Пока я возился с расбросанными по полу предметами туалета, она быстро натянула рубашку и джинсы, не утруждаясь поисками более мелких деталей одежды. Уселась в кресло. Закурила. И наблюдая за моим неловким сбором и облачением, вполне по деловому, как будто и не было бессоной ночи продолжила разговор. - Думаю, тебе не стоит больше работать на фирме. Отношение других стоило терпеть пока... скажем, пока был жив хозяин. Думаю... Уверена, претензий, а тем более судебных дел против тебя заводить не станут. Сами не начнут, не так воспитаны, да и дележом теплого местечка решат заняться. Но это мы еще посмотрим. Думаю взять дело в свои руки. Вроде, можно попробывать тебя при себе оставаить, да это уже слишком... Перебор... Во-первых, подозрительно, а вовторых, ты и сам не захочешь... Ведь не захочешь? В ответ на ее вопрос, только отрицательно покачал в ответ головой. Застегнул ремень кобуры. Натянул куртку. - Правильно. Ни к чему это... Дальше... Следователи дело завалят. Мы имеем типичный, стопроцентный висяк. Может менты и захотели бы на тебя все повесить, да я не позволю. Пусть копают под конкурентов, это еще та публика. Лучше их подергают, понервируют. Время работает на меня. Для приличия, я еще подержу тебя на службе пару недель. Будешь приходить, отмечаться и сваливать домой. Через две недели - рассчет. Не волнуйся. Получишь все причитающееся за Чечню, командировочные, отпускные. И... до свидания. Нет! Скорее, прощай. О планах не спрашиваю. Неинтересно. Пристроишься где-нибудь, не пропадешь. Я пожал протянутую мне тонкую руку. А потом, неожиданно для себя и для женщины, опустился на одно колено, осторожно повернул слабо сопротивляющуюся кисть ладошкой вверх и нежно поцеловал эту беззащитную, мягкую, теплую лодочку. Вторая рука легко опустилась на мой затылок. - Прощай, дорогой. При других обстоятельствах, я возможно оставила тебя рядом ... если не навсегда, то на какое-то время. ... Во всяком случае могла попробывать... Но теперь времена звериных жестких примитивных страстей, нет места любви, нет - для нежности. Нам двоим, вместе, просто не выжить, только поодиночке, зажав чувства в кулачке. - Она показала как. Потянула меня с пола, одновременно разворачивая лицом к выходу. Подтолкнула легонько в спину. Подчинился и вышел не оглянувшись. Чтобы больше никогда не увидеть. Все прошло так как и предполагала новая хозяйка. Служащая на фирме братия мгновенно почувствовала ее крутой, властный, характер, тяжелую, скорую на расправу руку. Попытки самодеятельности, равно как и явного подхалимажа пресекались в самом зародыше. Неугодные увольнялись. На смену старым кадрам приходили новые люди. Естественно, большая часть перестановок касалась руководства. Меня, единственного из сотрудников, не волновало происходящее. Приходил, отмечался и немедленно покидал опостылевший гараж. Бродил по улицам, сидел на скамейках в парках и скверах. Отдыхал. Вновь и вновь возвращался к пережитому. Анализировал. Сомнений и угрызений совести не испытывал. На кладбище, на поминки по Полу зван естественно не был. Да и сам бы не пошел. Следователь, ведущий дело о взрыве, пару раз вызывал для дачи показаний. Вздыхал, говоря о тупике, о полном отсуствии свидетельств, улик. Я разводил руками, сочувствовал, но ничего не добавлял к первым показаниям. О моих взаимоотношениях с погибшим руководителем фирмы следователь не знал, а посвященные не торопились просвещать его. Да это ровным счетом ничего бы и не изменило. Алиби у меня было четкое. Когда я сказал об увольнении и отъезде на родину, следователь не стал удерживать, только предупредил о необходимости явки в случае суда, или если по ходу расследования обнаружатся новые факты. Впрочем, добавил он, и то и другое маловероятно. Получив полный рассчет, собрал скудный свой багаж и вновь улетел в Харьков.
