А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 

Моя рука с зеркальцем упала на колени.
– Удивляюсь, как это ты меня впустил, – сказал я Лукашу. Теперь мне было ясно, почему каждое слово и каждый глоток вызывают у меня такую боль. Губы мои были разбиты и отекли.
Лукаш презрительно улыбнулся.
– Что я, девчонка, что ли? Если сможете удержаться на ногах, хорошо бы вам умыться. Или еще лучше выкупаться. – Он провел меня в ванную и подал огромный махровый халат. – Это Фрэнка, – заметил он. – Потом я смажу вас йодом и налеплю пластырь.
Нет, это был не ребенок. Это была мать, брат, самаритянин милосердный. Светловолосый ангел в красном комбинезоне, вкривь и вкось испещренном крикливыми надписями. А сам я казался себе потерпевшим аварию летчиком, о котором заботится его верный механик. Окажись Лукаш рядом со мной там, на шоссе, я бы в две минуты поменял все четыре покрышки, нарвав их на ближайшей сосне.
Горячая ванна благотворно подействовала на мою спину. Смыв с лица кровь – у меня был разбит нос и рассечена бровь, – я снова стал похож на человека. Правда, над одним глазом у меня был фингал, величиной и цветом напоминающий спелую сливу, а на верхней губе – безобразная рана, но по сравнению с тем, каким я сюда заявился, теперь из меня был ни дать ни взять киношный красавчик. Особенно с того боку, где не было видать уха, распухшего вдвое против прежнего. Я осторожно отогнул ушную раковину – под ней оказалась цепочка черных кровоподтеков. Большинство ударов приняла на себя моя теменная кость. Мысленно я поклялся все вернуть инженеру Дрозду, и даже с процентами. Такое решение меня очень потешило. Это было признаком того, что я прихожу в себя.
Облачившись в халат Фрэнка, я вернулся в комнату как раз в тот момент, когда ангельское создание извлекало из консервной банки франкфуртские сосиски. При виде еды желудок у меня уже не свело.
– Лукаш! – воскликнул я. – Ты чудо света! Что-то вроде летающих объектов или деда Всеведа. Подойди сюда, дай мне коснуться твоих золотых волос и убедиться, что ты существуешь наяву.
– Чушь мелете, – сухо отрезал он. – Видно, здорово вас по башке треснули! Кто это вас так?
Я подмигнул ему своим единственным глазом.
– Что ты такое говоришь? Я попал в аварию.
– Опять врете? Думаете, я никогда избитых не видал? И аварию я тоже видал. Где ваша машина? Притащились сюда весь в крови – прямо настоящее Чикаго, а только-только в себя пришли, так начинаете мне сказки рассказывать! – Детский голосок его прямо дрожал, так он старался говорить сурово.
– А ты-то что знаешь про Чикаго? – ухватился я за эти наименее щекотливые слова из его речи.
– Я там родился. Мой папа – американец, а родители у него были чехи.
– А ты сам-то кто? – спросил я, чтобы удержать беседу в нужном направлении.
– Не знаю, – ответил он безразлично. – Человек ведь называется по стране, где живет, так? Я мог бы быть американцем или немцем, но ни папа, ни мама не хотят взять меня к себе.
– Национальность можно определить и по языку, – подавленно заметил я. – Ты вот говоришь по-чешски, как чешский мальчик.
– Я говорю по-английски, по-немецки и по-испански, – похвастался Лукаш. – Правда, по-испански не очень, – честно признался он. – Меня пан Эзехиаш учил.
Это имя прозвучало как гром среди ясного неба. Мальчик запнулся и поглядел на меня исподтишка. Я безуспешно старался напустить на себя равнодушный вид.
– Вы это дело расследуете, – наконец прошептал Лукаш. – Не отпирайтесь, я догадался.
Мне пришлось сдаться.
– Твоя правда, – признался я. – Только я не полицейский, а просто…
– Частный детектив?! – захлебнулся он от восторга.
– Что ты, что ты! – запротестовал я. – Просто стараюсь выяснить кое-какие обстоятельства, которые помогли бы…
– Кто это вас так отделал? – перебил меня мальчик. – Полиция?
– Нет, – сказал я беспомощно. Этот замечательный парнишка, самостоятельный, каким мало кто бывает и, в восемнадцать, жил представлениями, почерпнутыми из фильмов. И вызывало удивление, с какой наивностью переносил он эти сказки в жизнь.
