..
Мужчина молчал.
- Я не помню своих родителей, - наконец глухо произнес он.
Кэтрин сдержанно ответила:
- Возможно. Я имею в виду Андрея Воловика и его отца. Если ошиблась, еще раз прошу, извините. - Ей стало больно за свою обманутую надежду, и она сама уже хотела положить трубку. - Отец Андрея Воловика погиб в перестрелке с немцами. Я хотела, чтобы сын знал, что он не был настоящим полицаем, - она глубоко передохнула. - Вторично в жизни у Андрея Воловика не будет возможности со мной увидеться. Скоро возвращаюсь домой. Ну, хорошо, - закончила твердым голосом, - я живу в гостинице "Днипро", второй этаж...
Мужчина молчал.
Потом Кэтрин услышала его измененный голос:
- А что вам дает основание так думать?
- Что именно?
- Что отец Андрея Воловика не был полицаем...
В грудь Кэтрин ударила такая сильная и горячая волна, что она чуть не упала в обморок. Убедилась, что это не ошибка, что разговаривает со своим Андреем. Прошло некоторое время, пока нашла силы сказать:
- Подробности при встрече... Гостиница...
Он не дал ей закончить.
- В гостиницу я не приду.
- Тогда давайте встретимся... давайте... - Она не могла быстро сообразить, где лучше назначить свидание.
- В парке Шевченко, - подсказал голос на противоположном конце провода, - напротив университета... Там есть скамейки... Я буду в белом костюме...
- Надеюсь, я узнаю вас... тебя... - сказала Кэтрин. - А может, и ты меня.
- В котором часу? - деловито спросил мужчина.
- Утром. В одиннадцать...
- Но я в это время на работе. Лучше вечером.
- Я не смогу. Прилетает моя дочь.
- Тогда послезавтра.
- Не знаю. Не обещаю.
- Но вы все-таки ошибаетесь и принимаете меня за другого человека, еще пытался сопротивляться мужчина.
- Ох, Андрей, Андрей... Теперь я уверена... - Она произнесла его имя нежно и тепло. - Боже мой, боже! Неужели возможно такое в жизни?! Боже мой, боже!..
Казалось, она вот-вот зарыдает в трубку.
- Ну, хорошо, - сдался мужчина. - Попробую договориться на работе...
* * *
Немолодой, с взлохмаченной прической мужчина, возбужденный неожиданным телефонным разговором, сидел на расстеленной на диване постели и не мог собраться с мыслями.
Беседа с Катериной выбила его из равновесия...
Воспоминания детства, воспоминания о первой любви отступили перед воспоминанием об отце, который своей службой в полиции погубил и свою, и его жизнь, заставил прятаться под подложным именем, сторониться людей, жить отщепенцем.
Андрей Гаврилович обвел глазами свое холостяцкое жилье, освещенное рассеянным светом голубой ночной лампочки. Взгляд скользнул по высоким застекленным книжным шкафам, где змеиным блеском отливали тисненные золотом корешки, по ковру от потолка до пола, по музыкальному комбайну и цветному телевизору, который был похож на коричневого бизона и занимал целый угол комнаты. Нет, он, конечно, неплохо живет. Если бы только не эта тревога, что всегда сидит в его душе...
Знал, что всех криничан немцы или уничтожили, или увезли неизвестно куда, и иногда в его душе шевелилась подленькая мыслишка, что спокойнее было бы жить, если бы точно знать, что никого из его детства уже нет на свете и нет на земле даже такого села, которое называется Криницы и которое он объезжает десятой дорогой.
Тревога поселилась в его душе с тех пор, как встретил Таисию Притыку и понял, что она узнала его. Даже отказался от обслуживания театра, когда увидел ее там.
От Таисии Притыки мысли понеслись далеко, к той страшной ночи, когда немцы выгоняли людей из села.
...Отец пришел домой поздно. Они с матерью уже привыкли, что он днем и ночью пропадает в полиции. Андрей слышал, как во дворе отец направился не к хате, а в сарай. Долго возился там и лишь потом переступил порог дома. Поставил карабин под иконы, не раздевался. Минуту молчал, потом позвал мать, сел с ней к столу и стал о чем-то тихо говорить. Лежа на печи, Андрей слышал, как падают его слова, будто где-то далеко приглушенно бухает молот, но разобрать, о чем идет разговор, не мог. Лица его не видел, потому что лампадки не зажигали, и только луна, выплывшая из-за туч, вырисовывала на фоне окна очертания его головы.
