В прошлом году не расходились до пяти утра. Тебе с твоей-то внешностью скучать не придется. На прием приходят все, даже директора. Марка в прошлом году не было, он как раз похоронил жену; но остальные были абсолютно все. Терри ужасно смешной; особенно когда отрастил себе волосы. Но будь с ним осторожна. Сладко говорит, но это ничего не значит. Господи, ещё только половина одиннадцатого; как время тянется!
– У него умерла жена?
– У Терри? Нет, он женат, но они не живут вместе. Это у Марка умерла жена. В прошлом году, в январе. Что-то с почками. Ей было всего двадцать шесть.
– Потому он такой бледный?
– Нет, милая, у него такой цвет лица. Он и раньше такой был. Они никак не могут поладить с Терри. Я часто думаю, почему люди ненавидят друг друга? Обычно из-за женщины. Но тут это не при чем…
Меня ничуть не волновало, почему они не ладят. Я не собиралась здесь долго задерживаться. Но и торопиться не стоило. Открыв счет в «Ллойд Бэнк» на Суиз-Коттедж, я перевела на него оставшиеся в Кардиффе деньги. Потом поручила продать кое-какие мои ценные бумаги и положить выручку на тот же счет в «Ллойд Бэнк». Затем начала постепенно снимать оттуда деньги и отправлять в Суиндон, в «Нэшнл провиншиэл банк», где был счет на мое настоящее имя.
К маме я пока не ездила. Она умела видеть меня насквозь, к тому же когда тебя непрерывно расспрашивают, это действует на нервы. Я не когда не переставала удивляться, как легко мама проглотила выдумку с мистером Пембертоном. Может, я столько про него врала, что и сама уже почти поверила. Такие люди, как мистер Пембертон, нужны только для того, чтобы в них верить.
Когда миновало шесть или семь недель моей работы у Ротлэндов, нас пригласили на совещание на высшем уровне. Там было все начальство; и мистер Уорд, и главный технолог мистер Фарман, и мистер Слитрэм, руководивший коммерческим отделом, даже Ньютон-Смит, четвертый директор – громадный мужчина с усами и таким тонким голосом, будто он проглотил своего маленького братца.
В основном говорил старик Холбрук, и, как обычно, у него это выходило похожим на парламентскую речь, но конце концов до меня дошло, что он говорит о том как они довольны моей работой, что я помогла реорганизовать бухгалтерский учет в розничной торговле и что теперь они хотели бы попросить моего совета в реорганизации работы с самой денежной массой. Мне это польстило, но и несколько смутило, поскольку прежде всего им следовало бы спросить Сюзан Клейбоун; а когда через минуту я внезапно подняла глаза и встретила взгляд Марка Ротлэнда, то поняла, что за всем этим стоит он и что пригласили меня сюда тоже по его инициативе.
Я задавала вопросы, выслушивала ответы и вскоре обнаружила, что в правлении были две противоположные точки зрения. Потом изложила свою, стараясь говорить как можно спокойнее, хотя всегда была за тех, кто против прогресса, – ведь чем больше машин, тем труднее жульничать.
Хотя Донна Уитерби меня предупреждала, меня просто поразила та вежливая враждебность, которая царила среди членов правления. По-видимому, Марк Ротлэнд выступил против Холбруков и Сэма Уорда, Рекс Ньютон-Смит занимал примиренческую позицию, а остальные старались не встревать.
Как только все закончилось, прозвучал звонок на обед и по лестнице затопали спешащие в столовую. Я решила пойти через типографию, пусть толпа немного рассосется. Почти у самых дверей меня перехватил Терри Холбрук.
– Поздравляю, миссис Тейлор.
– С чем?
– Неужели такой умнице, как вы, нужно объяснять?
– Вам следовало пригласить Сюзан Клейбоун, – сказала я. – Это её обидит.
– Так хотели сделать, – ответил Терри. – Но я был решительно против. Я сказал, что у вас ножки лучше.
Я покосилась на него, как оборачиваются на того, кто нарочно наваливается на тебя в автобусе.
– Через год ты станешь главным кассиром, – продолжал он – А ещё через год – страшно представить! Тебе, моя милая, нужны темные очки, чтобы спокойно смотреть на свое блестящее будущее в фирме Ротлэндов.
