- Миссис Слокум! - В ее надтреснутом голосе прозвучало отчаяние.
- Вы уверены, что миссис Слокум там? - спросил я.
- Она должна быть там. Дверь заперта оттуда.
- Придется выломать. Есть у вас железный лом или рычаг, что-нибудь
такое, все равно?
- Пойду посмотрю. В кухне есть какие-то инструменты.
Я выключил в холле свет и тогда увидел, что в запертой спальне свет
не был погашен. Я снова припал к двери и прислушался. Ни храпа, никаких
вздохов, какие бывают после неумеренно потребленного алкоголя, - никаких
звуков. Мод Слокум спала очень крепко.
Вернулась миссис Стрэн, узел ужаса и угрызений совести. В обеих - все
в крупных венах - руках она держала стальной брус с плоским концом,
похожий на инструмент, которым вскрывают чемоданные замки, когда ключи
потеряны. Я вставил плоский конец в щель между дверью и косяком, приподнял
брусок, что-то треснуло, панели поддались, я сдвинул инструмент чуть
влево, нажал сильнее. Замок выскочил из гнезда, и дверь открылась.
Я вошел в комнату Мод.
Справа от меня у стены стояло трюмо с тремя зеркалами, слева, у окна,
- огромная крытая кровать, застеленная так, что не было ни одной вмятинки.
Рядом, на полу лежала Мод Слокум. Ее лицо было темно-серым, с синеватым
оттенком, как на одной картинке Ван Гога, где изображен какой-то
сумасшедший человек. Прекрасные белые зубы Мод блестели между
полураскрытыми пурпурными губами и превращали темное это лицо в какую-то
гротескную маску.
Я опустился на колени, пощупал у женщины пульс и послушал, бьется ли
сердце.
Мод Слокум была мертва.
Я поднялся и повернулся к экономке, которая медленно входила в
комнату, будто что-то тяжелое давило на нее.
- Что случилось? - И голос прервался, она уже знала ответ.
- Миссис Слокум умерла. Звоните в полицию, попытайтесь связаться с
Надсоном.
Миссис Стрэн повернулась к двери из комнаты, и ветер смерти вынес ее.
Тут же вошла Кэти. Я попытался своей фигурой заслонить от нее труп.
Девушка остановилась и встала в белой шелковой ночной рубашке вытянутая в
струнку, стройная и гибкая. Взгляд ее обвинял.
- Что здесь случилось? - строго спросила она.
- Твоя мама умерла. Возвращайся к себе, в свою комнату.
Все ее тело напряглось и вытянулось еще сильнее.
- У меня есть право остаться.
- Уходи отсюда! - Я сделал шаг к ней.
Кэти увидела то, что лежало за моей спиной.
- Как она может быть мертва? Я... - горе перехватило дыхание, и Кэти
смолкла.
Я приобнял ее, повернул ее дрожащую спину к себе, лицо к двери.
- Кэти, я ничего не могу сделать сейчас для тебя. Тебе надо пойти к
отцу.
Всхлипывая, она сказала:
- Он не выйдет, он говорит, что не может подняться с постели.
- Ну, тогда ложись к нему в постель.
Я ляпнул, не подумав, получилось двусмысленно, ее реакция потрясла
меня: ее маленькие кулачки забарабанила по моему лицу с такой яростью, что
я потерял равновесие.
- Как вы смеете говорить про такие грязные вещи?!
И добавила одно англосаксонское словцо, которое у нас знает каждая
школьница...
Я вернулся в комнату, где на полу лежала безмолвная женщина. Ковер из
овечьей шерсти загнулся под ее плечом, словно Мод в конвульсии нарушила
его покой. На Мод было то самое платье, в котором я ее видел на приеме
гостей, оно задралось, обнажив загорелые бедра. У меня был порыв
расправить платье, прикрыть ноги, которыми я восхищался. Но мое
профессиональное воспитание не разрешило: Мод Слокум принадлежала теперь
полиции.
Свет в комнате исходил от настольной лампы с двойным абажуром. На
письменном столе рядом с лампой еще стояла незакрытая портативная пишущая
машинка, из ее зева торчал лист белой бумаги. Напечатано было всего
несколько строчек. Я обошел тело, чтобы прочитать их.
