Чтобы цепь не размыкалась при открытии двери, надо в эту цепь включить дополнительный провод. Чем он будет длиннее, тем шире дверь можно будет раскрыть. Задачка для юного техника.
Гурьев молча наблюдал за моей работой. Люди его склада, думал я, вечные завистники и мечтатели. Они годами могут хаять и проклинать условия, в которых живут, но тем не менее пальцем не пошевелят для того, чтобы эти условия как-то изменить. Ради приличия спросил бы, чем помочь. А может быть, ему и не нужна эта свобода?
– Отойдите на шаг, – сказал я и, замахнувшись ломиком, ударил острием по клавиатуре замка. Если бы ломик не был покрыт толстым слоем краски, меня наверняка бы ударило током. Клавиатура брызнула красными искрами, словно была начинена огнем, и оголился замковый язык. Мне хватило еще десяти ударов, чтобы выбить замок вместе с шурупами из дверного косяка.
– Я не могу поверить, что все это происходит незамеченным для охранки, – признался химик и поежился. – А у вас нет ощущения, что за нами давно следят, и наши безумные головы вертятся в окулярах оптических прицелов?
– У меня уже давно нет никаких ощущений. Я им не доверяю… Придержите на всякий случай провода, чтобы не отошли контакты… Так, хорошо, открываю.
Дверь открылась, образовав щель, в которую, как мне показалось, мы сможем протиснуться без особого труда.
– Вы первый, – сказал я, принимая из рук химика провода.
Он встал к щели боком, но ему, наверное, показалось, что находиться ко мне спиной неэтично, и Гурьев стал разворачиваться лицом. При этом он делал массу совершенно лишних и опасных в нашей ситуации движений.
– Эй-эй! – негромко прикрикнул я, почувствовав, что химик, оступившись, слишком сильно налег на дверь, и я едва успел подставить ногу. Провода в моих руках натянулись, но контакты не разорвались. – Осторожнее! Вы, простите, как бегемот!
– Это нечаянно, – запыхтел Гурьев. – Черт возьми, темнотища какая!.. Ну вот, можно считать, я пролез.
Я проскочил следом за ним и плотно прикрыл дверь за собой.
– Мне кажется, здесь нет окон, – шепнул я, пытаясь хоть что-нибудь, хоть самый слабый отблеск разглядеть вокруг себя, но тщетно. Пришлось воспользоваться спичками.
Мы находились в маленькой комнате, напоминающей кладовку, в которой в самом деле не было ни одного окна и, кроме того, не было дверей, кроме той, через которую мы вошли. У стены, покрытой черной кафельной плиткой, стоял большой стол со стеклом, на нем – три пары аптечных весов, миниатюрные гирьки в коробках, ложечки, пинцеты, никелированные коробки и стопка полиэтиленовых пакетов. Рядом – стол поменьше, покрытый коричневым пластиком. На нем был закреплен рычаг, похожий на резак для бумаги.
– Фасовочная, – вслух подумал я. – А дальше? Дальше куда?
Я несколько раз обошел тесную комнату, рассматривая стены, освещенные огнем спичек.
– Путь замкнулся! – Я повернулся к химику. – Получается, что расфасованный порошок выносят через эту же дверь.
Гурьев отрицательно покачал головой.
– Нет! – твердо сказал он. – Вы ошибаетесь. Ни разу за все то время, пока я работаю здесь, через эту дверь ничего не вынесли. Только заносили.
– Может быть, выносили не в вашу смену?
– А чем моя смена отличается от второй?
– Тогда получается, что фасовщик жрет все пакеты и выносит их в своем желудке.
Химик внимательно рассматривал стол и стену, рядом с которой он стоял.
– А посмотрите-ка сюда. Вас ничто не удивляет?
– Вы об этой картине? Да, «Рожь» Шишкина смотрится здесь, по крайней мере, дико.
Я подошел к репродукции размером с форточку, обрамленной двумя горизонтальными реями, попытался ее приподнять, но оказалось, что рама жестко прикреплена к стене. Тогда я попытался сдвинуть картину в сторону, и, к моему удивлению, она поддалась и легко заскользила вдоль стены, открывая прямоугольную нишу.
– Микролифт! – воскликнул Гурьев.