Мы шли мимо литографических машин, где задержалось несколько рабочих. Теперь я знала почти всех в лицо, а кое-кого и по именам.
– Привет, Джун, – фамильярно бросил Терри одной из девушек. – На той неделе потанцуем?
Джун с другими девушками работала на фальцовочной машине, стеклянная загородка вокруг её высокого стула была сплошь заклеена цветными плакатами с Пэтом Буном, Клифом Ричардом, Элвисом Пресли, Томом Джонсом и Джонни Холидеем.
– Умеешь танцевать? – спросил Терри Холбрук, заметив, на что я смотрю.
– Приходилось, – кивнула я. – Но очень давно.
– Ах, нам так все надоело! – передразнил он. – Том, привет! На кого ставил в субботу?
– Да так, на одну лошадку, – отозвался парень, стирая желтую краску с рук. – Но победил Игл-Стар, поэтому я ничего не взял.
Я вспомнила Игл-Стара. Крупный гнедой жеребец с пятном на морде. Он был в Манчестере, участвовал в ноябрьском стипль-чезе.
Меня привлекали машины, печатающие афиши и плакаты. Краски яркие, каждый цвет наносится отдельно, накладываясь один за другим, пока не заполнится все пространство афиши целиком…
– Интересно? – Терри Холбрук все не отставал. – Это итальянская машина, мы купили её несколько лет назад. «Аурелия». Она работает лучше любой другой.
Думал он совсем о другом и просто пожирал меня взглядом. Цех почти опустел.
Видно, платье оказалось недостаточно бесформенным, – подумала я.
– Почему итальянская?
– А почему нет? Нам предложили десять разных вариантов на выбор. Следующая – немецкая. Скоро мы её заменим. Марк и другие директора просто помешались на новой технике… Тебе не скучно?
– Что?
– Смотреть на машины.
– Нет, почему?
– Как правило, девушек машины не интересуют.
Я краем глаза взглянула на него и впервые заметила на шее довольно крупное родимое пятно. Вот, наверное, почему он отпустил длинные волосы. Хотя все равно, с этой выпяченной нижней губой… В нем чувствовались какое-то озорное коварство.
– Надо было зайти с другой стороны, – сказал Терри. – Там наборный цех, оттуда все начинается.
– Неважно, – отмазнулась я. – Все равно мне пора на обед.
– Что ты думаешь о нашей фирме, дорогая? Я говорю не о работе, а о людях.
Мы остались одни, все здание, казалось, вдруг затихло. У меня возникло ощущение, что Терри что-то затевает, может, хочет обнять меня; поэтому я на всякий случай отошла подальше стала внимательно разглядывать очередную машину.
– Одна большая дружная семья, как любит повторять отец? – не унимался Терри.
– Те, с кем я успела познакомиться, мне понравились.
– Важно выбрать хорошую компанию. Интересно, какую компанию ты предпочитаешь?
Своих намерений он явно не скрывал.
– Прошло всего несколько месяцев, как я потеряла мужа, – осадила я его.
Он притих, взгляд его погас, но я не могла понять, о чем он думает. Потом мне опять попалось на глаза родимое пятно на шее Терри, и неизвестно почему я вдруг почувствовала к нему жалость. нет, без сочувствие к людям я вполне могла бы прожить. До сих пор, насколько я помню, никто не пролил обо мне ни слезинки, так с какой стати мне кого-то жалеть?
Но Терри был не в счет. Наверно, немало пришлось ему вытерпеть насмешек в школе из-за этого пятна, когда мальчишки издевались, а девочки хихикали, и, может, из-за него он обозлился и тоже пошел не по той дорожке.
Я подошла к дверям в наборный цех. Пожалуй, потому Терри так и одевается: желтый вязаный жилет, коричневые брюки и так далее. Интересно, каков он в душе и что он думает обо мне сейчас, вот здесь, в наборном цехе, и что бы он сказал и сделал, будь я доступнее? Но я такой не была и потому решительно заявила:
– Мне нужно идти, мистер Холбрук.
