— А я на работе, — ответил Нестеренко, — хозяина охраняю.
— Хороший хозяин-то?
— Да сойдет. Я раньше у другого был — из армии. Степчук, может, слыхал? Пилот покачал головой.
— Ну да. Он десантник был. Из ЗГВ. Там чего-то подраспродал, вернулся в Россию, аж бабки из носа капали, занялся коммерцией, только пошиковать очень любил. Так что я привык.
— А что же с ним случилось? Убили?
— Какое убили, пропил он свою коммерцию. В «Метрополе» официантам шампанское за шиворот выливал. Рояль у нас позолоченный в гостиной стоял. А у этого — нормальный парень — рояля нет. Один унитаз позолоченный.
Помолчал и добавил:
— Этот, полковник — он в Афгане три года пробыл. Чего-то у него там контакты в голове заискрили.
— Тараскин тоже из Афгана, — сказал пилот, — а Бачило, считай, до сих пор там служит. В Байшанском погранотряде. Слышал, наверно, — Бачило Петр Евгеньевич?
— Не-а.
— Ну, они полгода назад караван с опием расстреляли. Целый бой был! Он там раньше замом был, так эти караванщики только что не с фонарями через речку переходили. А он их за горло взял: целый караван!
— Это сколько в долларах будет? — поинтересовался Валерий.
— Бачило приезжал, рассказывал: килограмм опия за речкой стоит 50-90 долларов. За блокпостами — уже до 300. А в Москве уже четыре тысячи. Они там лимонов на десять пожгли, по московским ценам.
Задумался и добавил:
— Бачило — он зверь! Первый стакан выпьет — белку в глаз бьет, только на первом он не останавливается. Упьется и давай костить черножопых. Очень ему тамошние пески надоели, а в Россию не переводят.
— А как же он тут появляется? — спросил Сазан.
— А по воздуху. К нам из Байшана транспортник летает, — вот он, когда осточертеет, вместе с грузом забирается. Денек погостит и обратно.
— А москвичи тут бывают? — спросил Сазан.
— Бывают. Вон, на прошлой неделе Сергеев с Васючицем был.
— Это кто — Сергеев?
— Генерал-лейтенант. В Рыково-2 командует. Они втроем в Афгане были — Бачило, Сергеев и Васючиц. Сергеев в армии остался, а Васючиц сначала в «Воентехе» был, потом они чего-то не то продали, его из армии-то и поперли. Ну, он в бизнес пошел — три года назад ходил здесь в красном пиджаке, с девицами, баню сжег, едва голышом выскочил. Там, в бане, девица сгорела — Тарас едва это дело замял. А потом смотрю — он все как-то съеживается, словно мячик шилом пырнули, и совсем пропал. А недавно приехал — он уже шишка в какой-то московской конторе. Комитет… нет. Служба авиационного контроля. А может, и не авиационного. Точно — не авиационного, транспортного.
Порыв ветра донес откуда-то из-под скалы взрыв смеха и длинную английскую фразу — представитель американского фонда пытался объясниться с гостеприимными хозяевами. Далеко-далеко, в Ахундовке, от длинного причала отделилась рыбацкая шхуна, закачалась на волнах и потихоньку поплыла в море.
— Ну что, — сказал пилот, — пора, наверное, грузиться. У них еще вторая серия будет, в «Золотом Роге».
— Приятно было поговорить, — сказал Сазан.
— Ты здесь завтра будешь?
— Не-а.
— Завтра этот козел иностранный непременно хочет на «аллигаторе» полетать.
— И что?
Пилот мечтательно улыбнулся.
— Я с ним полетаю. Я с ним так полетаю, что он поймет, чем «аллигатор» от автобуса отличается.
— Он тебе всю кабину заблюет, — сказал Сазан.
— За правое дело и пострадать не жалко. Приходи, полюбуешься.
— Не могу, — ответил Сазан, — у меня в Новороссийске тетка. Босс отпустил навестить, так что меня завтра не будет.

***
На следующий день Сазана действительно не было с веселой компанией. Он уехал из Ахундовки затемно — на синих потрепанных «Жигулях» 1986 года рождения. Накануне он сказал в пансионате, что едет к тетке в Новороссийск, и тщательно расспрашивал про дорогу.