Я провел рукой по нише. Она была пуста. От моего прикосновения легко закачалась на тросе и опорных колесиках с амортизаторами.
– Боюсь, что эта кабина для меня слишком маловата, – произнес я упавшим голосом.
– А вы думали, что вам будет везти бесконечно? – отозвался Гурьев. – Хочу вам сказать, что спичек осталось не больше десятка.
– Поищите где-нибудь включатель.
Гурьев заглянул под стол и тотчас нашел кнопку. Над столом вспыхнули неоновые лампы. Несколько минут мы щурились и прикрывали ладонями отвыкшие от света глаза. Гурьев с сочувствием поглядывал на меня и качал головой.
– Кажется, Кирилл, вы проиграли.
– Нет, я выясню, куда ведет этот лифт.
– И как вы это сделаете? Уменьшитесь до размеров кошки?
– Подождите! – нервно прервал я его, отодвинул стол в сторону, чтобы было удобнее подойти к нише. – Какая длина кабинки?
– Не больше полуметра.
– А ширина? Смотрите, до локтя рука входит.
– Ну, и о чем это говорит?
– О том, что плечи пройдут.
– Я не понял вас! – развел руками в стороны Гурьев. – А голову, грудь, ноги и все прочее вы брать с собой не будете?
– Гурьев, я думал, что ученые более догадливы! Дайте ломик!
Производственный корпус, перегородки между цехами, как и модули, строились наскоро, отнюдь не на века, и я, загнав ломик между стенкой шахты и кабинкой, без особых усилий сорвал ее с рельсов, рванул кабинку на себя и втащил ее вместе с подъемным тросом в комнату.
– Вот видите, – сказал я, прерывая слова частым дыханием; и сердце в груди вдруг зачастило – не столько от физической работы, сколько от волнения. – Вот видите, как все, оказывается, просто.
Просунул голову в шахту, буркнул «Отлично!», хотя ничего хорошего в кромешной тьме не различил, и принялся отвязывать трос от кабинки. На лице Гурьева появилось нечто напоминающее удивление, но глаза его по-прежнему излучали скептицизм, и он ничего не предпринял, чтобы мне помочь.
Я довольно долго провозился с тросом, исцарапал в кровь руки, но все же отвязал его и размотал всю катушку на электромоторе, подвешенном у потолка шахты. Нижний конец троса, когда я скинул его, упал на металлическую поверхность. Метра три, не больше, подумал я. Это пустяк, это задачка для юных скалолазов.
Я хотел обойтись без угрозы, но голос меня выдал.
– Анатолий Александрович, – сказал я, подходя к нише. – В ваших глазах я уже не вижу желания бороться за свободу. Может быть, я ошибаюсь? Но как бы то ни было, в эту шахту, если очень захотите, вы влезете.
– Главное – вылезть, – вздохнул Гурьев.
– Я жду вас внизу. Но не долго. Если вы надумаете вернуться, постарайтесь пройти через дверную щель аккуратно, чтобы не сорвать сигнализацию.
Он не смотрел мне в глаза. Влезать в нишу, а затем в шахту пришлось ногами вперед. Я слишком поздно подумал о том, что трос предварительно надо было протереть от смазки, и практически съехал по нему до дна шахты, вконец ободрав ладони.
Я, как оловянный солдатик, стоял в узком пенале, где не мог ни присесть, ни нагнуться, ни ощупать стены вокруг себя. В первое мгновение ужас холодной волной сковал мой разум – достаточно было лишь на мгновение представить себе, что я не смогу выбраться из этой черной ловушки и останусь тут до своего последнего дня. Даже воспользоваться тросом я уже не мог, и не потому, что он был скользким, как бычьи жилы, а потому, что не было достаточного пространства для работы руками.
Холодный пот покрыл тело. Я изо всех сил зажмурил глаза, до боли прикусил губу. Никогда еще со мной не случалось, чтобы я терял самообладание.
Как внезапно нахлынуло, так и отлегло. Я встал поудобнее, нашел место, где можно было развернуть плечи и вздохнуть полной грудью. Сверху на меня посыпался песок, и я услышал голос Гурьева:
– Ну, как вы там? Мне уже можно спускаться?
– Ну да, – сквозь зубы ответил я. – Только вас здесь не хватало.
