Торговать телом могут десятилетки при согласии опекуна и при определенных ограничениях. В борделях, полуофициально, без скандала, предлагают девочек с восьмого года жизни. Это наказуемо, но не слишком строго. Однако у меня, господин Кипанчо, на эту проблему немного иной взгляд. Женщин моложе двадцати я считаю девочками. А с девочками я в кровать не ложусь.
— Ну что ж, все мы несовершенны, — серьезно отметил рыцарь. — У каждого свои слабости и странности, особенно в этом вопросе. — Он оглядел тесное, заставленное вещами помещение. — Благодарю за доверие. Можешь быть уверен, за кружкой пива я тебя прилюдно оговаривать не стану.
— Знаю.
— А что касается девочки, то ты прав. — Оба некоторое время смотрели на прикрытую по шею, хрипловато дышащую девочку. — Когда я ее вчера на спине спускал с крыши, то ни одной мягкой округлости не почувствовал. Она еще ребенок. Похоже, красивой женщиной вырастет, но пока что… Ты сидишь здесь и думаешь о будущем?
— Что?
— Я мою Дульнессу тоже впервые увидел, когда она была лишь немного старше. Такая же худая, угловатая. Но уже тогда я поклялся, что только ее, до конца жизни… Потому что у меня сердце от чувств замерло. А такие девочки, при виде которых у человека сердце в груди замирает, обычно быстро мужей находят. Поэтому, хоть товарищи и смеялись, я поклялся быть девчонке верным и постоянным в чувствах, чтобы за собой очередь забить. У рыцарей такое принято, хоть и довольно редко используется. Потому что, понимаешь, у молодого рыцаря и кровь молодая, горячая, а слово — это слово, оно держит крепче цепи. Но не думал я, что и чародеи таким же образом жен себе добывают.
— Я не имел в виду женитьбу.
— Ну да… у вас… хм… более свободные обычаи. Я о любовницах говорю.
— Кипанчо, она больна. Поэтому я здесь.
— Больна?
— У нее температура, озноб. Я жду, когда она проснется. Хочу кое-что проверить.
Кипанчо внимательно посмотрел на спящую девочку, хмуря брови и морща высокий лоб. Посмурнел.
— Думаешь, это чары?
Дебрен заморгал, удивленно взглянул на него.
— Он способен на любую подлость.
— Он?
— Четырехрукий маг из Саддаманки. Тот, который ветряки превращает в послушных себе бестий, а на людей порчу наводит. Самый что ни на есть скверный враг Свободного Мира.
— Я думал, хуже всего султан Везирата, — проворчал Дебрен. — А некоторые говорят, что инфляция. Или…
— Нет, мэтр. Султан Олейман IV и его орды — всего лишь толковый вождь и умелая, жаждущая успехов армия. Еще одна беда, свалившаяся на наш несчастный континент с гор и степей Западники. Уже во времена Старой Империи, да что там, гораздо раньше, выплевывал этот дикий и огромный край племена еще более дикие, алчущие нашей крови и золота. Но Виплан всегда умел защититься. И теперь тоже защитится, потому что и у нас нет недостатка ни в разумных командирах, ни в кнехтах и всадниках, готовых хоть с самим дьяволом сразиться. А знаешь почему?
Дебрен отрицательно покачал головой.
— Потому что мы живем в раю. В самом пупке мира.
— Мы — это кто?
— Все, кто живет среди лесов, лугов зеленых. Те, что по воду к собственному колодцу ходят, а реку или ручей в окне видят. Випланцы. Обитатели континента, богатого водой и жизнью.
— Кажется, в Ирбии с водой и зеленью туговато.
— Верно. И возможно, Бог избрал меня именно для того, чтобы я нес людям истину. Потому что как раз на моей-то родине, как нигде еще в махрусианском мире, видно, как отсутствие воды обращает прекрасную и плодородную землю в пустыню. Ни в Иллене, ни в Бооталии ты не увидишь того, что у нас жарким летом. Яйца становятся крутыми прежде, чем курица их успеет снести, а реки даже четверти нормальной воды не несут. Истинная Югония.
— Хм-м, ну да… Но какое отношение к этому имеет маг из Саддаманки?
— Ты все еще не понимаешь? Тогда скажи, с чем у тебя ассоциируется Теммо и его собачья религия? Не раздумывай, говори. Быстро.
