь?
– Только ты совсем не похож… Я не так представлял…
– Не похож на что? – усмехнулся я. – На тех жеманных кукол, каких любят в фильмах показывать? Но знаешь, Леха, этот вопрос может тебя так живо интересовать только в одном случае…
– Нет, нет! Я – нет.
Он широко раскрыл глаза, но в них было не оскорбленное выражение, а какое?то беспомощное, и я с ледяным восторгом стрелка, снявшего чужого снайпера, прочел в них: «нет, всегда – нет, ни для кого – нет, но ты…» Не это ли – приз, что обещал мне седой?
– Нет? А что тогда спрашиваешь? Какая тебе разница?
– Говорю же: вдруг мы завтра умрем…
– А, понимаю, – отозвался я, – перед смертью сожалеешь, что не все в этой жизни успел попробовать. В последний день Помпеи или при Чуме люди тоже вытворяли такое, что бы им в обычное время в голову не пришло. Но ты не умрешь. Это просто игра.
Он ничего не ответил. Поднялся легким, гибким движением, и в ту же секунду из прихожей донеслась фуга Баха.
– Блин, это у меня в куртке телефон. Отвечу, ладно?
– Ты что, уже разрешения у меня спрашиваешь? – усмехнулся я. – Иди, иди, отвечай…
Алекс вышел в прихожую, и я услышал, как он после паузы бросил в трубку «Приду».
– Иван… тут у меня срочное дело, правда, срочное. Надо мать свозить! в поликлинику… Я часа через два?три вернусь, если… если можно, если хочешь. Дождешься? Никуда не уйдешь?
– Уйду? Я что, похож на идиота?
Мы стояли в прихожей друг против друга. Он медлил на пороге, будто не решаясь уйти и не решаясь приблизиться, а я просто стоял, и все. Наконец дверь захлопнулась, и я остался один.
Ноги меня не держали, и я сел на пол, прислонившись спиной к двери. Я всегда получаю, что хочу. Так бывало и раньше, до «Перекрестка». Но тут… уж очень неожиданно, очень неестественно, очень странно. Я ведь еще и пальцем не шевельнул, чтобы… Словно какая?то внешняя сила заставляет его предлагать себя, а сам он не понимает, что с ним происходит.
Просто?таки сказочное исполнение желаний. Приз? Я уже выиграл? Можно успокоиться, расслабиться, забыть? Мы все останемся живы, форзи больше не тронут меня?
Сказочное? Разумеется, он не понимает, что с ним происходит, но в этом нет ничего сверхъественного, все поначалу не понимают и сами себе изумляются. Разве так не бывало прежде? Разве я еще в пятницу не был уверен, что так будет?
Но седой ясно сказал: останется ОДИН. Хорошо: Маринки, считайте, нет. Кончен бал, выбор сделан. Я могу сколько угодно твердить сейчас: «форзи, забирайте меня», но они читают в самых глубинах души, они вмиг поймут, чего я хочу на самом деле. На сегодня откуплюсь этой жертвой. А наутро, пока он спит, застрелюсь. Нет, не при нем. Уйдет, тогда застрелюсь. Нет, при нем, и записку оставлю. Нет, записку – это пошло, он и так поймет. В записке напишу «Увидимся в другой реальности». Ах да, записки не будет. Может, я с ним поговорю и все?все расскажу? А если он скажет, что у меня крыша съехала, и не даст мне застрелиться? А вдруг он скажет: давай вместе застрелимся? Говорят, в присутствии опасности и смерти у человека необыкновенно обостряются все ощущения, интересно, правда или нет?
Я метался по комнате, как пьяная пантера, потом повалился на диван и бессмысленно вперился в потолок. Форзи, может быть, можно так устроить, чтоб он и я, мы двое в живых остались? Ага, как же, разбежался. Умру ли я – ты над могилою…
Он лжет! Он что?то крутит! Мать – в поликлинику? В воскресенье? Притом что она не местная? Если бы что?то с ней случилось неожиданно – так не в поликлинику надо, а в больницу. И вообще мне казалось, что его мать уже уехала.
Ну?ка, почему мне так казалось? Он вроде бы нежный, любящий сын, и видится с матерью редко; а в пятницу ночью, когда собирался остаться у Маринки, – не звонил никакой маме, не предупреждал, что задержится. Вчера на банкете был… Хотя, конечно, банкет – дело обязательное, а он взрослый мужик… и что я знаю о его отношениях с матерью? Возможно, ей бы показалось дико и нелепо, что взрослый сын отчитывается, где намерен заночевать.
Да есть ли у него вообще мать? Я уже и в этом сомневаюсь. Хорошо, пусть он соврал. Не к матери помчался. К подруге? Разумеется, у такого парня должна быть подруга. Тогда почему выражение его лица после звонка стало мрачным, будто помер кто?то?