Когда отдел розничной торговли заканчивал работу, деньги, поученные за день, переносили через улицу в главную контору и запирали там на ночь – в магазине не было подходящего сейфа. Эти деньги никогда не отправляли в банк, так как каждую пятницу двенадцать или тринадцать сотен фунтов требовались на заработную плату, и на это как раз шла выручка от розничной торговли. Правда, она бывала разной: иногда выходило и по сто фунтов наличными в день, а иногда четыре-пять – все зависело от покупателя и его щедрости.
Если выручки было мало, в четверг в конце дня двое служащих получали чек на недостающую сумму и отправлялись в банк за деньгами. Тем временем Сюзен Клейбоун и ещё одна девушка готовили конверты на каждого. Сейф находился в комнате кассира, но у девушек, конечно, не было от него ключа. Ключи хранились у мистера Уорда и Марка Ротлэнда. Третий ключ хранил директор-распорядитель Кристофер Холбрук.
Однажды Марк Ротлэнд застал меня в кабинете мистера Холбрука, когда я нюхала розы на его столе. На самом деле я просто успела вовремя отскочить в сторону. Я покраснела и сказала, что принесла мистеру Холбруку чек на подпись и отвлеклась на запах роз.
– Первые в нынешнем сезоне, – кивнул он. – Отец был мастер их выращивать. Его это интересовала куда больше, чем полиграфия.
Я облизнула губы.
– У нас была когда-то вьющаяся роза – розовая с белой серединой. Обычно она оплетала всю калитку нашего дома в… в Норидже. А эта как называется?
– Похожа на «Звезду Голландии», – он тоже понюхал розу. – Да. По-моему, она пока остается лучшей из красных сортов… Вам приходилось бывать на Национальной выставке роз?
– Нет.
– Она откроется в следующем месяце. Стоит посмотреть, если интересуетесь.
– Спасибо. Постараюсь не пропустить.
Когда я шла к выходу, Марк Ротлэнд вдруг сказал:
– Миссис Тейлор, на ту пятницу намечен наш ежегодный вечер с танцами. Обычно на него приходят все, особенно новички. Но если из-за траура вы пойти не захотите, сообщите мне заранее, ладно? Я постараюсь объяснить это дяде.
– Спасибо, мистер Ротлэнд. – Я скромно опустила глаза – ну просто настоящая вдова, и только. – Я скажу.
3
Полагаю, я не из тех детишек, которых в можно поставить в пример. В семь-восемь лет я обнаружила, что соображаю лучше многих. И если случалось влипнуть, всегда умела отвертеться от наказания. Поэтому к девятнадцати у меня сложилось довольно высокое мнение о себе.
Дважды меня ловили. Первый раз в десять лет, когда другая девочка вдруг струсила и все выболтала. Урок не иметь дело с другими я с тех пор никогда не забывала. И страшная трепка, которую мне задала мать, когда пришла полиция, и вся эта морока с инспектором, которого приставили приглядывать за мной, тоже многому меня научили. Нет, в десять лет я не стала закоренелой преступницей, но теперь когда я что-нибудь делала, то всегда заботилась о том, чтобы меня не поймали. И меня не ловили.
Попалась я потом только раз. Тогда мне было тринадцать, и мама так меня избила, что до сих пор на бедре, где она ударила слишком сильно, осталась метка. Я тогда перепугалась до смерти, испугалась по-настоящему, потому что никогда раньше её не видела в такой ярости. Она кричала: «Воровка, вот что у меня выросло, воровка, а не дочь! Мало меня Бог наказывал! Теперь вот это!» Вместе со словом «это» на меня обрушивался внушительный удар. «Чего тебе не хватает? Чего недостает? Сыта, одета-обута, обстирана, из приличной семьи, все для неё делаю, и на тебе!» Еще один удар. И опять все сначала: «Какой стыд! Ты меня слышишь? Позорное, кощунственное святотатство! Воровать в храме Господнем!»
Так продолжалось часов шесть, не меньше; Люси то и дело просовывала голову в дверь, умоляя: «Перестань, Эди, ты же убьешь ребенка!.. Хватит, Эди, у тебя будет удар!.. Остановись, Эди, дай передохнуть, ты уже достаточно её проучила!»