— Ну… верблюд… сабля… гарем… солнце… на штандартах и башнях храмов… жара, пески, пустыни…
— Правильно, Дебрен, пустыни. С них и надо начать. Теммозане — дети пустыни. В них они черпают силу, свою яростную ненависть к единственно истинной вере, пренебрежение к смерти, делающее их такими страшными в бою. Мы ни разу не выиграли у них войны в песках. Ни разу. Побеждали в битвах и стычках, но в конце концов они всегда брали верх.
— Рыцари Кольца в Господней земле держались несколько веков. Еще и сегодня отдельные крепости…
— Ибо Гроб Махрусов там расположен, а Пазраиль и приморская часть Ближнего Запада все же не пустыня, и уйма народа всегда посещала те места, чтобы кольцо в священной реке Йонд омыть. Но это уже история. Сегодня никто больше не призывает людей к таким походам.
— Может, оно и лучше, что не призывает. Ты сам сказал, что наши всегда под зад получали, стоило им из лесов и лугов зеленых в пески отправиться. Я считал, что и ты…
— То, что ты читал, — выдумки поэта, который из города носа не высовывал. И знать не знает, что такое война с язычниками. А я с ними, с этими псами, три года бился. А потом по голове от Четырехрукого получил и четыре года в рабстве колесо колодезное крутил. В оазисе, в северной Югонии. Большинство моих товарищей давно скончались. Мне повезло. А колодец, представь себе, высох. И это заставило меня задуматься.
— Ты обнаружил что-то общее у североюгонского колодца с дефольским ветряком?
— Общее найти легко. И то, и другое устройство воду черпает, и у того, и у другого четыре руки. Языческие стражи говорили, что в таких скрещенных бревнах дух ихнего древнего чародея сидит, очень могущественного, и что давно, еще до того, как их Теммо начал свое учение проповедовать, чародей пообещал всю воду из земли вычерпать. Даже если она в миле под песком и камнями скрывается. А Четырехрукий маг из Саддаманки продолжает дело безумного чернокнижника. Воду у земли хочет отнять. У нашей земли. Чтобы в пустыню ее превратить и теммозанам отдать.
— Поэтому ты ветряки и уничтожаешь?
— Я знаю, что ты скажешь, — грустно улыбнулся Кипанчо. — Что здесь, мол, Дефоль, страна, страдающая не от недостатка, а от избытка воды. Верно. Но когда наконец мы, выжившие, из этого оазиса сбежали, то несколько недель, словно верблюды, через наистрашнейшую пустыню мира брели. Она Сухар называется и размерами громадна, обширнее всего Виплана, даже если к нему и Совро добавить. И посреди той пустыни знаешь что я видел? — Дебрен отрицательно покрутил головой. — Раковины, мэтр. Огромные, в камнях оттиснутые. И рыбьи кости, тоже в камень превращенные. И огромных рыб. Морских, никаких не речных или озерных. Понимаешь, что это значит?
— Догадываюсь, — проворчал чароходец и махнул рукой, отгоняя комара от покрытого следами укусов лба девочки.
— И правильно догадываешься. Море там было огромное, потому что и долины рек, некогда до моря доходивших, среди скал и холмов там до сего дня видны. Это была прекрасная страна. На скалах я видел древние рисунки многовековой, может, даже тысячелетней давности. Ты удивился бы такому разнообразию животных. Некоторые из них и по сей день в Виплане живут, но были и другие, диковинные. И ни на одном рисунке не было ни верблюда, ни псов-язычников с кривыми саблями и чалмами на головах. Вывод, Дебрен, прост. Мир лесов и лугов далеко-далеко на юг уходил. Но пришли теммозане, исповедующие божка Гала, и исчезли леса, исчезли луга. Исчезло море. Слышишь, Дебрен? Море!