Я постучал носком ботинка по стене перед собой. Кирпичная кладка. Значит, лифтовые люки находятся не друг над другом. Постучал справа и слева. Опять кирпич. Надо было опускаться головой вниз, подумал я. Это хоть и не так удобно, но надежнее.
Не рассчитав удара, я изо всей силы врезал пяткой по стене, находящейся за спиной. Загремела металлическая дверца. Я ударил еще сильнее, надеясь выбить ее вместе с запором или замком, но она не поддалась.
– Вы с ума сошли! – зашипел сверху Гурьев. – Зачем вы так гремите?
С трудом подавляя в себе желание обложить химика матом, я стал двигать пяткой из стороны в сторону, пытаясь сдвинуть дверь, если, конечно, она была устроена по тому же принципу, что и картина наверху. Это была долгая, адская работа. Сантиметр за сантиметром я сдвигал дверцу в сторону, и когда открыл ее полностью, то ноги онемели уже настолько, что я не чувствовал их и проталкивал в проем словно два тяжелых и неповоротливых бревна.
Я выполз из шахты в какой-то уродливой, неестественной позе. Ноги не держали меня, и я тяжело сел на пол. Подо мной загремел какой-то изогнутый жестяной лист или цинковое корыто – я не разглядел. Из ниши доносился голос Гурьева.
Я подполз к нише, просунул в нее голову.
– Алло, Гурьев! – откликнулся я. – Все в порядке. Можете спускаться. Только заползайте в шахту не на животе, как я, а на спине. Это немного сложнее, зато вам будет намного проще здесь, внизу.
Гурьев минуту помолчал, оценивая, должно быть, степень риска. Потом ответил:
– Хорошо. Принимайте!
Он грохнулся о дно шахты с такой силой, что я испугался – не поломал ли он себе ноги. Проклиная вслух меня, себя, такого нерадивого, свою маму, которая произвела его на свет, Гурьев выполз из ниши, наступил на то же корыто, которое загрохотало подобно раскатам грома в июльскую ночь, и стал отряхиваться. Он занимался этим делом слишком долго, будто назло мне, и я уже начал было заводиться, как вдруг Гурьев поднял голову, посмотрел по сторонам, потом на меня, потом снова по сторонам и тихо произнес:
– Этого не может быть… Мы, собственно, сделали гигантский круг… Но этого быть не может!..
Я тоже посмотрел по сторонам, но едва различимые силуэты грузовой машины с брезентовым навесом, каких-то станков, стопок листовой фанеры или жести и высоких, под самый потолок, металлических стеллажей ни о чем мне не сказали.
– Вы знаете, куда мы с вами приползли? – спросил Гурьев и неприятно, тоненьким голосом рассмеялся. – Я вам рассказывал. Это гробовой цех.
Глава 18
Я никак не мог отделаться от чувства, что все произошедшее со мной этой ночью было одним крупным розыгрышем. Некто хитрый нарочно погнал меня по кругу, заставил ползать по трубам и шахтам, и в итоге я вернулся почти в то же место, откуда вышел. Производство порошка заканчивалось маленькой фасовочной комнатой, откуда он уходил в никуда.
Я бродил по цеху, присматриваясь к темным силуэтам станков, на которых режут цинковые листы, затем сгибают их, придавая форму гроба, и запаивают щели. Оборонный заказ. Увы, война требует не только производства техники и снарядов. Ей нужны и цинковые гробы – жуткий символ войн, катастроф, трагедий, где люди гибнут массово и очень далеко от того места, где будут захоронены.
Я подошел к грузовику, откинул брезентовый полог, заглянул в кузов. Полумрак не помешал мне увидеть несколько готовых гробов, накрытых крышками, аккуратно сложенных на полу кузова. Страшно, подумал я. Люди еще живы, еще несут службу, сидят в окопах на границе, ходят на патрулирование, а тара для них уже приготовлена. И где-то, когда-то пути их пересекутся, и судьба уже навеки станет единой.
«Тара», – мысленно повторил я, как бы прислушиваясь к звучанию этого слова. Кощунственно так думать, если речь идет о погибших. Но точнее определения не подберешь, пока эти ящики, горьковато пахнущие металлом, лежат в кузове грузовой машины.