Глава 27. За бугор. Возвращение в Харьков подвело определенный итог прожитому. Служба на убиенного Пола, полеты, командировка в Чечню, логически продолжали предыдущую линию жизни. Разве, что ответственности поменьше, денег - значительно больше, да погоны отсутствовали. Теперь со всем этим покончено. Видимо навсегда. По приезде домой я провел генеральную уборку и заново переставил старенькую мебель, а затем некоторое время наслаждался непривычным покоем и тишиной. Молодая вдовушка честно сдержала свое обещание и рассчиталась за все сполна. Потому с поисками работы не торопился, помня, что всегда в силе оставалось предложение Димыча о сотрудничестве. Наблюдая постсоветскую жизнь России и Украины я все чаще и чаще вспоминал Веронику, ее решение бросить все и уехать, удрать куда глаза глядят подальше от родных пределов. Да, жаль, что нельзя вновь вернуться в тот день, ответить согласием, плюнуть на армейскую карьеру и попытаться начать жизнь сначала, на другом берегу, с любимой и любящей женщиной. Наслаждаясь бездельем я пробывал читать книги, в изобилии появившиеся на прилавках магазинов, ларьков, палаток, будочек. Под разнообразием ярких лакированных обложек оказывались по большей части дешевые, клепаемые на один манер детективы. Часть писанины имитировала переводы с английского неких никому не ведомых авторов. Начав читать один такой детектив вскоре уверился, что это не американское, а домашнее самопальное сочинение на вольную гангстерскую тему. Попалась на глаза пара - тройка фантастических романов уважаемых и любимых ранее авторов. Новые издания оказались настолько непрофессиональными, сляпаными торопясь, кое-как, что читать расхотелось буквально с первых страниц. Фантастика вслед за детективами отправилась в мусоропровод. С разбегу купил сразу несколько запрещенных ранее книг, освобожденных перестройкой от небытия цензуры. Увы, они оказались настолько далекими от реальности, с таким несовременным языком, что чтение вместо удовольствия доставляло изрядную головную боль. Одолжил у Димыча легендарный труд бородатого старца. Хронология гениальных преступлений, записанная рукой старательного архивариуса, разбавлялась время от времени личными переживаниями. Чтение не из легких, но по крайней мере добротно написанное историческое повествование. Не без надрыва правда, но прочитал от корки до корки. С преступлениями Сталина и кампании все было понятно и раньше, детали, новые факты помогли глубже понять то злосчастное время, абстрагировать его на сегодняшний день. Остался неясный, смутный осадок от параллельной основной сюжетной линии истории судьбы самого автора. Странный, неприятный, мутный. Из прочитанного выходило, что подвел человек своими подметными письмами невольных попутчиков, друзей, знакомых. Людей арестовали, судили, отправили в северные лагеря на долгие стандартные сроки, а сам инициатор переписки, совсем кстати не уместной в военное время, получил на удивление мягонький по тем временам приговор, да еще и возможность отсидки в московских, совсем не Колымских условиях. Человек заболевает раком. Трагедия. В тяжелейших условиях лагерной больнички его оперирует и спасает заключенный-врач. Бешеные бандюки-бандеровцы закалывают несчастного лекаря. Прямо в кабинетике. То ли за то, что еврей, то ли за то, что врач. Непонятно. Но прямо на глазах несчастных пациентов. Страшно? Кому как, а автору - не очень. Старец больше сочувствует бандерам, уголовникам чем погибшему. Странно все это. Да Бог ему судья. Пытался ходить в кино, но быстро забросил. В заплеванном, с ободранными сидениями зале одного из лучших в давние времена кинотеатров шли третьесортные, закупленные наверное на вес, не первой свежести американские фильмы. Ленты представляли несомненный практический интерес для неполовозрелых прыщавых юнцов азартно тискающих в полутемном зале визжащих подружек. Но не более того. Возвращался в пустую квартиру, включал телевизор. С экрана обрушивался псевдополитический бред на ужасном украинском, либо волна пошловатых, а