— Я слышу. Но…
— Никаких «но», Дебрен. Ты когда-нибудь видел атлас, собрание карт мира? Ты человек образованный — вероятно, видел. Ну так вспомни, как он выглядит. В центре лежит Виплан, зеленый, прекрасный. На западе — Западника. Вверху, где раскинулся Совро, все серое, синеватое, но и зеленое тоже есть. Это снежная пуща, именуемая тайгой. Отвратительный ненастоящий лес, но все же лес. А в этом лесу обитают совройцы, дикари и грубияны, но славящие Махруса, хоть знак круга пятиспичного справа налево чертят. А теперь к югу от Западники глянь. Коричнево от гор, немного зелени и желтизна песка. Средний Запад. И Дальний. Края удивительных людей, у которых глаза косые и кожа желтая. От них пошли куммоны, которые ежегодно грабят Лелонию, Совро и Жмутавиль и поклоняются солнцу. Но паршивее всего выглядит нижняя часть карты, за Междуморьем. Это Югония и Ближний Запад. Песок, песок и трижды песок. И орды кровожадных теммозан. Они уже были в Ирбии, дошли до самого южного Марималя. Целые поколения потребовались, чтобы выдавить их шаг за шагом к проливу Кариатиды и Югонии. Мы почти закончили очищать родину. Ну так они залезли на землю Бикопулисса, с запада на континент забрались. Осьмиград под угрозой. Смойеед готовится к обороне, даже в Лелонии на юг с опаской поглядывают и ворчат на власть, что, мол, дракона, который стольный град охранял, до гибели довели. А сейчас он пригодился бы против язычников. Нет, Дебрен, не к лучшему мир идет. Гибель нам грозит. Всей восточной цивилизации.
— Из-за ветряков?
— Они воду высасывают, болота осушают. И море в сушу превращают. Я знаю, что медленно. Я не дурак, считать немного умею, к тому же не на пальцах. Понимаю, что за время моей, да и этой девочки жизни Виплан не превратился в подобную Сухару пустыню. Но я видел в Ирбии деревни, обезлюдевшие не из-за войны или болезней, а потому что поля высохли. А без людей и посевов не будет золота на армию. Страна превратится в руины, а потом и в рабство чужеземцам попадет. Подумай, нам уже сейчас трудно Виплан защищать, а что будет, когда сельское производство хотя бы на одну четверть упадет? И это еще не все. Откуда сухой Дефоль высосет воду? Из Нирги. А Нирга — царица рек Вердена. Значит, в Верленской Империи сушь наступит и хозяйственный кризис. А ты знаешь, что такое верленцы и как они свои кризисы преодолевают? Машины вместо масла — и переть, переть по трупам соседей. Если не получится на запад и юг, то хоть бы на восток. Мы это уже проходили.
— Кипанчо, то, что ты говоришь, до определенного момента чертовски логично звучит. Но предпосылки, из которых ты исходишь…
— Я видел ракушки и рыб посреди пустыни. Бог меня через Сухар провел, меня одного. И, вероятно, не для того Он у меня Дульнессу отнял, чтобы подшутить, правда? Вероятно, был у Него какой-то план, когда Он нас разлучал? Ведь для чего-то это было нужно, черт побери!
— Тише, разбудишь ребенка. Кипанчо, если ты имеешь в виду Бога… Давай лучше не будем о Боге.
Рыцарь всматривался в стену лачуги, сбитую из неструганых досок. Хотел было замолчать, но не смог.
— Мне, Дебрен, почти пятьдесят лет. Я пользуюсь короткими копьями, потому что в полноразмерных у меня наконечники с прапорчиками в глазах путаются. Когда я помочиться в кусты иду, то коня привязываю, чтобы он не затосковал и не ушел, потому что у меня на все это много времени уходит. Но ее лицо я вижу постоянно, стоит прикрыть глаза. И доспехи становятся мне слишком тесны. Ты понимаешь, о чем я?
— Пожалуй, да. — Дебрен долго думал, прежде чем решился задать вопрос. Он не был душистом, не мог предвидеть человеческих реакций. — Кипанчо, почему ты и она… почему вы не вместе?
Рыцарь тоже немного подумал, прежде чем заговорил.
— Когда я отправлялся на юг, Дульнессе было двенадцать лет. По нашим меркам, как ты справедливо заметил, она была уже вполне взрослой. Могла выходить замуж, хотя, вообще-то говоря, любящие родители не выпускают из дома дочерей, которые еще продолжают расти. Теперь подсчитай. Три года войны. Когда я меч с молотом Мага из Саддаманки скрестил, девочке исполнилось пятнадцать. После четырнадцатого дня рождения она прислала мне свой портрет. Изображение было небольшое, но в то время глаза у меня были получше, и я заметил, что худышка, которая со мной прощалась, уже стала грудастой и крутобедрой. В пятнадцать лет девушка из хорошего дома прекращает вышивать приданое и упаковывает сундуки, ибо это самое лучшее время замуж выходить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
— Ну что ж, все мы несовершенны, — серьезно отметил рыцарь. — У каждого свои слабости и странности, особенно в этом вопросе. — Он оглядел тесное, заставленное вещами помещение. — Благодарю за доверие. Можешь быть уверен, за кружкой пива я тебя прилюдно оговаривать не стану.