Впрочем, его маршрут для человека, едущего к тетке в Новороссийск, выглядел не совсем обычно. Километров за тридцать до города «Жигули» свернули вправо, потом налево, еще раз налево и наконец остановились перед небольшим придорожным ресторанчиком, украшенным изображением девушек с серпами и православным крестом.
Сазан зашел в ресторанчик и через минуту вышел из него вместе с другим человеком, в черной кожаной куртке и в джинсах. Спустя мгновение длинный черный «БМВ» с двумя антеннами уносил его к побережью.
Пилот Михаил весьма бы удивился, увидев, какую машину прислала за потрепанным жизнью охранником его тетка.
Спустя пятнадцать минут «БМВ» въехал в распахнутые ворота и остановился у мраморного крыльца виллы. Вилла явно строилась с таким расчетом, чтобы ступени ее, словно у венецианского палаццо, спускались прямо к воде. Но в последний миг безопасность взяла верх над эстетикой, и с мраморного портика, с которого должен "был открываться дивный вид на зелено-синее море, просматривался только глухой бетонный забор.
Хозяин виллы ждал Нестеренко на веранде, увитой цветущей зеленью.
— Дарагой! — сказал хозяин с явным грузинским акцентом. — Как я рад тебя видеть! Что с твоими волосами? Ты же был рыжий, как иностранный шпион Чубайс!
— Сменил прическу, — сказал Сазан. — Как твои дела?
— Плохо, — сказал хозяин, но его широкая улыбка и изобилие расставленных по столу закусок немного противоречили его словам, — после Кобы очень плохо. После смерти Кобы мне пришлось поставить вот эту стену, ты ее видишь?
Стену, действительно, трудно было не заметить сквозь прорези в трельяже. — Какой смысл иметь дом у моря и видеть перед собой забор, как на свалке? — спросил хозяин. Сильный грузинский акцент придавал фразам странную, напряженную музыкальность.
— Все грызутся между собой, как шакалы, — продолжал хозяин, — на прошлой неделе у Крота убили двух людей, одному было шестнадцать лет. Склады стоят пустые, корабли грузятся в Вентиспилсе, мне страшно думать, что будет, когда сюда придет нефтепровод.
Но смеющиеся глаза хозяина доказывали, что в войне, начавшейся после смерти главного новороссийского вора, он занимает далеко не худшую позицию.
Хозяин и гость сели к легкому столу, накрытому белой скатертью. Южное солнце прыгало сквозь Зелень трельяжа, яркие пятна бегали по хрустальным графинам с домашним вином, отражались в каплях росы, застывших на листьях рейхана, и белая с нежной прожилкой осетрина источала ледяную слезу. В фаянсовой вазочке горкой стояла черная икра.
Сазан и владелец виллы — кстати, звали его Шото — откупорили бутылочку отличного грузинского коньяка, присланного Шото прямо с завода, и выпили за продолжение давнего знакомства.
— Я так удивился, когда мне позвонили, — сказал хозяин, — никто не слышал, как ты приехал.
— Я тут инкогнито, — сказал Сазан, — прилетел с одним приятелем. Частным самолетом — через Еремеевку.
— А, я слышал. Какой-то банкир с иностранцем — так это, стало быть, твой самолет?
— Я его арендовал. Кстати, о Еремеевке — ужасная дыра. Первый раз вижу аэропорт, у которого сортир в деревянной будке. Кто у них «крыша»?
— У них «крыша» не наша, военная, — ответил Шото. — Если бы я у них «крышей» был, я бы из этого аэродрома конфетку сделал. А они на грош экономят, а на руль тратят. Знаешь, они ведь за электричество ни копейки не платят, все идет через военную часть. Эту часть однажды отключили за неуплаты, так они такой гвалт подняли, как будто энергетики уже продались НАТО!
Хозяин оживился.
— И вот тебе пример, как устроены мозги наших военных — они заправляют самолеты военным керосином. И вот из-за этой грошовой выгоды, с булавочную головку, они не хотят, чтобы к ним летали нормальные самолеты, потому что иначе это будет заметно и военные потеряют свой бизнес.
— Но чем больше самолетов, тем больше они съедят керосина, — удивился Сазан.
— Но у военных нет миллиона тонн керосина, — пояснил хозяин, — у них нет даже ста тысяч тонн. Я знаю, потому что они берут керосин у нашего НПЗ — они берут двадцать тысяч в месяц. Поэтому им не нужно, чтобы самолеты в Еремеевке съедали больше двадцати тысяч тонн в месяц. Денег от этого больше не станет, а хлопот прибавится.