часто просто порнографических фильмов. Раскрепощенная, освободившаяся от пут просмотровых комиссий эстрада на двух родственных языках орала про зайку, про заразу которая не дала два разу и прочее подобное. Практически все современное литературное и исполнительское творчество, изобразительное искусство, ориентировались на самый примитивный низкопробный ширпотреб, с его полукриминальными вкусами, примитивными образцами. Язык, повседневный, расхожий русский язык общения, словно губка впитывал словановоделы, выползщую из под нар феню, сленг портовых кабаков и публичных домов, открывшегося перед ошарашенной публикой, самого доступного, третьесортного зарубежного мирка. Писатели, поэты и прочие творческие буревестники перестройки, бившиеся ранее в золоченных клетках социализма, мечтавшие о волюшке-воле, получив ее родимую захлебнулись с непривычки и здорово сникли. Лишившись элитных домов творчества, гонораров, почета, званий, люди порастерялись и не создали ничего путного. Самым забойным успехом пользовались вытащенные из архивов проклятого социалистического наследия песни, музыка, фильмы и книги. Открытое настежь окно, лучше любого телевидения, надежнее бормочущего в углу радио, просвещало о повседневной жизни дома, двора, города, страны. Однажды утром, одним из первых я узнал о новом герое дня, провернувшем нехитрую аферу. По объявлениям в газетах сей финансовый гений скупал у лохов машины, квартиры. Умелец предлагал продавцам небольшую предоплату наличными, а остальное обещал заплатить позже. Весь фокус заключался в том, что покупатель предлагал больше чем просили продавцы. Сомневающимся, рекомендовал удостовериться о его личности у надежных людей из городских авторитетов. Многие, видя возможность подзаработать, шли на отсрочку платежа. Шустрый малый, вступая во владение собственностью, тут же перепродавал купленное подешевле, да побыстрее. Прокрутившись некоторое время аферист естественно исчез, киданув несчастных лохов. Двор, своим коллективным, пропитым, вырождающимся разумом не сочувствовал потерпевшим, высмеивал их, оплевывал и унижал. Воспевал и возносил двор - героя-пройдоху. Местные цицеронши перемывали кости опустившихся училок, бродящих по давно не ремонтированной, ободранной школе из-за отсутствия нормальных туфель в рваных домашних тапочках. Ругались и негодовали, возмущались тем, что на экзамены дети вынуждены теперь таскать жратву для экзаменаторов, дабы бедолаги не попадали с голоду в обморок. С другой стороны, плебс понимающе относился к молоденьким педагогиням выходящим, с горя и безнадеги, подрабатывать по вечерам на панель. Почтенные матроны-родительницы громогласно обсуждали достоинства потенциальных женихов, причем котировались не инженеры, не рабочие, а бандюки и рекетеры. Не летчики, не ученые, как бывало в мои молодые годы, но бизнесмены, кидалы, каталы, сутенеры. На худой конец - милиционеры. Захлебываясь от восторга, не погодам потасканные девицы, вещали о турецких борделях, о немецких улицах красных фонарей, австрийских пип-барах. На фоне приходящего в запустение, обезлюдевающего, умирающего без тепла и света города, сновали шикарные, неведомыми путями завезенные лимузины, развозя избранных и народных избранников. Героев, сумевших обмануть, урвать, кинуть. Кидали знакомых и незнакомых, друзей и родных. Чем больнее - тем круче. Это входило в новые понятия чести, гордости и славы. Одним словом, в понятия. По тротуарам, прижимаясь к стенам зданий, увертываясь от летящих из-под колес ошметков грязи сновали не успевшие вскочить в белый мерседес счастья люди. Я не принадлежал ни к одним, ни к другим. Болтался где-то посередине со своей древней, но чистой и надежной волжанкой, крепкой старой мебелью, прошедшими испытание временем книгами. С устаревшими, никому ненужными представлениями о жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Глава 27. За бугор. Возвращение в Харьков подвело