Я вернулся к нише, рядом с которой безмолвно сидел Гурьев. Удобно, черт возьми, думал я, опускаясь рядом с нишей на корточки. Удобно, остроумно и безопасно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Гурьев молча наблюдал за моей работой. Люди его склада, думал я, вечные завистники и мечтатели. Они годами могут хаять и проклинать условия, в которых живут, но тем не менее пальцем не пошевелят для того, чтобы эти условия как-то изменить. Ради приличия спросил бы, чем помочь. А может быть, ему и не нужна эта свобода?
– Отойдите на шаг, – сказал я и, замахнувшись ломиком, ударил острием по клавиатуре замка. Если бы ломик не был покрыт толстым слоем краски, меня наверняка бы ударило током. Клавиатура брызнула красными искрами, словно была начинена огнем, и оголился замковый язык. Мне хватило еще десяти ударов, чтобы выбить замок вместе с шурупами из дверного косяка.
– Я не могу поверить, что все это происходит незамеченным для охранки, – признался химик и поежился. – А у вас нет ощущения, что за нами давно следят, и наши безумные головы вертятся в окулярах оптических прицелов?
– У меня уже давно нет никаких ощущений. Я им не доверяю… Придержите на всякий случай провода, чтобы не отошли контакты… Так, хорошо, открываю.
Дверь открылась, образовав щель, в которую, как мне показалось, мы сможем протиснуться без особого труда.
– Вы первый, – сказал я, принимая из рук химика провода.
Он встал к щели боком, но ему, наверное, показалось, что находиться ко мне спиной неэтично, и Гурьев стал разворачиваться лицом. При этом он делал массу совершенно лишних и опасных в нашей ситуации движений.
– Эй-эй! – негромко прикрикнул я, почувствовав, что химик, оступившись, слишком сильно налег на дверь, и я едва успел подставить ногу. Провода в моих руках натянулись, но контакты не разорвались. – Осторожнее! Вы, простите, как бегемот!
– Это нечаянно, – запыхтел Гурьев. – Черт возьми, темнотища какая!.. Ну вот, можно считать, я пролез.
Я проскочил следом за ним и плотно прикрыл дверь за собой.
– Мне кажется, здесь нет окон, – шепнул я, пытаясь хоть что-нибудь, хоть самый слабый отблеск разглядеть вокруг себя, но тщетно. Пришлось воспользоваться спичками.
Мы находились в маленькой комнате, напоминающей кладовку, в которой в самом деле не было ни одного окна и, кроме того, не было дверей, кроме той, через которую мы вошли. У стены, покрытой черной кафельной плиткой, стоял большой стол со стеклом, на нем – три пары аптечных весов, миниатюрные гирьки в коробках, ложечки, пинцеты, никелированные коробки и стопка полиэтиленовых пакетов. Рядом – стол поменьше, покрытый коричневым пластиком. На нем был закреплен рычаг, похожий на резак для бумаги.
– Фасовочная, – вслух подумал я. – А дальше? Дальше куда?
Я несколько раз обошел тесную комнату, рассматривая стены, освещенные огнем спичек.
– Путь замкнулся! – Я повернулся к химику. – Получается, что расфасованный порошок выносят через эту же дверь.
Гурьев отрицательно покачал головой.
– Нет! – твердо сказал он. – Вы ошибаетесь. Ни разу за все то время, пока я работаю здесь, через эту дверь ничего не вынесли. Только заносили.
– Может быть, выносили не в вашу смену?
– А чем моя смена отличается от второй?
– Тогда получается, что фасовщик жрет все пакеты и выносит их в своем желудке.
Химик внимательно рассматривал стол и стену, рядом с которой он стоял.
– А посмотрите-ка сюда. Вас ничто не удивляет?
– Вы об этой картине? Да, «Рожь» Шишкина смотрится здесь, по крайней мере, дико.
Я подошел к репродукции размером с форточку, обрамленной двумя горизонтальными реями, попытался ее приподнять, но оказалось, что рама жестко прикреплена к стене. Тогда я попытался сдвинуть картину в сторону, и, к моему удивлению, она поддалась и легко заскользила вдоль стены, открывая прямоугольную нишу.
– Микролифт! – воскликнул Гурьев.
Я провел рукой по нише. Она была пуста. От моего прикосновения легко закачалась на тросе и опорных колесиках с амортизаторами.
