Вообщем оформил отпуск, получил деньги и чеки, сунул отпускной билет в карман кителя, попутный борт доставил меня в Кабульский аэропорт откуда и начался два года назад Афганистан. Неиспользованного отпуска набралось более чем достаточно. Путь лежал в Харьков. *** Ташкент первым принимал возвращаюшихся из Афгана и последним провожал туда очередные порции военного люда. Конечно, кроме Ташкента существовали и другие ворота и калитки ведущие на войну, но так уж получилось что тыловой столицей афганской войны оказался Ташкент. Здесь располагались штабы, заполненные под завязку людьми в форме, вроде-бы присутствующими на войне, иногда даже навещающими войска по ту сторону границы, изредка оказывающими на ее ход самое непосредственное влияние, но с другой стороны упирающимися всеми четырмя копытами от непосредственного участия в боевых действиях и глубоко презирающие тех неудачников, что лазали по горам и долинам под пулями неуемных душманов. Кроме них в Ташкенте располагались госпитали принимающие изорванное и изрезанное, наконец просто замученное экзотическими и самыми заурядными болячками солдатское мясо. Здесь его сортировали. Кого оставляли в надежде отправить через короткое время обратно, тяжелых обрабатывали и рассылали по российским госпиталям, безнадежных - хоронили на местном кладбище. Как во всяком прифронтовом городе в Ташкенте сложилась уникальная, непередаваемая обстановка чумного, непроходящего, беспробудного и злого похмелья, какой-то подпольной деятельности по продаже и перепродаже всего на свете от горючего и смазок, пайков, круп, муки, до совсем уже темных дел с наркотиками и оружием. Слухи о происходящем долетали до армии. Многие не принимали их всерьез, но некоторые, зная порядки на гражданке и в армии, охотно допускали нечто подобное. Слухи постепенно множились, расползались по Афгану, возвращались в Союз, обрастали невероятными и ужасающими подробностями. Меня никогда не тянуло в этот жаркий город, даже если предоставлялась возможность командировки. Вот и по пути домой остался в аэропорту, поел шашлыков и коротал время до своего рейса за чтением книги в зале ожидания. В ресторане аэровокзала гуляли возвращающиеся в Союз дембеля, разукрашенные попугаичьми, гигантского размера аксельбантами, маскарадными погонами, обшитыми позолоченной тесьмой, в клоунских сапогах на высочайших, стесанных в рюмку наборных каблуках, с шеями выпирающими из похожих на женские декольте вырезов гимнастерок, синеющих полосками тельняжек. Казалось удивительным, что всего несколько дней назад эти же парни в выгоревшем, потертом, пропахшем потом, но ладном, обношенном и подогннанном, красивом настоящей мужской красотой обмундировании катили на броне по горным дорогам, добивали врагов в зеленке, выпрыгивали из вертолетов, спасали друзей из горящих машин, тащили на себе залитых кровью раненых, разминировали чужие и ставили свои мины. Честно, кровью и потом заработанные награды казались декоративными побрякушками на нелепых, обрезанных до самого немогу, кургузых мундирчиках. Солдаты пили все, что подносили расторопные, ушлые девицы. Заказывали покупечески широко, самое дорогое, яркое. Не считая совали неожиданно свалившиеся на них деньги. После долгого перерыва, с непривычки дембелей быстро развозило, парням становилось плохо, они хмелели, их мотало, тошнило. Одни начинали петь, другие - плакать, третьи - лезть в драку. Дембелям требовалось выговориться, выложить, выплакать пусть даже первому встречному, незнакомому, но как можно быстрее, немедленно, все накопившееся за время войны, то, что всего несколько часов назад сжимало страхом их совсем ещё ребячьи сердца. Парни подспудно страшно радовались тому простому факту, что для них эта война уже позади, трудный экзамен слава Богу сдан и строгие учителя не требуют переэкзаменовки. Они уже на своей Земле, где все население без исключения должно встречать и воспринимать бойцов-интернационалистов как героев.