Впрочем, мало ли какие могут быть причины для мелкой лжи. Однажды в аналогичной ситуации человек с трагической рожей сорвался и полетел домой, потому что, как выяснилось позже, на его левом носке была дырка, и это его страшно беспокоило.
Телефонный звонок… Для чего ему лгать? Ведь глаза не лгут: человека, так отчаянно решившегося на что?либо, трактором не остановишь; он бросается, точно в омут с головой, он вернется. Но в нашей ситуации любая деталь обретает зловещий смысл…
Форзи, форзи! Постойте. Я не решил еще – кого. Дайте подумать. Вот пуля пролетела, и ага… Вот пуля пролетела, и товарищ мой упал… Кого же?
Девять граммов в сердце постой, не лови… Я поднялся, открыл шкаф, опять достал «макарова» из?под стопки футболок. Тяжелый, он надежно, успокаивающе лег в руку. Снял с предохранителя, передернул затвор. Восемь в магазине, один в стволе. Вот пуля пролетела, и товарищ мой… Ну что, Дориан, в башку или… Ах, в башку так неэстетично, вспомни Олега. В сердце, только в сердце. Надо покурить напоследок.
Я вернул предохранитель в прежнее положение и убрал пистолет. Позер, дешевка! Не везет мне в смерти, повезет в любви… Тихо, форзи мои, тихо, я все еще колеблюсь. Она – сестра моя, она… Нежная и удивительная… А он – лжет… Но все?таки… У него это – каприз, прихоть, а она всегда останется со мною…
Останется? Останется – один. И я знаю, кто этот один. Она погибнет сегодня, он – завтра, после того, как… Как?то это уж очень по?вампирски получится… Покинул он свое селенье, где окровавленная тень… Нет, это скорей похоже на другое: паучиха сожрала паучка сразу после… Не хочу, надоело…
Я снова взялся за «макара». Приставим к виску, нет, пока не нажимать курок, просто примериться, я еще выкурю сигарету, или лучше две. Можно даже три. И вовсе дуло не холодное, или мое тело уже начало холодеть и не чувствует разницы?
…Черт, телефон! Не брать трубку. Не брать. А вдруг? Вдруг да что?нибудь. Амнистия. Отбой воздушной тревоги. Маньяка вашего, скажут, поймали, звать его Сидор Сидоров, и не волнуйтесь больше, граждане, живите счастливо. Вот пуля пролетела, и ага… Черт, отвечу!
– Иван, – взволнованный женский голос показался мне знакомым, но я не мог вспомнить, кому он принадлежит, – ты можешь придти ко мне сейчас? Пожалуйста! Очень нужно!
– А кто говорит… – начал я, тут мой взгляд упал на дисплей, и сердце оборвалось. Домашний номер Холодовых…
– Пожалуйста, очень надо! Ради бога, приходи!
– Да, да, Таня, – проговорил я машинально. – А… что случилось? Ты где была? Ты виде… – я снова осекся. Раз из дому звонит – как она могла тело Олега не увидеть. – Таня, нет, я не приду, и тебе там не нужно оставаться. Давай встретимся через двадцать минут у «Перекрестка».
– Ладно… – произнесла она упавшим голосом. – Ладно, ты прав. Давай там.
Я надел пальто, положил в левый карман пачку «Мальборо», зажигалку и телефон, в правый – «макарова», и вышел. Обрывки мыслей с лихорадочной быстротой сменяли друг друга. Нашлась, нашлась еще одна пешка! Не хочу ей зла, но раз вам необходима жертва – забирайте, подавитесь, оставьте нас троих живыми до утра, и тогда я сделаю, что собирался, клянусь, я уйду. Ну?ка, давайте, форзи, не перепутайте. Холодно и ясно. Вот эту пешку жертвую, эту, с длинными каштановыми волосами.
…Постой, постой! Раз Таня жива – значит, нет никакой потусторонней силы! Ведь иначе ее давно бы убрали по моему слову! Это все были просто совпадения, подставы! Какое мое дело, убила она Олега или не убила, это их внутренние проблемы! Если надо, помогу ей спрятаться, сбежать. Может, она сейчас скажет: «да, я маньячка, всех замочила, сдаюсь, не поминайте лихом». Может, она скажет: «я знаю, кто убийца, я разоблачила мафию», и нас спасут, и мы все обнимемся и зарыдаем. Ну, а если она… да, но… а как же… Господи, помоги мне! Не могу думать, не могу сосредоточиться, все надоело, будь что будет, все равно.
Да что бы там ни было! Отсрочка приговора. Девять граммов в сердце – это завтра, еще успеется, а до завтра масса времени, что?нибудь изменится. Воздух, снег, дома, деревья, я еще дышу, еще живу, еще немножко. С Лехой разминуться не должны, час в запасе, а если надолго задержусь – ничего, предупрежу по телефону. Не уходи, побудь со мною… А у меня завтракать нечего, да и ужинать, впрочем, тоже… Какой завтрак?! О чем я, что с моей головой?
На улице резко похолодало. Я ждал у супермаркета полчаса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28