– Боюсь, что эта кабина для меня слишком маловата, – произнес я упавшим голосом.
– А вы думали, что вам будет везти бесконечно? – отозвался Гурьев. – Хочу вам сказать, что спичек осталось не больше десятка.
– Поищите где-нибудь включатель.
Гурьев заглянул под стол и тотчас нашел кнопку. Над столом вспыхнули неоновые лампы. Несколько минут мы щурились и прикрывали ладонями отвыкшие от света глаза. Гурьев с сочувствием поглядывал на меня и качал головой.
– Кажется, Кирилл, вы проиграли.
– Нет, я выясню, куда ведет этот лифт.
– И как вы это сделаете? Уменьшитесь до размеров кошки?
– Подождите! – нервно прервал я его, отодвинул стол в сторону, чтобы было удобнее подойти к нише. – Какая длина кабинки?
– Не больше полуметра.
– А ширина? Смотрите, до локтя рука входит.
– Ну, и о чем это говорит?
– О том, что плечи пройдут.
– Я не понял вас! – развел руками в стороны Гурьев. – А голову, грудь, ноги и все прочее вы брать с собой не будете?
– Гурьев, я думал, что ученые более догадливы! Дайте ломик!
Производственный корпус, перегородки между цехами, как и модули, строились наскоро, отнюдь не на века, и я, загнав ломик между стенкой шахты и кабинкой, без особых усилий сорвал ее с рельсов, рванул кабинку на себя и втащил ее вместе с подъемным тросом в комнату.
– Вот видите, – сказал я, прерывая слова частым дыханием; и сердце в груди вдруг зачастило – не столько от физической работы, сколько от волнения. – Вот видите, как все, оказывается, просто.
Просунул голову в шахту, буркнул «Отлично!», хотя ничего хорошего в кромешной тьме не различил, и принялся отвязывать трос от кабинки. На лице Гурьева появилось нечто напоминающее удивление, но глаза его по-прежнему излучали скептицизм, и он ничего не предпринял, чтобы мне помочь.
Я довольно долго провозился с тросом, исцарапал в кровь руки, но все же отвязал его и размотал всю катушку на электромоторе, подвешенном у потолка шахты. Нижний конец троса, когда я скинул его, упал на металлическую поверхность. Метра три, не больше, подумал я. Это пустяк, это задачка для юных скалолазов.
Я хотел обойтись без угрозы, но голос меня выдал.
– Анатолий Александрович, – сказал я, подходя к нише. – В ваших глазах я уже не вижу желания бороться за свободу. Может быть, я ошибаюсь? Но как бы то ни было, в эту шахту, если очень захотите, вы влезете.
– Главное – вылезть, – вздохнул Гурьев.
– Я жду вас внизу. Но не долго. Если вы надумаете вернуться, постарайтесь пройти через дверную щель аккуратно, чтобы не сорвать сигнализацию.
Он не смотрел мне в глаза. Влезать в нишу, а затем в шахту пришлось ногами вперед. Я слишком поздно подумал о том, что трос предварительно надо было протереть от смазки, и практически съехал по нему до дна шахты, вконец ободрав ладони.
Я, как оловянный солдатик, стоял в узком пенале, где не мог ни присесть, ни нагнуться, ни ощупать стены вокруг себя. В первое мгновение ужас холодной волной сковал мой разум – достаточно было лишь на мгновение представить себе, что я не смогу выбраться из этой черной ловушки и останусь тут до своего последнего дня. Даже воспользоваться тросом я уже не мог, и не потому, что он был скользким, как бычьи жилы, а потому, что не было достаточного пространства для работы руками.
Холодный пот покрыл тело. Я изо всех сил зажмурил глаза, до боли прикусил губу. Никогда еще со мной не случалось, чтобы я терял самообладание.
Как внезапно нахлынуло, так и отлегло. Я встал поудобнее, нашел место, где можно было развернуть плечи и вздохнуть полной грудью. Сверху на меня посыпался песок, и я услышал голос Гурьева:
– Ну, как вы там? Мне уже можно спускаться?
– Ну да, – сквозь зубы ответил я. – Только вас здесь не хватало.
Я постучал носком ботинка по стене перед собой. Кирпичная кладка. Значит, лифтовые люки находятся не друг над другом. Постучал справа и слева. Опять кирпич. Надо было опускаться головой вниз, подумал я. Это хоть и не так удобно, но надежнее.