"Дорогой мой! Я знаю, что я трусиха. Есть вещи, сам вид которых для
меня невыносим и с которыми я не могу ужиться. Поверь мне, что любовь была
и всегда будет самое лучшее, что существует на свете. Во всяком случае, я
получила свою долю...
Я думаю, что это стрихнин, так я поняла из рецепта Оливии Слокум. Я
знаю, я не была доброй и милой, но, знаешь, может быть, теперь-то уж
никому не нужно будет критиковать меня. Я чувствую, что не могу больше
писать, мои руки..."
Это было все.
Тут же я увидел открытый маленький зеленый пузырек, рядом его черную
металлическую крышку. На этикетке были изображены красный череп и
скрещенные кости. Далее значилось, что лекарство, выписанное доктором
Сандерсом для миссис Оливии Слокум, изготовлено в аптеке Нопэл-Велли
четвертого мая сего года и должно применяться по назначению. Не
дотрагиваясь до пузырька, я заглянул внутрь и обнаружил, что он пуст.
На столе больше ничего не было. Я обратил внимание на широкий белый
ящик. Отодвинул мешавший мне стул и, взяв в руку носовой платок, чтобы не
оставить отпечатки пальцев, наполовину выдвинул ящик. Там лежало несколько
заточенных карандашей, початая губная помада, шпильки, пластмассовые
серьги, рассыпанная стопка бумажек, в основном магазинных квитанций и
рецептов. Банковская книжка... банк Нопэл-Велли... Я пролистал ее: баланс
в триста тридцать шесть долларов с центами после того, как за два дня
перед тем было снято со счета двести долларов. Еще раз концом сломанного
карандаша, я поворошил бумажки. Вот - письмо, напечатанное на бланке
студии "Уорнер Бразерс".
"Привет, Мод, моя девочка!
Прошла прорва времени (как говаривал старый хозяин, пока его не
упрятали в холодную-холодную землю, ну и кстати хочу заметить, что я
никогда не любила этого старого черта), в течение которого я не получала
от тебя известий. Подружка, сломай ты эту противную пишущую машинку и
распусти волосы. Как проходит последняя кампания против клана Слокумов, и
как там Он? Со своей стороны могу заметить, что у меня все в порядке.
Мистер Биг перевел меня в сто двадцатую, и на прошлой неделе он сказал
Дону Ферджеону, который сказал своей секретарше, которая сказала мне, что
я никогда не делаю ошибок (за исключением ошибок в сердечных делах, ха-ха,
это правда, но над чем я смеюсь?). Но самая большая новость, догадайся,
что бы это могло быть, и спрячь свою догадку поглубже под шляпку, если ты
только ее носишь: Англия, моя милая! В следующем месяце мистер Биг будет
ставить в Англии картину и собирается взять меня с собой!!! Так что
выныривай-ка лучше из своих семейных дрязг и разбирательств в какой-нибудь
из этих великолепных деньков, и мы устроим большой праздничный обед в
"Массо". Ты знаешь, где меня найти.
Да, и еще, мои наилучшие пожелания Кэти, и ты знаешь, что я думаю обо
всей остальной компании Слокумов. До скорой встречи".
Даты под письмом не было, подпись была: "Милли". Я поглядел на
лежащую на полу женщину.
Состоялся ли обед? Хотел бы еще узнать: уехала ли Милдред Флеминг в
Англию и много ли знает она о "Нем". "Он" больше смахивал на Надсона, чем
на Бога. А Надсон скоро будет здесь.
Я выдвинул ящик поближе к себе. Сложенная газета застряла было в щели
между дном и задней стенкой ящика; скользнув вниз, она почти исчезла из
виду. Я вытащил ее на свет Божий и развернул. Вот длинная колонка текста,
а над ней напечатаны фотографии двух мужчин. Один из них Надсон, а другой
- молодой темнокожий человек в измятой белой рубашке. Заголовок гласил:
"Захвативший преступника и бежавший из тюрьмы".
"Лейтенант Ральф Надсон, из чикагской полиции, задержал Чарльза
"Кеппи" Мариано, признанного виновным в убийстве трех человек и в прошлый
понедельник сбежавшего из исправительного дома в Джолиет. Лейтенант Надсон
выследил его в "Скид-Роу" и на следующий день взял под стражу".
