– Откуда ты знаешь, что он пекарь?
– Вы же сами сказали.
Может быть, и сказали. Они уже толком не помнили, что в эти томительные ночные часы говорили, выкрикивали или с угрозой шептали.
– Нам известно, что вас было двое. Как зовут твоего напарника?
– Да если б он даже был, я бы его все равно не выдал. За кого вы меня принимаете? И никого со мной не было, попробуйте доказать, что не так.
– Да, но ведь пекарь…
Заколдованный круг опять сомкнулся, в который раз. Эрик Ягер выключил магнитофон и велел увести Геррита. Настроение у всех было отвратное. До нового рабочего дня оставалось еще несколько часов, и они разъехались по домам, но спать, пожалуй, уже не имело смысла.
Ночной покой в городе все чаше нарушали происшествия в духе вестернов – вооруженные юнцы охотились за чужой собственностью, чтоб раздобыть денег, а деньги им нужны были для таких целей, как, например, покупка героина, и платили они за дозу в шесть раз дороже прежнего, потому что полиция поприжала крупных торговцев наркотиками в разных городах и те стали искать более прибыльные рынки сбыта за границей. Впрочем, Волфскоп никакого отношения к героину не имел. Глаза у него были ясные, и, вообще, он был в отличной форме. Тем труднее было заставить его расколоться.
Эрик Ягер говорил по телефону, подписывал бумаги и продолжал заниматься текущими делами, которые в последние дни запустил.
В управлении в этот ранний вечерний час было сравнительно спокойно. Слышны были удаляющиеся голоса, гулкие шаги в коридоре, стук дверей, телефонные звонки – мирные звуки, нагоняющие дремоту, если вы уже и без того не клевали носом.
Проработав еще около часа, Ягер отодвинул бумаги, широко зевнул и встал. Бессонные ночи давали о себе знать. Мысленно он уже настроился на отпуск, который они с женой планировали в этом году на начале сентября.
Подойдя к окну, он посмотрел в сторону Бургомистерского парка, где в густеющих сумерках еще можно было различить белые и желтые розы.
Наискосок от полицейского управления в обычно темном подъезде гимназии вдруг зажегся свет. Ягер увидел, как несколько мальчишек вошли в здание, и вспомнил, что его младший сын Марк, который уже перешел в шестой «бета», рассказал за обедом, что в этом году им придется начать раньше готовиться к эстрадному представлению, приуроченному к николину дню.
Через несколько месяцев Марка, надо надеяться, допустят к выпускным экзаменам. И тогда у них с Tea уже не будет детей в средней школе. Чем старше становишься, тем быстрее, бежит время.
Еще совсем недавно все трое детей ходили в гимназию. Он частенько видел, как они в переменку бегали по розарию с кулечком бутербродов в руках или толклись возле киоска напротив гимназии, где дважды в неделю торговали жареным картофелем. Тогда ему казалось, что так будет всегда, вернее, он и представить себе не мог, что этому когда-нибудь придет конец. Как, впрочем, не мог представить себе и того, что со временем придет конец самой жизни.
Теперь Мике и Андре учились в Лейдене, а Марк перешел в последний класс гимназии. Лучше пока не думать, что будет, когда из родительского дома уйдет последний ребенок. Если раньше казалось, что все еще впереди, то теперь мало-помалу приходишь к мысли, что дни твоей жизни бегут совсем как отпуск, когда срок его перевалит за половину. Начинаешь высчитывать, сколько еще осталось.
Он смутно сознавал, что не может избавиться от этих мрачных мыслей оттого, что крайне переутомлен. Сознавал, что лучше опять взяться за работу, хотя вряд ли это рассеет пессимизм.
«Жизнь, как вода, утекает меж пальцев», – однажды сказал ему кто-то, но кто именно? Ему пришлось бы весь вечер ломать над этим голову, но, к счастью, он скоро вспомнил.
Так говорил старик Калис, который вместе со своей скупердяйкой сестрой жил в домике по соседству с мельницей на Нуиве-Меер. Живы ли они еще? А художник Яп де Вилде? А Диана?