определенный итог прожитому. Служба на убиенного Пола, полеты, командировка в Чечню, логически продолжали предыдущую линию жизни. Разве, что ответственности поменьше, денег - значительно больше, да погоны отсутствовали. Теперь со всем этим покончено. Видимо навсегда. По приезде домой я провел генеральную уборку и заново переставил старенькую мебель, а затем некоторое время наслаждался непривычным покоем и тишиной. Молодая вдовушка честно сдержала свое обещание и рассчиталась за все сполна. Потому с поисками работы не торопился, помня, что всегда в силе оставалось предложение Димыча о сотрудничестве. Наблюдая постсоветскую жизнь России и Украины я все чаще и чаще вспоминал Веронику, ее решение бросить все и уехать, удрать куда глаза глядят подальше от родных пределов. Да, жаль, что нельзя вновь вернуться в тот день, ответить согласием, плюнуть на армейскую карьеру и попытаться начать жизнь сначала, на другом берегу, с любимой и любящей женщиной. Наслаждаясь бездельем я пробывал читать книги, в изобилии появившиеся на прилавках магазинов, ларьков, палаток, будочек. Под разнообразием ярких лакированных обложек оказывались по большей части дешевые, клепаемые на один манер детективы. Часть писанины имитировала переводы с английского неких никому не ведомых авторов. Начав читать один такой детектив вскоре уверился, что это не американское, а домашнее самопальное сочинение на вольную гангстерскую тему. Попалась на глаза пара - тройка фантастических романов уважаемых и любимых ранее авторов. Новые издания оказались настолько непрофессиональными, сляпаными торопясь, кое-как, что читать расхотелось буквально с первых страниц. Фантастика вслед за детективами отправилась в мусоропровод. С разбегу купил сразу несколько запрещенных ранее книг, освобожденных перестройкой от небытия цензуры. Увы, они оказались настолько далекими от реальности, с таким несовременным языком, что чтение вместо удовольствия доставляло изрядную головную боль. Одолжил у Димыча легендарный труд бородатого старца. Хронология гениальных преступлений, записанная рукой старательного архивариуса, разбавлялась время от времени личными переживаниями. Чтение не из легких, но по крайней мере добротно написанное историческое повествование. Не без надрыва правда, но прочитал от корки до корки. С преступлениями Сталина и кампании все было понятно и раньше, детали, новые факты помогли глубже понять то злосчастное время, абстрагировать его на сегодняшний день. Остался неясный, смутный осадок от параллельной основной сюжетной линии истории судьбы самого автора. Странный, неприятный, мутный. Из прочитанного выходило, что подвел человек своими подметными письмами невольных попутчиков, друзей, знакомых. Людей арестовали, судили, отправили в северные лагеря на долгие стандартные сроки, а сам инициатор переписки, совсем кстати не уместной в военное время, получил на удивление мягонький по тем временам приговор, да еще и возможность отсидки в московских, совсем не Колымских условиях. Человек заболевает раком. Трагедия. В тяжелейших условиях лагерной больнички его оперирует и спасает заключенный-врач. Бешеные бандюки-бандеровцы закалывают несчастного лекаря. Прямо в кабинетике. То ли за то, что еврей, то ли за то, что врач. Непонятно. Но прямо на глазах несчастных пациентов. Страшно? Кому как, а автору - не очень. Старец больше сочувствует бандерам, уголовникам чем погибшему. Странно все это. Да Бог ему судья. Пытался ходить в кино, но быстро забросил. В заплеванном, с ободранными сидениями зале одного из лучших в давние времена кинотеатров шли третьесортные, закупленные наверное на вес, не первой свежести американские фильмы. Ленты представляли несомненный практический интерес для неполовозрелых прыщавых юнцов азартно тискающих в полутемном зале визжащих подружек. Но не более того. Возвращался в пустую квартиру, включал телевизор. С экрана обрушивался псевдополитический бред