— Знаю.
— А что касается девочки, то ты прав. — Оба некоторое время смотрели на прикрытую по шею, хрипловато дышащую девочку. — Когда я ее вчера на спине спускал с крыши, то ни одной мягкой округлости не почувствовал. Она еще ребенок. Похоже, красивой женщиной вырастет, но пока что… Ты сидишь здесь и думаешь о будущем?
— Что?
— Я мою Дульнессу тоже впервые увидел, когда она была лишь немного старше. Такая же худая, угловатая. Но уже тогда я поклялся, что только ее, до конца жизни… Потому что у меня сердце от чувств замерло. А такие девочки, при виде которых у человека сердце в груди замирает, обычно быстро мужей находят. Поэтому, хоть товарищи и смеялись, я поклялся быть девчонке верным и постоянным в чувствах, чтобы за собой очередь забить. У рыцарей такое принято, хоть и довольно редко используется. Потому что, понимаешь, у молодого рыцаря и кровь молодая, горячая, а слово — это слово, оно держит крепче цепи. Но не думал я, что и чародеи таким же образом жен себе добывают.
— Я не имел в виду женитьбу.
— Ну да… у вас… хм… более свободные обычаи. Я о любовницах говорю.
— Кипанчо, она больна. Поэтому я здесь.
— Больна?
— У нее температура, озноб. Я жду, когда она проснется. Хочу кое-что проверить.
Кипанчо внимательно посмотрел на спящую девочку, хмуря брови и морща высокий лоб. Посмурнел.
— Думаешь, это чары?
Дебрен заморгал, удивленно взглянул на него.
— Он способен на любую подлость.
— Он?
— Четырехрукий маг из Саддаманки. Тот, который ветряки превращает в послушных себе бестий, а на людей порчу наводит. Самый что ни на есть скверный враг Свободного Мира.
— Я думал, хуже всего султан Везирата, — проворчал Дебрен. — А некоторые говорят, что инфляция. Или…
— Нет, мэтр. Султан Олейман IV и его орды — всего лишь толковый вождь и умелая, жаждущая успехов армия. Еще одна беда, свалившаяся на наш несчастный континент с гор и степей Западники. Уже во времена Старой Империи, да что там, гораздо раньше, выплевывал этот дикий и огромный край племена еще более дикие, алчущие нашей крови и золота. Но Виплан всегда умел защититься. И теперь тоже защитится, потому что и у нас нет недостатка ни в разумных командирах, ни в кнехтах и всадниках, готовых хоть с самим дьяволом сразиться. А знаешь почему?
Дебрен отрицательно покачал головой.
— Потому что мы живем в раю. В самом пупке мира.
— Мы — это кто?
— Все, кто живет среди лесов, лугов зеленых. Те, что по воду к собственному колодцу ходят, а реку или ручей в окне видят. Випланцы. Обитатели континента, богатого водой и жизнью.
— Кажется, в Ирбии с водой и зеленью туговато.
— Верно. И возможно, Бог избрал меня именно для того, чтобы я нес людям истину. Потому что как раз на моей-то родине, как нигде еще в махрусианском мире, видно, как отсутствие воды обращает прекрасную и плодородную землю в пустыню. Ни в Иллене, ни в Бооталии ты не увидишь того, что у нас жарким летом. Яйца становятся крутыми прежде, чем курица их успеет снести, а реки даже четверти нормальной воды не несут. Истинная Югония.
— Хм-м, ну да… Но какое отношение к этому имеет маг из Саддаманки?
— Ты все еще не понимаешь? Тогда скажи, с чем у тебя ассоциируется Теммо и его собачья религия? Не раздумывай, говори. Быстро.