Хозяин усмехнулся и продолжал:
— Коба за месяц до смерти приходил к ним. Он сказал: «Давайте я сделаю из вашего аэропорта конфетку. Давайте сюда будут летать челноки. Мы сделаем растаможку, построим вторую полосу — мы получим восемь миллионов в год». Но у них свой маленький бизнес, и больше они не хотят.
— А кто убил Кобу? — спросил Сазан.
— Не беспокойся, дорогой. Есть старый обычай — чтобы убитый спал спокойно, на него должна упасть кровь из горла его убийцы. Коба спит спокойно.
— Неделю назад в Москве убили Шило, — сказал Сазан, — он держал топливозаправочный комплекс в Рыкове. Его остановил военный патруль из Рыкова-2. Патруль послал генерал Сергеев, большой приятель этого вашего Тараскина. По официальной версии. Шило начал стрелять в патруль.
— Ты с ней не согласен?
— Я думаю, что это патруль начал стрелять в Шило.
Старый грузин помолчал.
— Когда-то у меня был брат, — сказал наконец он, — он был старше меня на четыре года. Мне было пятнадцать. Ему девятнадцать. Он работал на заводе. Слесарем. И вот, когда однажды он возвращался домой, его окружила шпана. В подъезде. Они были пьяные и попросили у него денег. Они убили его. Они били его «розочкой» и пинали ногами. Они сломали ему ребро и разорвали селезенку. Они проломили ему голову. Потом менты сказали, что он упал с лестницы, и отказались заводить дело. Он был обычный советский парень, а я был восьмиклассник и собирался вступать в комсомол, и моя мать поседела за эту неделю. Но ментам не хотелось портить статистику преступлений, и они сказали, что он сам упал с лестницы, а через три месяца они получили переходящее красное знамя как участок, в котором самые низкие показатели преступности.
Хозяин помолчал.
— Я не вступил в комсомол. Я понял, что государство, которое говорит про убитого, что «он упал с лестницы», — это прокаженное государство. До него нельзя дотрагиваться. Спустя три года я нашел этих парней. Я убивал их поодиночке. Я отыскал старый заброшенный дзот. В этом дзоте посреди был бетонный столб, и я нашел цепь с замком и приковал последнего из них к этому столбу. Я спросил его, за что он убил моего брата, и он сказал, что им нужны были деньги. Они взяли у моего брата один рубль восемьдесят пять копеек. Но ты знаешь, они пошли и купили на эти деньги портвейн, и им вовсе не казалось, что они убили человека напрасно. Для них один рубль восемьдесят пять копеек были очень нужными в тот момент деньгами.
Сазан молча потягивал пиво из пузатой запотевшей чашки.
— Наши военные, — сказал хозяин, — похожи на этих парней. Они готовы убить за один рубль восемьдесят пять копеек, и они считают, что это большие деньги. Ты это хотел сказать?
— Ты сказал, что убийцу нашли?
— Была сходка. Эти двое торговали дурью. Не поделили с Кобой район.
— Много в Новороссийске дури?
— Оборот — пять лимонов в месяц.
— Откуда?
— Кто откуда. Экстази — из Москвы. Порошок — из Афгана. Раньше у Кобы была договоренность — караван пропускали через границу. Потом все это шло через Душанбе до Ходжента, а оттуда в Астрахань и к нам. Потом там случился какой-то новый начальник заставы, шибко принципиальный…
— Бачило?
Хозяин бросил на Сазана быстрый вопросительный взгляд.
— В общем, с ним хотели разобраться, но тут убили Кобу, стало не до того, а потом нашли новую дыру…
— Кто сейчас контролирует рынок дури в Новороссийске?
— Бесик.
— Это кто такой?
— Сука. Подкладка конторская. С уполномоченным ФСБ по краю в одной бане парится…
Валерий распрощался с гостеприимным хозяином особняка в четвертом часу дня. Когда он приехал на аэродром, уже смеркалось. Услышав, что «он с парнями, которые на вертолете катались», его без особых формальностей пропустили на летное поле. Вертушка уже стояла в сотне метров от самолета, и лопасти ее еще лениво вращались, и у самого трапа начальник аэропорта Кагасов лично прощался с гостями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34