на ужасном украинском, либо волна пошловатых, а часто просто порнографических фильмов. Раскрепощенная, освободившаяся от пут просмотровых комиссий эстрада на двух родственных языках орала про зайку, про заразу которая не дала два разу и прочее подобное. Практически все современное литературное и исполнительское творчество, изобразительное искусство, ориентировались на самый примитивный низкопробный ширпотреб, с его полукриминальными вкусами, примитивными образцами. Язык, повседневный, расхожий русский язык общения, словно губка впитывал словановоделы, выползщую из под нар феню, сленг портовых кабаков и публичных домов, открывшегося перед ошарашенной публикой, самого доступного, третьесортного зарубежного мирка. Писатели, поэты и прочие творческие буревестники перестройки, бившиеся ранее в золоченных клетках социализма, мечтавшие о волюшке-воле, получив ее родимую захлебнулись с непривычки и здорово сникли. Лишившись элитных домов творчества, гонораров, почета, званий, люди порастерялись и не создали ничего путного. Самым забойным успехом пользовались вытащенные из архивов проклятого социалистического наследия песни, музыка, фильмы и книги. Открытое настежь окно, лучше любого телевидения, надежнее бормочущего в углу радио, просвещало о повседневной жизни дома, двора, города, страны. Однажды утром, одним из первых я узнал о новом герое дня, провернувшем нехитрую аферу. По объявлениям в газетах сей финансовый гений скупал у лохов машины, квартиры. Умелец предлагал продавцам небольшую предоплату наличными, а остальное обещал заплатить позже. Весь фокус заключался в том, что покупатель предлагал больше чем просили продавцы. Сомневающимся, рекомендовал удостовериться о его личности у надежных людей из городских авторитетов. Многие, видя возможность подзаработать, шли на отсрочку платежа. Шустрый малый, вступая во владение собственностью, тут же перепродавал купленное подешевле, да побыстрее. Прокрутившись некоторое время аферист естественно исчез, киданув несчастных лохов. Двор, своим коллективным, пропитым, вырождающимся разумом не сочувствовал потерпевшим, высмеивал их, оплевывал и унижал. Воспевал и возносил двор - героя-пройдоху. Местные цицеронши перемывали кости опустившихся училок, бродящих по давно не ремонтированной, ободранной школе из-за отсутствия нормальных туфель в рваных домашних тапочках. Ругались и негодовали, возмущались тем, что на экзамены дети вынуждены теперь таскать жратву для экзаменаторов, дабы бедолаги не попадали с голоду в обморок. С другой стороны, плебс понимающе относился к молоденьким педагогиням выходящим, с горя и безнадеги, подрабатывать по вечерам на панель. Почтенные матроны-родительницы громогласно обсуждали достоинства потенциальных женихов, причем котировались не инженеры, не рабочие, а бандюки и рекетеры. Не летчики, не ученые, как бывало в мои молодые годы, но бизнесмены, кидалы, каталы, сутенеры. На худой конец - милиционеры. Захлебываясь от восторга, не погодам потасканные девицы, вещали о турецких борделях, о немецких улицах красных фонарей, австрийских пип-барах. На фоне приходящего в запустение, обезлюдевающего, умирающего без тепла и света города, сновали шикарные, неведомыми путями завезенные лимузины, развозя избранных и народных избранников. Героев, сумевших обмануть, урвать, кинуть. Кидали знакомых и незнакомых, друзей и родных. Чем больнее - тем круче. Это входило в новые понятия чести, гордости и славы. Одним словом, в понятия. По тротуарам, прижимаясь к стенам зданий, увертываясь от летящих из-под колес ошметков грязи сновали не успевшие вскочить в белый мерседес счастья люди. Я не принадлежал ни к одним, ни к другим. Болтался где-то посередине со своей древней, но чистой и надежной волжанкой, крепкой старой мебелью, прошедшими испытание временем книгами. С устаревшими, никому ненужными представлениями о жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54