Теперь, зная её лучше, я понимаю – ничто не могло причинить ей большей боли, чем то, что я взломала в церкви ящик для сбора пожертвований. Ни тогда, когда слезы струями текли по моему лицу, а мокрые волосы прилипли к щекам, когда голос мой охрип и сорвался, ни потом я не могла ей объяснить, что все это делаю ради нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
– У него умерла жена?
– У Терри? Нет, он женат, но они не живут вместе. Это у Марка умерла жена. В прошлом году, в январе. Что-то с почками. Ей было всего двадцать шесть.
– Потому он такой бледный?
– Нет, милая, у него такой цвет лица. Он и раньше такой был. Они никак не могут поладить с Терри. Я часто думаю, почему люди ненавидят друг друга? Обычно из-за женщины. Но тут это не при чем…
Меня ничуть не волновало, почему они не ладят. Я не собиралась здесь долго задерживаться. Но и торопиться не стоило. Открыв счет в «Ллойд Бэнк» на Суиз-Коттедж, я перевела на него оставшиеся в Кардиффе деньги. Потом поручила продать кое-какие мои ценные бумаги и положить выручку на тот же счет в «Ллойд Бэнк». Затем начала постепенно снимать оттуда деньги и отправлять в Суиндон, в «Нэшнл провиншиэл банк», где был счет на мое настоящее имя.
К маме я пока не ездила. Она умела видеть меня насквозь, к тому же когда тебя непрерывно расспрашивают, это действует на нервы. Я не когда не переставала удивляться, как легко мама проглотила выдумку с мистером Пембертоном. Может, я столько про него врала, что и сама уже почти поверила. Такие люди, как мистер Пембертон, нужны только для того, чтобы в них верить.
Когда миновало шесть или семь недель моей работы у Ротлэндов, нас пригласили на совещание на высшем уровне. Там было все начальство; и мистер Уорд, и главный технолог мистер Фарман, и мистер Слитрэм, руководивший коммерческим отделом, даже Ньютон-Смит, четвертый директор – громадный мужчина с усами и таким тонким голосом, будто он проглотил своего маленького братца.
В основном говорил старик Холбрук, и, как обычно, у него это выходило похожим на парламентскую речь, но конце концов до меня дошло, что он говорит о том как они довольны моей работой, что я помогла реорганизовать бухгалтерский учет в розничной торговле и что теперь они хотели бы попросить моего совета в реорганизации работы с самой денежной массой. Мне это польстило, но и несколько смутило, поскольку прежде всего им следовало бы спросить Сюзан Клейбоун; а когда через минуту я внезапно подняла глаза и встретила взгляд Марка Ротлэнда, то поняла, что за всем этим стоит он и что пригласили меня сюда тоже по его инициативе.
Я задавала вопросы, выслушивала ответы и вскоре обнаружила, что в правлении были две противоположные точки зрения. Потом изложила свою, стараясь говорить как можно спокойнее, хотя всегда была за тех, кто против прогресса, – ведь чем больше машин, тем труднее жульничать.
Хотя Донна Уитерби меня предупреждала, меня просто поразила та вежливая враждебность, которая царила среди членов правления. По-видимому, Марк Ротлэнд выступил против Холбруков и Сэма Уорда, Рекс Ньютон-Смит занимал примиренческую позицию, а остальные старались не встревать.
Как только все закончилось, прозвучал звонок на обед и по лестнице затопали спешащие в столовую. Я решила пойти через типографию, пусть толпа немного рассосется. Почти у самых дверей меня перехватил Терри Холбрук.
– Поздравляю, миссис Тейлор.
– С чем?
– Неужели такой умнице, как вы, нужно объяснять?
– Вам следовало пригласить Сюзан Клейбоун, – сказала я. – Это её обидит.
– Так хотели сделать, – ответил Терри. – Но я был решительно против. Я сказал, что у вас ножки лучше.
Я покосилась на него, как оборачиваются на того, кто нарочно наваливается на тебя в автобусе.
– Через год ты станешь главным кассиром, – продолжал он – А ещё через год – страшно представить! Тебе, моя милая, нужны темные очки, чтобы спокойно смотреть на свое блестящее будущее в фирме Ротлэндов.
Мы шли мимо литографических машин, где задержалось несколько рабочих. Теперь я знала почти всех в лицо, а кое-кого и по именам.