Первыми их встречали местные шлюхи. Именно им выплакивались первые злые слезы и на их грудях рассказывалось все самое сокровенное, что возможно потом не доверялось никому и никогда. Эти размалеванные девушки, за немалую правда плату, выполняли обязанности отсутствующих психоаналитиков, терапевтов, психиатров и прочей армады медиков. То одна, то другая фея уводила висящего на плече героя, волочащего в стиснутом кулаке заклеенный нашлепками дембельский чемоданчик. И облегчала бойца где-нибудь в замусоренной квартире старого саманного домишки, в неприбранной малосемейке, в панельной пятиэтажке от всего накопленного, бушующего, неистраченного. В том числе и денег. Такие возвращались не в ресторан, а в зал ождания присмиревшие, тихие и протрезвевшие. Обнаруживали себя часто после сеанса любви в незнакомом скверике, без денег и чеков, Только с обратным воинским билетом и малой, чтобы не умереть с голоду суммой в мятых рублях. Комендантские патрули блюли порядок, не особенно допекая дембелям. С одной стороны они, естественно понимали их состояние, прикидывали чувства ребят на себя и сопереживали в душе. С другой, старались не мешать девицам делать их маленький бизнес. Возможно даже участвуя в нем за какую-то долю. Уводили, заламывая руки, только уж самых буйных и неуправляемых бойцов. Прилетающие и убывающие офицеры, вели себя гораздо спокойнее, правда, случались иногда и срывы. Пошедших в разнос, шустро заметали патрули не доводя дело до крайностей. Многие военные звонили по междугородним телефонам-автоматам. Одни прощаясь перед долгой разлукой, другие предупреждая о скорой встрече. Мне звонить было некому, но общее настроение захватило, обуяло родное стадное чувство. Покапавшись в записной книжке я выудил из глубин памяти телефон моего верного школьного товарища, окончившего, так уж жизнь повернулась, чуть позже меня вечернее отделение родного ХАИ и работавшего ныне инженером электронщиком на Харьковском авиазаводе. Димыча не оказалось дома, что вполне естественно, с учетом разницы во времени в Харькове шел нормальный рабочий день. К телефону подошла его матушка, милая, аккуратная, интеллегентная старушка. Несмотря на преклонный возраст, а Димыч был ее меньшеньким, здраво судившая обо всем на свете и очень часто значительно лучше проинформированная о событиях в мире, чем ее аполитичные мужики. Узнав, кто и откуда звонит, она заохала, запричитала и начала тактично выяснять цел ли я, не ранен, не из госпиталя ли звоню. - Такое дело, прослышала я от женщин из вашего дома, что ты в Афганистане. Такой слух прошел, что опять на вертолетах работаешь. Отец твой здорово беспокоился. Известно, что раненных оттуда, особо тяжелых в Ташкентские госпиталя направляют. То, что ты в авиации, это я наверняка помню. Ну и в газетах, по радио, да люди между собой поговаривают, мол американцы душманам много ракет, Стингеров понапоставляли. Вот как услышала ты из Ташкента звонишь, так сердце и оборвалось. Я еще раз поразился ее потрясающим логическим способностям, которым мог запросто позавидовать сам Шерлок Холмс и заверил, что со мной все в порядке, не ранен, лечу домой, а звоню на всякий случай, может Димыч дома. - Это хорошо, что жив - здоров, домой летишь. ... А вот с отцом твоим совсем худо. Инфаркт у него. Лежит в кардиологии, в неотложке, на Павловом Поле. Помнишь еще, где это? - Помню. Что, так серьезно? - Побаливал он, но продолжал ходить на службу. На ходу лекарства глотал. Доходился. Хорошо сил хватило вызвать скорую. Теперь, вроде получше немного. Димыч в больницу наведывался вчера. В палату не пустили, но врачи говорят состояние стабилизировалось. - Сразу из аэропорта возьму такси и поеду прямо к нему. Поговорив еще немного и исчерпав запас двухгривенных для междугородного автомата я вернулся в зал ожидания. Тут объявили харьковский