Позже я убедился, что мальчик вовсе не так наивен. И что свою короткую, полную приключений жизнь ему незачем было скрашивать фильмами. Большую ее часть он, вероятно, просто прожил в мире с совершенно иными правилами, чем в нашем обществе.
– Сколько тебе лет, Лукаш? – спросил я.
– Двенадцать. Выглядел он младше.
– А давно ты живешь у бабушки?
– Два года. Так кто вас отделал, гангстеры?
– Послушай, Лукаш, – терпеливо начал я, – у нас в стране полицейские не избивают людей. Здесь нет ни частных детективов, ни гангстеров, – закончил я менее уверенно. Устрашающим методам инженера Дрозда мог бы позавидовать любой профессиональный убийца.
Лукаш слушал меня внимательно, трудно было понять, как он отнесся к моим наставлениям. Вдруг он вскочил:
– Сосиски!
Мальчик поставил на стол две тарелки. Возле одной – початую бутылку виски, возле другой – стакан молока. Принес хлеб и французскую горчицу.
– Идите есть, – позвал он меня и сел сам.
Ели мы молча: я – потому что жевал с трудом, Лукаш – потому что уписывал так, будто с утра ничего не ел. Я обратил внимание, что две надломленные сосиски он положил на свою тарелку. Старинные часы пробили девять раз, и я с изумлением сообразил, что пролежал в лесу не более получаса. А у меня было такое ощущение, будто после сцены с инженером Дроздом прошла целая вечность и мы здесь с этим мальчиком сидим с незапамятных времен.
Наконец-то я как следует осмотрелся кругом. Мы трапезничали в просторной комнате, занимавшей большую часть первого этажа. Окна в ней выходили на три стороны, так что солнце заглядывало сюда весь день. В одном углу помещался кухонный уголок, отделенный от остального помещения столом, за которым мы сидели. Оставшаяся часть представляла собой очень удобную и уютную жилую комнату, более чем достаточную для пожилой женщины и маленького мальчика. Ее хватило бы и для усталого сорокалетнего мужчины с таким же мальчиком, если бы он у него имелся.
На тумбочке под окном стояли две фотографии. На одной женщина в кружевной блузке, с ниткой жемчуга на увядшей шее показывала в улыбке все тридцать два зуба. И зубы, и жемчужины выглядели слишком великолепными для того, чтобы быть настоящими. Я знавал этот тип красавиц с жесткими чертами лица. В двадцать лет они изящны и упрямы, в тридцать – только упрямы. В сорок такая обратит вас в бегство одним взглядом. Когда-то в один-единственный свой шикарный отпуск, в здании аквариума в Дубровнике, мы наткнулись на целую экскурсию из таких вот «вечных» девушек. Моя жена совершенно растворилась среди них, хотя ей едва исполнилось тридцать, а им было, скорее всего, за семьдесят. У меня тогда возникло непреодолимое желание дополнить ими экспозицию – посадить их всех в тот же аквариум, к осьминогам и каким-то ракообразным, похоже, из третичного периода. Они, конечно же, были американки, тогда как женщина на фотографии, скорее всего, была бабушкой Лукаша.
Вторая – увеличенная моментальная фотография, сделанная первоклассным аппаратом. На фоне пейзажа с пустынной растительностью улыбались двое мужчин. Один – маленький и сухонький, другой – огромный и пузатый.
– Это кто? – ткнул я сосиской в сторону этой парочки.
– Фрэнк, тот, большой.
Он мог мне этого и не говорить. На мне был халат Фрэнка с подвернутыми несколько раз рукавами.
– А второй?
– Пан Эзехиаш. Это они в Мексике фотографировались.
У пана Эзехиаша было маленькое высохшее личико горного гнома, такое не слишком изменяют ни годы, ни даже смерть. Я и сам должен был его узнать. Второй, несмотря на свою могучую стать, выглядел отечным и больным.
– Как странно, что они были знакомы, – задумчиво пробормотал я.
– А что тут странного?
– Да нет, ничего особенного. Только то, что они встретились здесь на старости лет. Разве это не удивительный случай?