В заметке сообщались детали этого подвига, и я медленно и внимательно
прочел весь текст. Подвиг совершен двенадцатого апреля.
Я снова сложил газету, положил ее туда же, где нашел, и задвинул
ящик.
Записка, отпечатанная на машинке... Что-то в ней было странное,
такое, что я не мог сразу определить, но что нужно было объяснить. Не имея
ясного представления о том, зачем я это делаю, я тем не менее вынул из
внутреннего кармана пиджака письмо, которое дала мне Мод Слокум, развернул
и положил его на стол рядом с машинкой. "Дорогой мистер Слокум", -
начиналось оно. Это было как память о чем-то, что я слышал очень давно.
Еще до войны я услышал: "Лилии, источающие запах гнили, хуже, чем простая
сорная трава". Скоро такой запах будет источать тело женщины, лежащей на
полу... письмо? о ней? Какое теперь значение имеет это письмо?
Мое внимание сосредоточилось, однако, на первом слове: "Дорогой". Я
перевел взгляд на бумагу в каретке пишущей машинки: "Дорогой мой", потом
всмотрелся в письмо на столе. Два "дорогих" были абсолютно одинаковы:
заглавная "Д" каждого из них немного отступала от ряда других букв в
строке, а у "р" был едва заметен разрыв в середине изгиба. Хотя я не
эксперт по сличению шрифтов пишущих машинок, но мне показалось, что
предсмертная записка Мод Слокум и письмо, адресованное ее мужу, напечатаны
на одной и той же машинке.
Я пытался понять смысл, который мог крыться за этим сходством. Но тут
раздались тяжелые шаги за дверью, которую я взломал, и вошел Надсон. Я
стоял и смотрел на него, как хирург изучает лежащее под ножом животное,
которое подвергнетcя вивисекции. Надсон смотрел не на меня. Он увидел тело
Мод на полу, его всего согнуло, и он почти упал, но взял себя в руки и
выпрямился. Прислонился к дверному косяку. Одетый в форму полицейский
заглянул через его плечо в комнату. Надсон почти захлопнул дверь перед
носом своего подчиненного.
Он повернулся ко мне. Кровь отхлынула от его лица, и кожа приобрела
грязно-желтый оттенок.
- Мод мертва? - Звук обычно мощного голоса был слабым и болезненным.
- Стрихнин действует быстро.
- Как вы узнали, что это стрихнин?
- Взгляните на нее. И, кроме того, в пишущей машинке оставлена
записка. Думаю, она предназначалась для вас.
Он еще раз посмотрел на лежащее тело.
- Дайте мне записку.
Его плечи не отрывались от дверного косяка.
Я вытянул из машинки листок и передал ему.
Он прочитал его про себя, перечитал еще и еще раз вслух; его тяжелые
губы медленно выговаривали слова. На лице проступил пот, собираясь в
морщинах, словно слезы.
- Почему она захотела покончить с собой? - Усилие, которое он
приложил для того, чтобы спросить об этом, исказили линию рта, которая,
казалось, уже не сможет больше вернуться в нормальное положение.
- Это я должен спросить у вас об этом. Вы знали ее лучше, чем я.
- Я любил ее. Это правда. Думаю, она меня не любила... Недостаточно
любила.
Горе заставляло его выговариваться, забыв, что я был здесь. Забыв,
кто я. Сейчас он забыл, наверное, кто он сам.
Медленно он все это вспомнил. Войска перегруппировались и плотным
кольцом встали вокруг каменной крепости - его эгоизма. Я увидел, как
тяжелая мужская гордость приливала к его лицу, выпрямила рот, скрыла
наполнившую глаза боль. Он сложил предсмертное письмо Мод и спрятал его в
карман.
- Я только что вошел. Мы ни о чем не говорили. Вы не находили
записку, - и с этими словами Надсон похлопал по карману.
- И вы - Георг Шестой, король Англии. А не экс-лейтенант Надсон из
чикагской полиции.
Он сумел пересилить себя, оторваться от двери, придвинуться ко мне и
правой рукой, схватив лацкан моего плаща, попытаться тряхнуть меня.
- Вы сделаете так, как я сказал!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35