рейс и пассажиры дружной гурьбой рванули к стойке досмотра и регистрации. Двинулся вслед за всеми и я. Здесь впервые довелось увидеть в гражданском аэропорту металлодетекторы, первый раз в жизни мой багаж не только просветили рентгеновскими лучами, но и перерыли руками хмурые, настороженные досмотрщики. Рядом стоял пограничный наряд, комендантский патруль и милиционеры. - Что, товарищ майор, впервой такой шмон наблюдаете? - Спросил стоявший рядом в очереди на досмотр сержант в парадном кителе, явно не дембель если судить по полному отсутствию всяких бантиков, тесемочек, золотого шитья, аксельбантов и прочей дешевой мишуры. Не было на кителе правда и боевых наград. Только значки классности, комсомольский и гвардейский. - Давно на Западе отсутствовал, а ты, что в командировку? - Она самая, покойничка везу, - радостно ощерился сержант золотыми фиксами. Желтый металлический оскал неожиданно преобразил его лицо. Из стандартного отличника боевой и политической подготовки сержант на глазах превратился в хищного уголовника с наглыми рыжими глазами и страшненькой змеиной усмешкой. Это произошло столь неожиданно, что я непроизвольно тряхнул головой. Наваждение какое-то. Продолжать разговор расхотелось, тут подошла моя очередь раскрывать портфель, и я отвернулся от неожиданного попутчика. Мой скромный багаж не заинтересовал проверяющих, видимо они наметанным глазом сразу определяли возможных клиентов. Вяло приподняв завернутые в пакеты вещи, досмотрщик тусклым голосом поинтересовался везу ли я оружие, наркотики, валюту и не дослушав ответа махнул рукой, - Проходите. Подхватив свой верный портфель, зашел в накопитель и от нечего делать стал наблюдать за процедурой прохождения досмотра оставшимися в очереди пассажирами. Подошла очередь фиксатого сержанта и досмотрщики заметно оживились. Куда делась сонливость и вялая, безразличная медлительность. Они вывалили содержимое его добротного кожанного дипломата на жестяной прилавок и придирчиво перерыли, прощупали подкладку и швы. Досмотрщик раздумывая покачал на ладони флакон одеколона, с выражением сомнения на лице понюхал пробку, еще раз качнул взвешивая. Флакон был запечатан, полон и ничего не решив чиновник сунул его обратно в дипломат. Затем сгреб туда же с прилавка остальное. Сержант даже не смотрел на эту процедуру, демонстративно отвернувшись в сторону. Только глаза зло сверкали, да крутились желваки на скулах. Не глядя на досмотрщика, защелкнул замки и быстро прошел в накопитель. Мне стало его даже немного жалко. В самолете, как назло, наши места оказались рядом. Сержант молча сел, пристегнулся ремнем и застыл, напряженно уставясь неподвижным взором на спинку переднего кресла. Мне показалось, что парень боится лететь. Ну, это дело известное. Сам ведь налетал столько, что многие космонавты могли позавидовать. Я развернул купленную в аэропорту книжку, засунул портфель под ноги и на этом закончил приготовления к полету. Заревели запускаемые двигатели, отошел трап, самолет медленно покатил по бетонке, выехал с рулежной полосы на взлетную, резко увеличил обороты турбин, коротко разбежался и оторвался от земли, практически сразу вбирая в гондолы суставчатые стойки шасси с еще вращающимися по инерции колесами. В момент отрыва от земли сержант облегченно вздохнул и медленно выпустил воздух сквозь стиснутые зубы. - Пронесло, слава тебе Господи! - Сосед широко перекрестился. - Что, майор, полетели! - с его лица враз слетело напряжение, полета он явно не боялся, наоборот оживился после взлета самолета, даже подмигнул наглым рыжим глазом. Видали, как меня шерстили? Суки позорные. И так каждый раз. - Приходится часто летать? - Так я же говорил, жмуриков возим. - Не понял. - Ну, груз 200 сопровождаем до места. Тех кто в госпиталях помер. Часть родственники забирают, некоторых разрешают на месте похоронить, а остальных мы