– Какой еще случай! – Лукаш запихал в рот последний кусок. – Пан Эзехиаш написал Ганке, не знает ли она какой-нибудь женщины, которая позаботилась бы о Фрэнке, когда он сюда приедет. Ганка сказала бабушке, и он приехал к нам. Бабушка его взяла, чтобы после него, когда он умрет, получать американскую пенсию. Все эти дедульки хотят умереть здесь, – с удивлением заметил Лукаш, без всякого пренебрежительного акцента на слове «дедульки», которым он окрестил стариков-возвращенцев.
– А что с ним? Почему он в психбольнице?
– Не знаю. У него какая-то нервная болезнь. Вообще-то он не псих. – Допив молоко, Лукаш собрал тарелки и поднялся. – Фрэнк, наверное, уже не вернется. Если бы пан Эзехиаш не умер, тогда бы… – Мальчик понес посуду в кухню.
– Тогда бы что?
– Так, ничего. – Лукаш нерешительно оглянулся на меня, потом с запинкой спросил: – Как вы думаете, что теперь будет со всеми этими вещами? С железной дорогой, машинками, самолетами?
– Понятия не имею. Наверное, достанутся родственникам.
– Ганке?
– Да. Если никого другого у него нет. И если не завещал кому-то определенно…
– Он говорил, что когда-нибудь все это будет мое, – горячо выпалил мальчик. – Он разрешал мне помогать, хвалил, что я ловкий. Как вы думаете, я не мог бы их получить?
– Вряд ли, – сочувственно ответил я. – Разве что он оставил завещание и там это записано.
– А как об этом узнать? – Веснушчатая мордашка прояснилась.
– Спроси у Ганки, – посоветовал я ему. – Но больших надежд не питай. Он ведь не собирался умирать. – Лукаш выглядел таким разочарованным, что мне стало его жалко. – Во всяком случае, попробуй. Вдруг она тебе что-нибудь и даст. Может, то, что ей самой не нужно.
Лукаш помрачнел, казалось, он напряженно прикидывает.
– Ганка – она что надо! Вот Томаш – тот жадюга! Тот бы свою собственную бабушку продал на базаре.
– Томаш?
– Ну да, ее муж. Вы его знаете?
Криво улыбнувшись, я невольно потрогал ухо. Лукаш был сообразительный ребенок. Этого ему оказалось достаточно.
– Так вы с ним подрались? – Глаза его загорелись.
– Да нет, даже не подрался.
– Он дуролом, – тоном знатока заявил Лукаш. – С ним нужно действовать как-нибудь умеючи. – Мальчик хихикнул. – Как Ольда.
– Ганкин брат?
– Ну да. Он однажды запер Томаша в гараже и оставил там до утра. Ганке пришлось искать слесаря. Ольда уехал в Прагу и ключ забрал с собой.
Судя по всему, премилая семейка.
– Этот Ольда, он что, спортсмен? – попытался я отгадать – надо же быть в курсе, что меня еще может ожидать.
– Да что вы! – Лукаш проделал несколько картинных па, как профессиональный танцовщик. – Он работает манекенщиком. В Доме моды везде развешаны его фотографии, я там был с бабушкой на прошлой неделе и видел. Зашибает кучу денег. – В голосе мальчика прозвучала зависть.
– Как это он справился с Томашем? – удивился я, наученный недавним опытом.
– Он его туда затащил, когда тот хлопнулся. У Томаша бывают припадки.
Мне вспомнились холодные рыбьи глаза с пристальным взглядом. Вот оно что! Эпилептик, скорее всего. Не просто комплекс неполноценности из-за красивой и легкомысленной жены, а ужасная болезнь. Хотя, какое мне дело? Боль от ударов, которые он мне нанес, от этого не уменьшилась. Но я все-таки почувствовал слабое удовлетворение.
– За что он вас так? – не унимался Лукаш.
– Ему не понравилось, что я сюда пришел, – с запинкой выговорил я.
– А зачем вы пришли?
И тут я во второй раз совершил роковую ошибку. Не знал, как ему объяснить, и не верил, что мальчик сумеет понять.
– Здесь произошло убийство, малыш, – устало ответил я. – Органы безопасности его расследуют. А сам я – только свидетель. Ничего не знаю. Хотел немного оглядеться.
Лукаш внимательно слушал меня, потом понимающе улыбнулся.
– Ясное дело! – кивнул он. – Если я могу вам как-то помочь, скажите.
– Спасибо. Но боюсь, что ты мне помочь не сможешь.
Я ошибался, но понял это слишком поздно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25