Отец в чем-то долго убеждал мать.
Она плакала. Ее Андрей совсем не видел, только угадывал, что сидит она спиной к печи - против окна казалась копенкой сена, набросанного на стул.
- Тише, Надя! Не плачь! - сказал отец. - Андрей проснется.
- Господи, что же это ты придумал, Гаврил, - еле слышно всхлипнула мать. - Живого человека! Не дам! Не дам! - вскочила она со стула.
- Цыть! - гаркнул отец. И негромко позвал: - Андрейка! - Потом подошел к печи, потряс его за плечо. - Слезай, Андрейка.
Он мигом спустился на пол.
- Иди к сараю, вот держи, - нащупав его ладонь, положил на нее тяжелые ключи. - Вынеси во двор лопаты. Будем копать яму... Да смотри не звякни железом, - бросил вдогонку. - И не свети.
Андрей не отважился поинтересоваться, какую яму, зачем, почему не светить. Два года немецкой оккупации научили сдерживаться и не расспрашивать.
Он очень любил отца, но после того как отец стал полицаем, нацепил на рукав повязку, получил карабин, Андрей начал его бояться. Он возмужал в пятнадцать лет и постепенно становился таким же неразговорчивым и хмурым, как и отец.
Друзей у Андрея теперь не было. В селе осталась только четырехклассная школа, теснившаяся в хате уничтоженной еврейской семьи, а старшеклассников и учителей война размела словно вихрь. Андрей вместе с матерью ходил работать в бывший колхоз, теперь "общинное" хозяйство, и болезненно переживал то, что происходило вокруг. Особенно тяжело стало, когда отец пошел в полицию. Замечая на себе враждебные взгляды односельчан, Андрей хотел убежать в лес, однако намерения своего не осуществил. Да и разве приняли бы партизаны к себе сына полицая, доверили бы ему оружие? Надумал украсть у отца карабин и с ним двинуться в отряд и не смог. И отца было жалко - ведь немцы за такое расстреливают, - и за себя боялся.
Но больше всего страдал из-за Катруси.
Хата их стояла на возвышенности, на краю села, и ближайшими соседями были Притыки. Фамилия эта для Андрея звучала как песня, а имя Катруся казалось самым красивым в мире. Где бы ни был, что бы ни делал, перед глазами всегда маячила хата Притык. Он и ночью, во сне, не отводил глаз со двора соседей, где на какое-то мгновение могла появиться Катруся. Перед войной ее маленькую сестричку Тасю отвезли к тетке. Дома с матерью осталась одна Катруся, пятнадцатилетняя девочка.
Небо над хатой Притык было голубее, нежели над другими, и молодая травка во дворе зеленее, и стежка, что вела к калитке, и сам забор, за которым жила одноклассница, были будто освещены светом ее глаз.
Пришли немцы. Катруся старалась не показываться на улице. Андрей с нетерпением ждал вечера, когда, завязанная платком по самые глаза, будто старая баба, девочка выходила к калитке, чтобы постоять с ним.
Они как-то сразу повзрослели в те дни, когда мир, казалось, перевернулся. Общая беда еще сильнее объединила их, и только ей Андрей признался: если услышит о партизанах, сразу бросится в лес.
Но вот случилось непоправимое. Однажды отец пришел еще более мрачным, чем всегда. На рукаве телогрейки повязка полицая. Не выпуская из рук карабина, сел к столу.
Мать, увидев оружие, ойкнула. Андрей ничего не спросил, отвел глаза.
Отец долго молчал. Потом поставил карабин в угол у печи, буркнул:
- Ты его и пальцем не трогай! - Повернулся к столу, не снимая телогрейки, будто в доме было холодно. - Заставили. Пошел ради вашего спасения.
Андрей раскрыл было рот, чтобы запротестовать, но отец оборвал его.
- Выйди на улицу, подыши! - сказал тоном, не допускавшим возражений.
Он выбежал из дома, не накинув ничего на плечи, хотя на дворе стояла зима. Все смешалось в его голове: значит, мир окончательно полетел в пропасть, если уж и отец пошел служить немцам. Что же ему теперь делать? А Катруся? Что она скажет?..
Он долго стоял под стеной хаты, не чувствуя холодного ветра, который рвал его пиджачок, теребил золотой, как солома, чуб. Вышла мать, накричала, что выбежал без кожушка, приказала идти в хату.