развозим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Первыми их встречали местные шлюхи. Именно им выплакивались первые злые слезы и на их грудях рассказывалось все самое сокровенное, что возможно потом не доверялось никому и никогда. Эти размалеванные девушки, за немалую правда плату, выполняли обязанности отсутствующих психоаналитиков, терапевтов, психиатров и прочей армады медиков. То одна, то другая фея уводила висящего на плече героя, волочащего в стиснутом кулаке заклеенный нашлепками дембельский чемоданчик. И облегчала бойца где-нибудь в замусоренной квартире старого саманного домишки, в неприбранной малосемейке, в панельной пятиэтажке от всего накопленного, бушующего, неистраченного. В том числе и денег. Такие возвращались не в ресторан, а в зал ождания присмиревшие, тихие и протрезвевшие. Обнаруживали себя часто после сеанса любви в незнакомом скверике, без денег и чеков, Только с обратным воинским билетом и малой, чтобы не умереть с голоду суммой в мятых рублях. Комендантские патрули блюли порядок, не особенно допекая дембелям. С одной стороны они, естественно понимали их состояние, прикидывали чувства ребят на себя и сопереживали в душе. С другой, старались не мешать девицам делать их маленький бизнес. Возможно даже участвуя в нем за какую-то долю. Уводили, заламывая руки, только уж самых буйных и неуправляемых бойцов. Прилетающие и убывающие офицеры, вели себя гораздо спокойнее, правда, случались иногда и срывы. Пошедших в разнос, шустро заметали патрули не доводя дело до крайностей. Многие военные звонили по междугородним телефонам-автоматам. Одни прощаясь перед долгой разлукой, другие предупреждая о скорой встрече. Мне звонить было некому, но общее настроение захватило, обуяло родное стадное чувство. Покапавшись в записной книжке я выудил из глубин памяти телефон моего верного школьного товарища, окончившего, так уж жизнь повернулась, чуть позже меня вечернее отделение родного ХАИ и работавшего ныне инженером электронщиком на Харьковском авиазаводе. Димыча не оказалось дома, что вполне естественно, с учетом разницы во времени в Харькове шел нормальный рабочий день. К телефону подошла его матушка, милая, аккуратная, интеллегентная старушка. Несмотря на преклонный возраст, а Димыч был ее меньшеньким, здраво судившая обо всем на свете и очень часто значительно лучше проинформированная о событиях в мире, чем ее аполитичные мужики. Узнав, кто и откуда звонит, она заохала, запричитала и начала тактично выяснять цел ли я, не ранен, не из госпиталя ли звоню. - Такое дело, прослышала я от женщин из вашего дома, что ты в Афганистане. Такой слух прошел, что опять на вертолетах работаешь. Отец твой здорово беспокоился. Известно, что раненных оттуда, особо тяжелых в Ташкентские госпиталя направляют. То, что ты в авиации, это я наверняка помню. Ну и в газетах, по радио, да люди между собой поговаривают, мол американцы душманам много ракет, Стингеров понапоставляли. Вот как услышала ты из Ташкента звонишь, так сердце и оборвалось. Я еще раз поразился ее потрясающим логическим способностям, которым мог запросто позавидовать сам Шерлок Холмс и заверил, что со мной все в порядке, не ранен, лечу домой, а звоню на всякий случай, может Димыч дома. - Это хорошо, что жив - здоров, домой летишь. ... А вот с отцом твоим совсем худо. Инфаркт у него. Лежит в кардиологии, в неотложке, на Павловом Поле. Помнишь еще, где это? - Помню. Что, так серьезно? - Побаливал он, но продолжал ходить на службу. На ходу лекарства глотал. Доходился. Хорошо сил хватило вызвать скорую. Теперь, вроде получше немного. Димыч в больницу наведывался вчера. В палату не пустили, но врачи говорят состояние стабилизировалось. - Сразу из аэропорта возьму такси и поеду прямо к нему. Поговорив еще немного и исчерпав запас двухгривенных для междугородного автомата я вернулся в зал ожидания. Тут объявили харьковский рейс и пассажиры дружной гурьбой