.. абсолютно не способные руководить военными операциями. Да еще такими непростыми. Забывшие уже когда в последний раз командовали, если командовали вообще, взводами, ротами, батальонами. Профессионалам в области точных наук, электроники, ракетного дела было очень не просто общаться с селянами, изъясняющимися в лучшем случае, с трудом на ломанном русском языке, а чаще всего непонимающим, или не желающих понимать военных. Парнишек резали и забирали автоматы. Затем из этого же оружия убивали армян. Автомат с патронами, гранаты, пистолет стали стоить дороже человеческой жизни, а жизнь пришельца, чужака, солдата за которого некому отомстить, вообще перестала стоить чего-либо на Кавказе. Армию перестали бояться, а значит перестали уважать. Перестали уважать Армию - начали ставить в ничто и само государство. Все создаваемое веками зашаталось, посыпалось, стало рушиться на глазах. Все чаще наглые, обросшие бородами люди по-хозяйски проходили в расположение воинских частей, шушукались о чем-то доверительно, по-приятельски с прапорщиками-кладовщиками, потом с командирами постарше. Скалили сквозь черные косматые бороды белые, сахарные, крупные зубы, похлопывали фамильярно по плечам. В результате их шептаний исчезало что-то стреляющее, или списывался, якобы для нужд сельского хозяйства, вполне приличный грузовичок, гусеничный тягач. Подкатывались ходоки и ко мне, но получив недвусмысленный, не оставляющий шансов для дальнейшей торговли однозначный ответ, пожимали плечами, уходили к другим, более сговорчивым. Кадровые офицеры, предвидя приближающийся конец бардака старались правдами и неправдами перебраться поближе к родным краям, те, что пошустрее - набить напоследок карманы. За прочную зеленую валюту поддерживали такие дельцы то одну, то другую сторону. Ну, что стоило влепить НУРсами сегодня по позициям армян, а завтра, уложив в бумажник новую порцию зеленых по азерам? Эти люди презирали и ненавидели обе стороны, не считали их равными себе, не называли людьми. А к низшим, черножопым недочеловекам не применимы нормы человеческой морали. Так что их жалеть? Эти герои считали себя небожителями, этакими неуязвимыми богами-громовержцами. Что могли против них сделать пастухи вооруженные охотничьими дробовиками да украденными у мертвых калашами? Но всему приходит конец. В один погожий день такого орла свалили армяне из закупленной где-то по случаю зенитной установки. Позже другого - азербайджанцы. Желающих воевать сразу поубавилось, а цены за подобного рода услуги подскочили. Когда по-настоящему заполыхала во всю война между армянами и азербайджанцами, начальство погрузило свои вещички на транспортный борт и испарилось передоверив мне ответственность за остатки того, что когда-то являлось сначало гвардейским штурмовым полком, а затем вертолетным отрядом. Попытки получить связный приказ от руководства округом натыкались на ватную стену бюрократии. Старался доказать необходимость вывода боевой техники и оставшегося личного состава из зоны боевых действий. Это казалось подобно монологу перед слепо-глухо-немым. Кто-то наверху был очень заинтересован в нашей погибели, в бесхозности боевой техники. К счастью ни армяне, ни азербайджанцы отряд пока не трогали, считая видимо лично своей долей законной военной добычи в конце дележа. Керосин для полетов имелся. Солдаты срочники практически все исчезли. Офицеров еле хватало на несение караульной службы и отпугивание любителей поживиться бесхозным добром. Вертолеты один за другим постепенно изнашивались, выходили из строя, а ремонтировать их стало нечем и незачем. С начала чехарды и бардака я вновь начал осваивать подзабытые навыки полета. Брал с собой одного из оставшихся в отряде летчиков, чаще всего Вартана, летал с ним не слишком отдаляясь от площадки круг за кругом, отрабатывая управление машиной, посадку, зависание, взлет. Постепенно переходили к более сложным элементам полета. Учеба закончилась неожиданно. Однажды, не