— Ну… верблюд… сабля… гарем… солнце… на штандартах и башнях храмов… жара, пески, пустыни…
— Правильно, Дебрен, пустыни. С них и надо начать. Теммозане — дети пустыни. В них они черпают силу, свою яростную ненависть к единственно истинной вере, пренебрежение к смерти, делающее их такими страшными в бою. Мы ни разу не выиграли у них войны в песках. Ни разу. Побеждали в битвах и стычках, но в конце концов они всегда брали верх.
— Рыцари Кольца в Господней земле держались несколько веков. Еще и сегодня отдельные крепости…
— Ибо Гроб Махрусов там расположен, а Пазраиль и приморская часть Ближнего Запада все же не пустыня, и уйма народа всегда посещала те места, чтобы кольцо в священной реке Йонд омыть. Но это уже история. Сегодня никто больше не призывает людей к таким походам.
— Может, оно и лучше, что не призывает. Ты сам сказал, что наши всегда под зад получали, стоило им из лесов и лугов зеленых в пески отправиться. Я считал, что и ты…
— То, что ты читал, — выдумки поэта, который из города носа не высовывал. И знать не знает, что такое война с язычниками. А я с ними, с этими псами, три года бился. А потом по голове от Четырехрукого получил и четыре года в рабстве колесо колодезное крутил. В оазисе, в северной Югонии. Большинство моих товарищей давно скончались. Мне повезло. А колодец, представь себе, высох. И это заставило меня задуматься.
— Ты обнаружил что-то общее у североюгонского колодца с дефольским ветряком?
— Общее найти легко. И то, и другое устройство воду черпает, и у того, и у другого четыре руки. Языческие стражи говорили, что в таких скрещенных бревнах дух ихнего древнего чародея сидит, очень могущественного, и что давно, еще до того, как их Теммо начал свое учение проповедовать, чародей пообещал всю воду из земли вычерпать. Даже если она в миле под песком и камнями скрывается. А Четырехрукий маг из Саддаманки продолжает дело безумного чернокнижника. Воду у земли хочет отнять. У нашей земли. Чтобы в пустыню ее превратить и теммозанам отдать.
— Поэтому ты ветряки и уничтожаешь?
— Я знаю, что ты скажешь, — грустно улыбнулся Кипанчо. — Что здесь, мол, Дефоль, страна, страдающая не от недостатка, а от избытка воды. Верно. Но когда наконец мы, выжившие, из этого оазиса сбежали, то несколько недель, словно верблюды, через наистрашнейшую пустыню мира брели. Она Сухар называется и размерами громадна, обширнее всего Виплана, даже если к нему и Совро добавить. И посреди той пустыни знаешь что я видел? — Дебрен отрицательно покрутил головой. — Раковины, мэтр. Огромные, в камнях оттиснутые. И рыбьи кости, тоже в камень превращенные. И огромных рыб. Морских, никаких не речных или озерных. Понимаешь, что это значит?
— Догадываюсь, — проворчал чароходец и махнул рукой, отгоняя комара от покрытого следами укусов лба девочки.
— И правильно догадываешься. Море там было огромное, потому что и долины рек, некогда до моря доходивших, среди скал и холмов там до сего дня видны. Это была прекрасная страна. На скалах я видел древние рисунки многовековой, может, даже тысячелетней давности. Ты удивился бы такому разнообразию животных. Некоторые из них и по сей день в Виплане живут, но были и другие, диковинные. И ни на одном рисунке не было ни верблюда, ни псов-язычников с кривыми саблями и чалмами на головах. Вывод, Дебрен, прост. Мир лесов и лугов далеко-далеко на юг уходил. Но пришли теммозане, исповедующие божка Гала, и исчезли леса, исчезли луга. Исчезло море. Слышишь, Дебрен? Море!