– Привет, Джун, – фамильярно бросил Терри одной из девушек. – На той неделе потанцуем?
Джун с другими девушками работала на фальцовочной машине, стеклянная загородка вокруг её высокого стула была сплошь заклеена цветными плакатами с Пэтом Буном, Клифом Ричардом, Элвисом Пресли, Томом Джонсом и Джонни Холидеем.
– Умеешь танцевать? – спросил Терри Холбрук, заметив, на что я смотрю.
– Приходилось, – кивнула я. – Но очень давно.
– Ах, нам так все надоело! – передразнил он. – Том, привет! На кого ставил в субботу?
– Да так, на одну лошадку, – отозвался парень, стирая желтую краску с рук. – Но победил Игл-Стар, поэтому я ничего не взял.
Я вспомнила Игл-Стара. Крупный гнедой жеребец с пятном на морде. Он был в Манчестере, участвовал в ноябрьском стипль-чезе.
Меня привлекали машины, печатающие афиши и плакаты. Краски яркие, каждый цвет наносится отдельно, накладываясь один за другим, пока не заполнится все пространство афиши целиком…
– Интересно? – Терри Холбрук все не отставал. – Это итальянская машина, мы купили её несколько лет назад. «Аурелия». Она работает лучше любой другой.
Думал он совсем о другом и просто пожирал меня взглядом. Цех почти опустел.
Видно, платье оказалось недостаточно бесформенным, – подумала я.
– Почему итальянская?
– А почему нет? Нам предложили десять разных вариантов на выбор. Следующая – немецкая. Скоро мы её заменим. Марк и другие директора просто помешались на новой технике… Тебе не скучно?
– Что?
– Смотреть на машины.
– Нет, почему?
– Как правило, девушек машины не интересуют.
Я краем глаза взглянула на него и впервые заметила на шее довольно крупное родимое пятно. Вот, наверное, почему он отпустил длинные волосы. Хотя все равно, с этой выпяченной нижней губой… В нем чувствовались какое-то озорное коварство.
– Надо было зайти с другой стороны, – сказал Терри. – Там наборный цех, оттуда все начинается.
– Неважно, – отмазнулась я. – Все равно мне пора на обед.
– Что ты думаешь о нашей фирме, дорогая? Я говорю не о работе, а о людях.
Мы остались одни, все здание, казалось, вдруг затихло. У меня возникло ощущение, что Терри что-то затевает, может, хочет обнять меня; поэтому я на всякий случай отошла подальше стала внимательно разглядывать очередную машину.
– Одна большая дружная семья, как любит повторять отец? – не унимался Терри.
– Те, с кем я успела познакомиться, мне понравились.
– Важно выбрать хорошую компанию. Интересно, какую компанию ты предпочитаешь?
Своих намерений он явно не скрывал.
– Прошло всего несколько месяцев, как я потеряла мужа, – осадила я его.
Он притих, взгляд его погас, но я не могла понять, о чем он думает. Потом мне опять попалось на глаза родимое пятно на шее Терри, и неизвестно почему я вдруг почувствовала к нему жалость. нет, без сочувствие к людям я вполне могла бы прожить. До сих пор, насколько я помню, никто не пролил обо мне ни слезинки, так с какой стати мне кого-то жалеть?
Но Терри был не в счет. Наверно, немало пришлось ему вытерпеть насмешек в школе из-за этого пятна, когда мальчишки издевались, а девочки хихикали, и, может, из-за него он обозлился и тоже пошел не по той дорожке.
Я подошла к дверям в наборный цех. Пожалуй, потому Терри так и одевается: желтый вязаный жилет, коричневые брюки и так далее. Интересно, каков он в душе и что он думает обо мне сейчас, вот здесь, в наборном цехе, и что бы он сказал и сделал, будь я доступнее? Но я такой не была и потому решительно заявила:
– Мне нужно идти, мистер Холбрук.
Когда отдел розничной торговли заканчивал работу, деньги, поученные за день, переносили через улицу в главную контору и запирали там на ночь – в магазине не было подходящего сейфа. Эти деньги никогда не отправляли в банк, так как каждую пятницу двенадцать или тринадцать сотен фунтов требовались на заработную плату, и на это как раз шла выручка от розничной торговли. Правда, она бывала разной: иногда выходило и по сто фунтов наличными в день, а иногда четыре-пять – все зависело от покупателя и его щедрости.