С тех пор Катрусю почти не видел. Она избегала встреч. Однажды посчастливилось заговорить, хотел рассказать, как он сам переживает, но девушка оборвала его на полуслове.
Все это промелькнуло в голове Андрея, когда шел в сарай за лопатами.
"Зачем ему лопаты? - думал об отце. - Да еще и втихаря, ночью..." Чувствовал, что отец надумал что-то страшное, но что именно - не догадывался.
В сарае споткнулся о какое-то железо, нащупал трубу. Откуда она взялась! Не было у них тут трубы. Взял в углу две лопаты, вынес их и осторожно, чтобы не звякнули, поставил к стене.
Вокруг было темно и тихо. Даже собаки не лаяли. Только посвистывал в поле ветер, гоняя над землей тяжелые, набрякшие дождем тучи. В небе - ни звездочки, давно не беленные хаты не отражали ни одного лучика, только далеко, в центре села, рыжим пятном расползались в темноте огни комендатуры и домика, в котором жил герр комендант.
Из хаты вышел отец. Отмерив несколько шагов посреди двора, сказал:
- Копай, сын!
Это ласковое "сын" развязало язык Андрею.
- Зачем вам яма, батя?
- Скажу позже. А покамест копай, и побыстрее.
Андрей вяло вывернул пласт земли. "И правда, зачем яма отцу, не клад ли прятать хочет? А может, кого-то, а не что-то. - От этой мысли ему стало не по себе. - Убил человека и прячет концы в воду. Но чего полицаю бояться? Если убил кого-то, скажет - партизан или еврей. Это у них просто. А может, своего какого-нибудь холуя или немца случайно подстрелил и боится кары?.. Но почему мать вскрикнула: "Живого человека?" Вот бы спросить у нее..."
- Пойду воды напьюсь, - сказал отцу, который сильными движениями вгонял лопату в землю и выворачивал огромные глыбы. Он этого не видел, но догадывался, слыша, как тяжело дышит отец, как летят комья из-под его лопаты.
- Селедки сегодня вроде бы не ел, - сказал отец. - Копай! Воды я вынесу.
У Андрея побежали по спине мурашки. "Что же все-таки задумал отец?"
Молча работал дальше. Копали долго. Андрею казалось - всю ночь. Он уже еле двигал руками, нестерпимо ныла поясница. Но вот отец наклонился над ямой и проговорил: "Хватит... Идем в хату, возьмем тряпье..."
Мать, охая, подала им не только тряпье - свернутую дорожку, ковер...
Вымостив яму, словно птичье гнездо, отец позвал Андрея в хату и посадил возле себя за стол. Рядом стояла мать.
- Вот что, сын, - сказал отец. - Наши близко, завтра немцы будут удирать. Утром они выгонят людей из села. Молодых - в Германию, а что со старыми да малыми сделают, не знаю... Возможно, как и в Долинном, поставят перед окопами, чтобы наши не стреляли...
"Наши", "наши", какие "наши"?" - билось в голове Андрея.
- "Наши" - это кто?
- Как кто? Красные!
У Андрея голова пошла кругом.
Отец положил тяжелую руку на его плечо.
- Мы с матерью пойдем со всеми. Мне еще и выгонять людей придется.
Андрею показалось, что отец горько усмехнулся.
- Что сделаешь - служба. А тебя... - он на минуту замолк. - Тебя, сынок, придется тем временем спрятать...
- Ой! - застонала мать.
- Цыть, глупая! - рассердился отец. - Я принес крест из труб, чтобы воздух проходил, сейчас и поставим.
- Ну как можно, Гаврил, живого человека в землю класть?.. Сынок мой! - Она прижалась к Андрею, и он почувствовал на щеке мокрые от слез губы.
- Это единственный способ ему спастись! - решительно сказал отец. - Я дам возможность тебе, Надя, убежать, и ты вернешься, откопаешь его. Наши солдаты придут сюда через день или два. А нет - махнете вдвоем в лес. А потом и я присоединюсь. Не будем тратить время, положим в яму еду, поставим крест и закроем ее. На рассвете, когда эсэсы окружат село, - отец повернулся к Андрею, - скажу, что ты лазил на Колодяжные кручи, поскользнулся на глине, упал и разбился. Немцам докапываться некогда будет, глянут на свежую могилу да и уйдут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41