— Я слышу. Но…
— Никаких «но», Дебрен. Ты когда-нибудь видел атлас, собрание карт мира? Ты человек образованный — вероятно, видел. Ну так вспомни, как он выглядит. В центре лежит Виплан, зеленый, прекрасный. На западе — Западника. Вверху, где раскинулся Совро, все серое, синеватое, но и зеленое тоже есть. Это снежная пуща, именуемая тайгой. Отвратительный ненастоящий лес, но все же лес. А в этом лесу обитают совройцы, дикари и грубияны, но славящие Махруса, хоть знак круга пятиспичного справа налево чертят. А теперь к югу от Западники глянь. Коричнево от гор, немного зелени и желтизна песка. Средний Запад. И Дальний. Края удивительных людей, у которых глаза косые и кожа желтая. От них пошли куммоны, которые ежегодно грабят Лелонию, Совро и Жмутавиль и поклоняются солнцу. Но паршивее всего выглядит нижняя часть карты, за Междуморьем. Это Югония и Ближний Запад. Песок, песок и трижды песок. И орды кровожадных теммозан. Они уже были в Ирбии, дошли до самого южного Марималя. Целые поколения потребовались, чтобы выдавить их шаг за шагом к проливу Кариатиды и Югонии. Мы почти закончили очищать родину. Ну так они залезли на землю Бикопулисса, с запада на континент забрались. Осьмиград под угрозой. Смойеед готовится к обороне, даже в Лелонии на юг с опаской поглядывают и ворчат на власть, что, мол, дракона, который стольный град охранял, до гибели довели. А сейчас он пригодился бы против язычников. Нет, Дебрен, не к лучшему мир идет. Гибель нам грозит. Всей восточной цивилизации.
— Из-за ветряков?
— Они воду высасывают, болота осушают. И море в сушу превращают. Я знаю, что медленно. Я не дурак, считать немного умею, к тому же не на пальцах. Понимаю, что за время моей, да и этой девочки жизни Виплан не превратился в подобную Сухару пустыню. Но я видел в Ирбии деревни, обезлюдевшие не из-за войны или болезней, а потому что поля высохли. А без людей и посевов не будет золота на армию. Страна превратится в руины, а потом и в рабство чужеземцам попадет. Подумай, нам уже сейчас трудно Виплан защищать, а что будет, когда сельское производство хотя бы на одну четверть упадет? И это еще не все. Откуда сухой Дефоль высосет воду? Из Нирги. А Нирга — царица рек Вердена. Значит, в Верленской Империи сушь наступит и хозяйственный кризис. А ты знаешь, что такое верленцы и как они свои кризисы преодолевают? Машины вместо масла — и переть, переть по трупам соседей. Если не получится на запад и юг, то хоть бы на восток. Мы это уже проходили.
— Кипанчо, то, что ты говоришь, до определенного момента чертовски логично звучит. Но предпосылки, из которых ты исходишь…
— Я видел ракушки и рыб посреди пустыни. Бог меня через Сухар провел, меня одного. И, вероятно, не для того Он у меня Дульнессу отнял, чтобы подшутить, правда? Вероятно, был у Него какой-то план, когда Он нас разлучал? Ведь для чего-то это было нужно, черт побери!
— Тише, разбудишь ребенка. Кипанчо, если ты имеешь в виду Бога… Давай лучше не будем о Боге.
Рыцарь всматривался в стену лачуги, сбитую из неструганых досок. Хотел было замолчать, но не смог.
— Мне, Дебрен, почти пятьдесят лет. Я пользуюсь короткими копьями, потому что в полноразмерных у меня наконечники с прапорчиками в глазах путаются. Когда я помочиться в кусты иду, то коня привязываю, чтобы он не затосковал и не ушел, потому что у меня на все это много времени уходит. Но ее лицо я вижу постоянно, стоит прикрыть глаза. И доспехи становятся мне слишком тесны. Ты понимаешь, о чем я?
— Пожалуй, да. — Дебрен долго думал, прежде чем решился задать вопрос. Он не был душистом, не мог предвидеть человеческих реакций. — Кипанчо, почему ты и она… почему вы не вместе?
Рыцарь тоже немного подумал, прежде чем заговорил.
— Когда я отправлялся на юг, Дульнессе было двенадцать лет. По нашим меркам, как ты справедливо заметил, она была уже вполне взрослой. Могла выходить замуж, хотя, вообще-то говоря, любящие родители не выпускают из дома дочерей, которые еще продолжают расти. Теперь подсчитай. Три года войны. Когда я меч с молотом Мага из Саддаманки скрестил, девочке исполнилось пятнадцать. После четырнадцатого дня рождения она прислала мне свой портрет. Изображение было небольшое, но в то время глаза у меня были получше, и я заметил, что худышка, которая со мной прощалась, уже стала грудастой и крутобедрой. В пятнадцать лет девушка из хорошего дома прекращает вышивать приданое и упаковывает сундуки, ибо это самое лучшее время замуж выходить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56