Не рассчитав удара, я изо всей силы врезал пяткой по стене, находящейся за спиной. Загремела металлическая дверца. Я ударил еще сильнее, надеясь выбить ее вместе с запором или замком, но она не поддалась.
– Вы с ума сошли! – зашипел сверху Гурьев. – Зачем вы так гремите?
С трудом подавляя в себе желание обложить химика матом, я стал двигать пяткой из стороны в сторону, пытаясь сдвинуть дверь, если, конечно, она была устроена по тому же принципу, что и картина наверху. Это была долгая, адская работа. Сантиметр за сантиметром я сдвигал дверцу в сторону, и когда открыл ее полностью, то ноги онемели уже настолько, что я не чувствовал их и проталкивал в проем словно два тяжелых и неповоротливых бревна.
Я выполз из шахты в какой-то уродливой, неестественной позе. Ноги не держали меня, и я тяжело сел на пол. Подо мной загремел какой-то изогнутый жестяной лист или цинковое корыто – я не разглядел. Из ниши доносился голос Гурьева.
Я подполз к нише, просунул в нее голову.
– Алло, Гурьев! – откликнулся я. – Все в порядке. Можете спускаться. Только заползайте в шахту не на животе, как я, а на спине. Это немного сложнее, зато вам будет намного проще здесь, внизу.
Гурьев минуту помолчал, оценивая, должно быть, степень риска. Потом ответил:
– Хорошо. Принимайте!
Он грохнулся о дно шахты с такой силой, что я испугался – не поломал ли он себе ноги. Проклиная вслух меня, себя, такого нерадивого, свою маму, которая произвела его на свет, Гурьев выполз из ниши, наступил на то же корыто, которое загрохотало подобно раскатам грома в июльскую ночь, и стал отряхиваться. Он занимался этим делом слишком долго, будто назло мне, и я уже начал было заводиться, как вдруг Гурьев поднял голову, посмотрел по сторонам, потом на меня, потом снова по сторонам и тихо произнес:
– Этого не может быть… Мы, собственно, сделали гигантский круг… Но этого быть не может!..
Я тоже посмотрел по сторонам, но едва различимые силуэты грузовой машины с брезентовым навесом, каких-то станков, стопок листовой фанеры или жести и высоких, под самый потолок, металлических стеллажей ни о чем мне не сказали.
– Вы знаете, куда мы с вами приползли? – спросил Гурьев и неприятно, тоненьким голосом рассмеялся. – Я вам рассказывал. Это гробовой цех.
Глава 18
Я никак не мог отделаться от чувства, что все произошедшее со мной этой ночью было одним крупным розыгрышем. Некто хитрый нарочно погнал меня по кругу, заставил ползать по трубам и шахтам, и в итоге я вернулся почти в то же место, откуда вышел. Производство порошка заканчивалось маленькой фасовочной комнатой, откуда он уходил в никуда.
Я бродил по цеху, присматриваясь к темным силуэтам станков, на которых режут цинковые листы, затем сгибают их, придавая форму гроба, и запаивают щели. Оборонный заказ. Увы, война требует не только производства техники и снарядов. Ей нужны и цинковые гробы – жуткий символ войн, катастроф, трагедий, где люди гибнут массово и очень далеко от того места, где будут захоронены.
Я подошел к грузовику, откинул брезентовый полог, заглянул в кузов. Полумрак не помешал мне увидеть несколько готовых гробов, накрытых крышками, аккуратно сложенных на полу кузова. Страшно, подумал я. Люди еще живы, еще несут службу, сидят в окопах на границе, ходят на патрулирование, а тара для них уже приготовлена. И где-то, когда-то пути их пересекутся, и судьба уже навеки станет единой.
«Тара», – мысленно повторил я, как бы прислушиваясь к звучанию этого слова. Кощунственно так думать, если речь идет о погибших. Но точнее определения не подберешь, пока эти ящики, горьковато пахнущие металлом, лежат в кузове грузовой машины.
Я вернулся к нише, рядом с которой безмолвно сидел Гурьев. Удобно, черт возьми, думал я, опускаясь рядом с нишей на корточки. Удобно, остроумно и безопасно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75