попращавшись, улетел на своем вертолете Вартан, получивший сообщение о гибели брата. Я не мог, не хотел осуждать его как человека. Но понять как офицера, отказывался. Человеческое, нормальное уходило, отступало, замещалось чем-то страшным, диким, средневековым. Когда в Армении прошло землетрясение, снесшее в небытие Спитак, унесшее жизни десятков тысяч невинных людей, азербайджанцы возносили хвалу Аллаху, пели и плясали вокруг костров словно сумасшедшие. Было противно и горько наблюдать такое. Душа черствела, покрывалась жесткой кожурой омерзения, теряла чувствительность к своей и чужой боли. Наконец и мы оказались востребованы. Сквозь помехи и беспорядочную работу десятков незаконных, украденных у армии и милиции раций дошел приказ о переброске в Армению для участия в спасательных работах. Только вот лететь уже оказалось практически некому и не начем. Однако приказ есть приказ, тем более дело святое, помочь пострадавшим людям. С оставшимися летчиками и технарями мы отремонтировали, подлатали и заправили три последних способных подняться в воздух вертолета, загрузили тем, что могло понадобиться в первые дни на новом месте. Остальное, частично загрузили в оставшиеся на ходу автомашины, неподъемное, подготовили к взрыву. Точно как и неспособные улететь вертушки. В ночь перед отлетом в дверь моего домика тихонько постучали. Знакомый голос спросил, - Можно, товарищ майор? Спал я одетый, в комбинезоне, только сняв с усталых ног тяжелые ботинки. Вскочил, машинально спустил предохранитель и засунул пистолет сзади за пояс брюк. Откинул зашелку двери. - Войдите. Пригнувшись в комнату прошел Вартан. Я с трудом узнал его. Он оброс щетиной, отпустил усы. Одет в потертую кожанную куртку, маскировочные брюки, высокие шнурованные ботинки. - Привет, Вартан. Как жизнь? - Порядок... Извините, что не попрощался. Боялся не отпустите... - Не отпустил бы... Ты угнал вертолет, нарушил присягу... Он склонил голову, промолчал... Потом поднял на меня грустные, полные тоски глаза. - Я учился, принимал присягу, воевал за страну, за Родину.... Где она теперь? Защитила она моих родных в Сумгаите? Баку? Карабахе? Если она не имеет перед моим народом обязанности, долга, то и я считаю себя свободным от обязанности, от присяги перед ней. Ты же видишь майор, не слепой, что творится, страна погибает, распадается... - Он тяжело вздохнул. - Ладно, оставим это. Что теперь тебя привело к нам, Вартан? - Уходите на Спитак? - Получен такой приказ, не скрою. Забираем три последние машины. На больше нет ни экипажей, ни горючки, ни запчастей. Остальное - хлам, металлолом. Остатки отряду уйдут автоколоной через Степанокерт. - Что думаете делать с оставшимися боеприпасами, имуществом? - Смотря мне в глаза спросил Вартан. - А, ты сам не знаешь, не догадываешься? Он опять горько вздохнул и положил свою теплую ладонь на мою. - Мы воевали вместе в Афганистане, майор. Мы летали вместе... Ты мне веришь? - Верю, Вартан. - Помедлив сказал я. Я действительно верил его искренности, порядочности, несмотря на бегство из части. По Уставу должен его задержать, арестовать, предать суду. Да где тот суд и кто будет его арестовывать? Уж только не я. - Оставь нам, майор. Не взрывай. Ты видишь, что творится. К ним идут деньги, люди со всего мира. Нам не выстоять, а ведь это наша земля. Забирайте, что сможете забрать, но не рвите остальное. Я не предлагаю тебе деньги, просто прошу, чтобы ты понял. Каждой болтик нам дорог, каждый снаряд. А иначе нам конец. Ты видел - они плясали после Спитака? Это не люди, звери. А ведь мы мирно жили много лет вместе. Доверяли им, думали все плохое позади. - Ты знаешь, Вартан, сердцем я на вашей стороне, но долг есть долг...