рванули к стойке досмотра и регистрации. Двинулся вслед за всеми и я. Здесь впервые довелось увидеть в гражданском аэропорту металлодетекторы, первый раз в жизни мой багаж не только просветили рентгеновскими лучами, но и перерыли руками хмурые, настороженные досмотрщики. Рядом стоял пограничный наряд, комендантский патруль и милиционеры. - Что, товарищ майор, впервой такой шмон наблюдаете? - Спросил стоявший рядом в очереди на досмотр сержант в парадном кителе, явно не дембель если судить по полному отсутствию всяких бантиков, тесемочек, золотого шитья, аксельбантов и прочей дешевой мишуры. Не было на кителе правда и боевых наград. Только значки классности, комсомольский и гвардейский. - Давно на Западе отсутствовал, а ты, что в командировку? - Она самая, покойничка везу, - радостно ощерился сержант золотыми фиксами. Желтый металлический оскал неожиданно преобразил его лицо. Из стандартного отличника боевой и политической подготовки сержант на глазах превратился в хищного уголовника с наглыми рыжими глазами и страшненькой змеиной усмешкой. Это произошло столь неожиданно, что я непроизвольно тряхнул головой. Наваждение какое-то. Продолжать разговор расхотелось, тут подошла моя очередь раскрывать портфель, и я отвернулся от неожиданного попутчика. Мой скромный багаж не заинтересовал проверяющих, видимо они наметанным глазом сразу определяли возможных клиентов. Вяло приподняв завернутые в пакеты вещи, досмотрщик тусклым голосом поинтересовался везу ли я оружие, наркотики, валюту и не дослушав ответа махнул рукой, - Проходите. Подхватив свой верный портфель, зашел в накопитель и от нечего делать стал наблюдать за процедурой прохождения досмотра оставшимися в очереди пассажирами. Подошла очередь фиксатого сержанта и досмотрщики заметно оживились. Куда делась сонливость и вялая, безразличная медлительность. Они вывалили содержимое его добротного кожанного дипломата на жестяной прилавок и придирчиво перерыли, прощупали подкладку и швы. Досмотрщик раздумывая покачал на ладони флакон одеколона, с выражением сомнения на лице понюхал пробку, еще раз качнул взвешивая. Флакон был запечатан, полон и ничего не решив чиновник сунул его обратно в дипломат. Затем сгреб туда же с прилавка остальное. Сержант даже не смотрел на эту процедуру, демонстративно отвернувшись в сторону. Только глаза зло сверкали, да крутились желваки на скулах. Не глядя на досмотрщика, защелкнул замки и быстро прошел в накопитель. Мне стало его даже немного жалко. В самолете, как назло, наши места оказались рядом. Сержант молча сел, пристегнулся ремнем и застыл, напряженно уставясь неподвижным взором на спинку переднего кресла. Мне показалось, что парень боится лететь. Ну, это дело известное. Сам ведь налетал столько, что многие космонавты могли позавидовать. Я развернул купленную в аэропорту книжку, засунул портфель под ноги и на этом закончил приготовления к полету. Заревели запускаемые двигатели, отошел трап, самолет медленно покатил по бетонке, выехал с рулежной полосы на взлетную, резко увеличил обороты турбин, коротко разбежался и оторвался от земли, практически сразу вбирая в гондолы суставчатые стойки шасси с еще вращающимися по инерции колесами. В момент отрыва от земли сержант облегченно вздохнул и медленно выпустил воздух сквозь стиснутые зубы. - Пронесло, слава тебе Господи! - Сосед широко перекрестился. - Что, майор, полетели! - с его лица враз слетело напряжение, полета он явно не боялся, наоборот оживился после взлета самолета, даже подмигнул наглым рыжим глазом. Видали, как меня шерстили? Суки позорные. И так каждый раз. - Приходится часто летать? - Так я же говорил, жмуриков возим. - Не понял. - Ну, груз 200 сопровождаем до места. Тех кто в госпиталях помер. Часть родственники забирают, некоторых разрешают на месте похоронить, а остальных мы развозим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54