Из года в где работа сталкивает тебя с людьми, людьми, людьми… Иной раз неделями копаешься в их жизни, но едва дело закончено и папки отправлены в архив, как они исчезают из поля зрения и твое внимание привлекают новые люди. А о тех забываешь навсегда.
Эрик Ягер отнюдь не был склонен к углубленному самоанализу или к анализу чужой психологии. По натуре он был человеком факта: факты говорили ему больше, чем отвлеченные размышления, что при его профессии было весьма кстати. Но в последнее время он неоднократно ловил себя на мысли, что все чаще задается вопросом, в чем смысл его бесконечной охоты на людей, по тем или иным причинам нарушивших общественные и правовые нормы.
А ведь именно в этом и таится загвоздка, ведь, случается, преступник вызывает большее сострадание, чем его жертва. К примеру, несколько недель назад восемнадцатилетний наркоман пырнул ножом торгаша, который не дал ему порошок, потому что у него не было денег. Покушение на убийство. Да, но на убийство одного из самых мерзких негодяев нашего века! А что толку? Ягер всегда радовался, что он не судья, и знал, что большинство коллег разделяют его мнение.
Дверь открылась, и вошел Херстал с трубкой в одной руке и телексной лентой в другой. Ягер обернулся.
Херстал положил бумажную полоску на стол и испытующе поглядел на своего коллегу.
– Телекс из боннской уголовной полиции. Там задержали мужчину, который как будто похож на фоторобота по делу Тресье Ламмерман. – Он раздраженно выбил трубку в пепельницу. – Опять ничего. У этого типа железное алиби. Тридцать первого июля он сидел в предварилке в Вюртемберге по обвинению в укрывательстве краденого. Семьдесят один годок ему, между прочим. О чем люди только думают! Сообщаешь, что разыскивается человек с кривым носом лет тридцати, а они, изволите видеть, подсовывают столетнюю мумию!
Херстал редко ворчал, разве только если принимал дело уж очень близко к сердцу.
У него был уравновешенный характер и приветливое неброское лицо, которое многих, на их беду, вводило в заблуждение.
Жизнь его текла в обществе двух больших собак, отзывавшихся на мифологические клички – Плутон и Юнона, – а еще у него было несколько кошек, аквариум с тропическими рыбками, вольер с разными мелкими птичками и попугай. Зверинец этот возник, по сути, в ходе расследования уголовных преступлений, которыми на протяжении ряда лет занимался их отдел. Порой из-за драматических событий в жизни людей домашние животные оставались без надзора.
«Взять мне, что ли, эту кошку, этого попугая или этих рыбок?» – зачастую говорил Херстал напоследок, перед тем как уйти с места преступления.
Из-за животных ему так и не хватило времени обзавестись семьей, уверял он. Но Де Грип считал, что дело не в животных и что Херстал в свои сорок пять лет был холостяком потому, что у него невыразительное лицо.
– Стоит женщине расстаться с тобой на четверть часа, как она уже тебя не вспомнит. Впрочем, будь за это благодарен судьбе.
На самом же деле причина была в другом.
Херстал слишком ценил свою независимость, чтобы прочно к кому-то привязаться. Многие браки, по его мнению, распадаются из-за отсутствия у мужа и жены личной свободы и из-за того непреложного факта, что человек легче переносит серьезные расхождения во взглядах, чем непрестанные повседневные стычки по мелочам.
Склонность к уединению, однако, не мешала ему быть хорошим товарищем и вообще проявлять чуткость к ближним, также и к тем, с кем ему приходилось иметь дело по роду своей деятельности.
Эрик Ягер прекрасно ладил с Херсталом, а с год назад, когда торговец наркотиками всадил Ягеру пулю в легкое, они стали почти друзьями. Именно Херстал частенько навещал Ягера, пока тот выздоравливал, и с тех пор, когда оба они вечером были свободны, Ягер охотно заглядывал к Херсталу, подолгу засиживался в его просторной захламленной кухне, где всегда пахло кошками и собаками, и они сидели там за кружкой пива, не нарушая свой зарок никогда не разговаривать дома о служебных делах. Им и так было о чем поговорить. Херстал очень любил природу и умел увлекательно о ней рассказывать.