Я отдам приказ о взрыве. - Тогда мы не пропустим колонну. Вертолеты задержать мы не сможем, а автомашины - запросто. - Но они же идут на помощь твоему народу! - Народ много страдал, прийдется потерпеть еще немного... - жестко произнес Вартан. - Ты же летчик, профессионал, понимашь, что без наземного обеспечения мы долго не продержимся! - Вот поэтому и требую, не взрывай. Будь человеком, майор, пойми, этот хлам, совсем ничего не значащий для вас, уходящих, для армии, для России - наш дополнительный шанс выжить в борьбе с окружающим со всех сторон врагом. - Ты надеешься на победу? - Иначе не стоит жить. Да если они победят нам так и так смерть. Вспомни, кто первым на планете начал геноцид? Сколько миллионов армян было вырезано турками в конце первой мировой войны? За что? Так ты думаешь, эти нас пощадят завтра, если мы не устоим? Перережут словно барашков и восславят Аллаха. В его словах, глазах ощущалась такая боль, такая вековая скорбь, что я не выдержал и отвел взгляд. - Но в любом случае, что вы сможете сделать с этим металлоломом? Запустить в дело - нужны запчасти, механники, станки. НУРСы - сами тоже не полетят. - Э, это уже наши проблемы, майор. Не все сделаем по инструкции. Там прихватим, там подтянем, не все приборы нужны, чтобы лететь. Сам знаешь. - Можно, конечно, и на соплях, только риск... неоправданно большой. - Это для нормальных условий риск, а для того, что происходит сейчас - это норма. - Я отправлю колонну завтра, прямо с утра. Ты гарантируешь, что они пройдут без проблем? - Мы, - Он сделал упор на первом слове, - Мы гарантирем. Колонна пройдет в Спитак без задержек. - Когда вертолеты уйдут - взорви то, что сочтешь возможным, запали маслотстойник с отработанными маслами. Ты понял? .. Я ведь не отменю приказ. - Понял майор. Спасибо. Все сделаем. Не волнуйся. И не переживай. Ты не нарушил долг, ты людей помог спасти, народ. - Ладно, Вартан, не нужно слов. Летай осторожно. Береги себя. Не гробанись во славу народа. - Нас мало. - Серьезно сказал Вартан. - Просто так гробануться я теперь не имею права. Он достал из кармана куртки бутылку. Поискал взглядом и нашел на прежнем месте стканчики. Взял два и поставил на стол. Открыл бутылку и разлил по стаканам густой ароматный коньяк. - Давай выпьем, майор. Может больше не доведется встретиться. Твое здоровье! - Удачи тебе, Вартан! Выпили. Тепло волной разошлось по телу, аромат старого коньяка заместил застоявшийся запах несвежего белья, неустроенного временного жилища. - Слушай, давай выпьем за Армию, за Союз, что бы все вернулось, чтобы снова наступил мир... - Горячо, по-детски вдруг зачастил Вартан. И стало ясно, что это большой ребенок, выплеснутый из привычной, прочной, устроенной и надежной жизни. Что вся его бравада, партизанщина, лихость это только наносное, картинное, что он страшно боится неведомого будущего и готов отдать все, только бы сегодняшнее, страшное настоящее оказалось вдруг дурным сном. ... Проснулся, вскочил со своей койки в общаге, покидал гантели, пожевал завтрак в офицерской столовой, натянул синюю летную куртку мирного времени и помчался к автобусу, увозящему офицеров на аэродром по тихой утренней гарнизонной улице где-то в заштатном городке центральной Росси. ... Но не сон это, увы, жизнь. - Выпьем за мир. Пусть прийдет он на вашу землю, Вартан. - Поддержал его. Не стал говорить об армии, о Союзе. Понял вдруг окончательно и предельно ясно, ни у Советской Армии в которой служил, ни у Союза которому присягал, будущего нет. Время их истекло. После трупного запаха, боли и холода Спитака я сдал дела отряда прибывшему заместителю и приехал в Харьков. Шли последние дни перед выборами в Верховный Совет. На площадях бурлили митинги, люди обсуждали кандидатов. Критерий был один, общий, деление на свои - чужие. Свой - значит беспартийный таксист пишущий стихи и песенки. Свой - это поэт, обличающий всех и вся. Свой - журналист, публикующий острые проблемные, на грани запретного фола статьи с новыми, неведомыми ранее фактами коррупции, продажности и идиотизма начальства. Чужие всех уровней секретари, члены чего-то-там, партейные выдвиженцы, руководители всех мастей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54