Если выручки было мало, в четверг в конце дня двое служащих получали чек на недостающую сумму и отправлялись в банк за деньгами. Тем временем Сюзен Клейбоун и ещё одна девушка готовили конверты на каждого. Сейф находился в комнате кассира, но у девушек, конечно, не было от него ключа. Ключи хранились у мистера Уорда и Марка Ротлэнда. Третий ключ хранил директор-распорядитель Кристофер Холбрук.
Однажды Марк Ротлэнд застал меня в кабинете мистера Холбрука, когда я нюхала розы на его столе. На самом деле я просто успела вовремя отскочить в сторону. Я покраснела и сказала, что принесла мистеру Холбруку чек на подпись и отвлеклась на запах роз.
– Первые в нынешнем сезоне, – кивнул он. – Отец был мастер их выращивать. Его это интересовала куда больше, чем полиграфия.
Я облизнула губы.
– У нас была когда-то вьющаяся роза – розовая с белой серединой. Обычно она оплетала всю калитку нашего дома в… в Норидже. А эта как называется?
– Похожа на «Звезду Голландии», – он тоже понюхал розу. – Да. По-моему, она пока остается лучшей из красных сортов… Вам приходилось бывать на Национальной выставке роз?
– Нет.
– Она откроется в следующем месяце. Стоит посмотреть, если интересуетесь.
– Спасибо. Постараюсь не пропустить.
Когда я шла к выходу, Марк Ротлэнд вдруг сказал:
– Миссис Тейлор, на ту пятницу намечен наш ежегодный вечер с танцами. Обычно на него приходят все, особенно новички. Но если из-за траура вы пойти не захотите, сообщите мне заранее, ладно? Я постараюсь объяснить это дяде.
– Спасибо, мистер Ротлэнд. – Я скромно опустила глаза – ну просто настоящая вдова, и только. – Я скажу.
3
Полагаю, я не из тех детишек, которых в можно поставить в пример. В семь-восемь лет я обнаружила, что соображаю лучше многих. И если случалось влипнуть, всегда умела отвертеться от наказания. Поэтому к девятнадцати у меня сложилось довольно высокое мнение о себе.
Дважды меня ловили. Первый раз в десять лет, когда другая девочка вдруг струсила и все выболтала. Урок не иметь дело с другими я с тех пор никогда не забывала. И страшная трепка, которую мне задала мать, когда пришла полиция, и вся эта морока с инспектором, которого приставили приглядывать за мной, тоже многому меня научили. Нет, в десять лет я не стала закоренелой преступницей, но теперь когда я что-нибудь делала, то всегда заботилась о том, чтобы меня не поймали. И меня не ловили.
Попалась я потом только раз. Тогда мне было тринадцать, и мама так меня избила, что до сих пор на бедре, где она ударила слишком сильно, осталась метка. Я тогда перепугалась до смерти, испугалась по-настоящему, потому что никогда раньше её не видела в такой ярости. Она кричала: «Воровка, вот что у меня выросло, воровка, а не дочь! Мало меня Бог наказывал! Теперь вот это!» Вместе со словом «это» на меня обрушивался внушительный удар. «Чего тебе не хватает? Чего недостает? Сыта, одета-обута, обстирана, из приличной семьи, все для неё делаю, и на тебе!» Еще один удар. И опять все сначала: «Какой стыд! Ты меня слышишь? Позорное, кощунственное святотатство! Воровать в храме Господнем!»
Так продолжалось часов шесть, не меньше; Люси то и дело просовывала голову в дверь, умоляя: «Перестань, Эди, ты же убьешь ребенка!.. Хватит, Эди, у тебя будет удар!.. Остановись, Эди, дай передохнуть, ты уже достаточно её проучила!»
Теперь, зная её лучше, я понимаю – ничто не могло причинить ей большей боли, чем то, что я взломала в церкви ящик для сбора пожертвований. Ни тогда, когда слезы струями текли по моему лицу, а мокрые волосы прилипли к щекам, когда голос мой охрип и сорвался, ни потом я не могла ей объяснить, что все это делаю ради нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39