Но сейчас разговор шел совсем о другом.
Херстал уселся в одно из кресел для посетителей и стал набивать трубку. Вряд ли он ждал комментариев к своему сообщению.
Эрик Ягер, даже не взглянув на лежавшую на столе бумажку, встал и подошел к стене, на которой висела доска с приколотой к ней картой. Сколько раз за этот месяц он стоял здесь, у карты!
На карте в глубине сельской общины выделялся Элзенбрукский лес, тянувшийся вдоль дороги к озерам Ниувкоопс. Однообразные серо-зеленые краски карты оживлялись разноцветными флажками, предназначенными для того, чтобы вдалбливать определенные факты в память сотрудников отдела, хотя в этом, пожалуй, не было никакой необходимости.
Дело Тресье Ламмерман – грустное, загадочное и жуткое.
Тридцать первого июля супруги Ламмерман – ему тридцать восемь, ей тридцать четыре – в восемь часов вечера уехали в Лейден в гости к друзьям.
Так как им не удалось найти кого-нибудь, кто остался бы с детьми, они отважились оставить их дома одних. Тресье, старшая из детей – ей было уже восемь, – была разумной девочкой и всегда заботилась о своих братишках. Мальчикам было четыре и пять лет.
Родители уже дважды оставляли детей одних, и все сходило благополучно – они ездили даже в Харлем, а уж Лейден был, что называется, под боком. Сойдет и на этот раз.
Небольшая нарядная вилла Ламмерманов стояла на отшибе – на границе Элзенбрукского леса. Родители внушили детям, совсем как в сказке «Волк и семеро козлят», чтобы они никому-никому не открывали. Мало того, ребят уложили в родительской спальне, которая запиралась на ключ. Там же стоял телефон, так что в случае чего Тресье могла сразу же вызвать полицию.
Обеспечив таким образом безопасность детей, супруги Ламмерман спокойно отправились на вечеринку. Вечеринка затянулась до половины второго ночи.
А во время их отсутствия в доме возле Элзенбрукского леса произошло таинственное, жуткое событие, над разгадкой которого полиция билась вот уже целый месяц.
Обратная дорога из Лейдена была довольно долгой и мрачной, и Дину Ламмерман вдруг охватил страх: не следовало оставлять детей без присмотра так надолго в поздние часы.
– Зря мы так задержались. Вечно ты засиживаешься в гостях, – сердито упрекнула она Яна, когда они мчались по Хазерсвауде.
Внезапный ливень хлестнул по ветровому стеклу, обрушил каскады воды на проезжую дорогу, которая мгновенно превратилась в бурный поток.
– Можно подумать, что ты ни при чем, – огрызнулся Ян, после обильных возлияний он чувствовал себя разбитым.
Машину вела Дина. Она совсем не пила. И, видимо, поэтому оценивала сложившуюся обстановку гораздо трезвее, чем муж.
– А ты думал, я еду с тобой, чтобы наблюдать со стороны? – съязвила она. – Дай-ка мне сигарету.
– Лучше следи, чтоб машину не занесло. Дорога вся мокрая.
– Обойдусь и без твоих советов.
Ян вздохнул, закурил сигарету и подал жене, глядя на ее резкий, суровый профиль. Гладкие белокурые волосы обрамляли узкое личико, которое лет пятнадцать назад так властно его заворожило. Но после стольких лет семейной жизни чувства слегка поостыли.
Завязавшееся после оживленной многообещающей переписки знакомство оказалось во многом менее удачным, чем можно было ожидать. Живой человек зачастую совсем не такой, каким он выглядит на фотографии или за кого выдает себя в письмах. Так случилось и в этот вечер.
Эсмеральда Гёзеватер была миловидная, но чересчур худая, костлявая и какая-то вовсе не женственная. Его Дина куда интереснее.
У Пита стройная, спортивная фигура, хорошо подвешенный язык, ну и все остальное, вероятно, тоже в порядке, мрачно думал Ян.
Что касается Дины, то она забыла о вечеринке. Мысли ее были дома, с детьми. Никогда не знаешь, что может произойти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22