«Нужно, чтобы хоть откуда-нибудь шел воздух», — отвечает Раканаспиа. Фрау Шметтерлинг приютила у себя группу музыкантов. Сейчас они как раз играют. Музыка их непривычна, она не волнует, хотя мелодия имеет классическую форму сонаты. У самих музыкантов азиатские черты лица. Граф Белозерский уверяет меня, что они не русские. Я поинтересовался именем композитора, но оно мне ничего не сказало. Они всегда играют по утрам, когда я пытаюсь разглядеть мир через ставни. До меня доносится зловоние, идущее от убитой лошади. В полумраке я замечаю фигурку совсем маленького голого ребенка, стоящего рядом с трупом лошади и разрывающего ногтями ее жесткое мясо. Его маленькое розовое тело, кажется, сливается со шкурой сдохшей лошади, а черные глаза, недоверчивые и строгие, похожи на глаза ворона, занятого своей добычей. Некогда я имел обыкновение говорить, что мое ухо настроено на музыку, мой глаз — на женщину, а все мое существо — на ненависть смерти. Когда я слышу игру этого маленького оркестра и терзаюсь мыслями об Александре, я начинаю сомневаться в первых двух элементах своего утверждения, более чем когда-либо убеждаясь в правдивости последней части. Проститутки больше не утруждают себя переодеванием и ходят по дому в белье. Если им заблагорассудится, они занимаются любовью прямо в углу гостиной. Фрау Шметтерлинг в гостиной почти не появляется. Она уединилась с Вилке. Я лишь раз видел, как она давала какие-то распоряжения столь энергично, как раньше, когда, например, Инес, испанка, резко запротестовала, отказываясь пойти с ван Геестом в комнату с лошадью-качалкой. «Я не буду делать ничего подобного», — закричала она. «Что ж, — мягко сказала фрау Шметтерлинг. — Может быть, Грета доставит себе это удовольствие?» Но одурманенный алкоголем и движимый какими-то, только ему известными, поворотами мысли, ван Геест настаивает на Инес. «Когда вы заказывали Инес, то ничего не упоминали о комнате с лошадью-качалкой, иначе бы я предупредила, что вы не можете рассчитывать на Инес, господин ван Геест. Ведь в конце концов всегда все происходит с моего ведома». Ван Геест предложил удвоить сумму. Инес согласилась, а потом снова отказалась. Тогда ван Геест с гневом вскричал: «Да в других заведениях такую девицу, как вы, сурово бы наказали. В Амстердаме есть заведения, где научились укрощать непослушных безмозглых девиц». Фрау Шметтерлинг тихо возразила: «В таком случае прошу вас набраться терпения до вашего возвращения в Амстердам, господин ван Геест».
Ван Геест отказался от своего заказа, в ярости сверкая глазами, и, пошатываясь, отправился в свою комнату. Инес захихикала, испытывая облегчение. Фрау Шметтерлинг высказала ей свое неодобрение. «Вы не должны были устраивать эту сцену», — заявила она. Позже происходили и другие скандалы, но она при этом не присутствовала. Иногда, когда я сидел у изголовья Алисы, я вынужден был выходить в коридор и просить спорящих быть немного потише. Мне удалось раздобыть план канализационной системы. Я обнаружил возможность побега. Когда Алиса шепчет мне на ухо и просит ободрить ее, я заверяю ее, что скоро мы будем свободны. Ей нужно лишь набраться сил. Вскоре состояние ее немного улучшается. Я показываю ей план, объясняю дорогу, по которой мы пойдем в горах до границы, где мы сможем сесть на поезд. Она хмурится. «А что, другой возможности нет?» Я отрицательно качаю головой. Я принимаюсь объяснять ей, как мы проскользнем к трубам, что мы можем взять с собой и что следует сказать другим. «Я устала, — бормочет она и снова погружается в полудрему, — я полагаюсь на тебя». Этот ответ озадачивает меня. Я предлагаю ей сделать то, что она хочет, и вполне справедливо. Но мне не удается понять причину ее отказа. По словам Клары, у нее расстроен разум. Возможно, это шок. Лошадь наконец освобождают от упряжи и уносят на кухню для приготовления пищи. Голый ребенок исчез. Пять девиц показывают нам скетч, чтобы немного отвлечь от непрерывного грохота орудий. На этом небольшом спектакле я присутствую вместе с Кларой, и мы наслаждаемся обществом друг друга. Изображается пасторальная сценка, в которой девицы злоупотребляют искусственными цветами. Лишь трое из них прилично говорят по-немецки, а у остальных очень скудный набор слов, отчего «пьеса» вскоре становится совершенно непонятной, что забавляет скорее самих артисток, чем публику. Мы с Кларой хлопаем в ладоши. Я украдкой смотрю на нее, пытаясь понять, догадалась ли она о наших намерениях. В этот вечер у нее, кажется, нет и тени подозрения. На рассвете я ускользаю, чтобы попытаться найти вход в канализационную систему. Он оказывается недалеко отсюда. Через него можно дойти до подземной речки, проходящей под Розенштрассе. Яркий зимний свет режет мне глаза. Я с завистью думаю о темных очках капитана Менкена. Мне удается приподнять крышку люка в переулке Папенгассе. Одновременно со зловонием до меня доносится шум воды, текущей внизу. Во всем Майренбурге не осталось питьевой воды, использовать можно только растопленный снег. Я знаю, что отсюда можно добраться до главной канализационной линии или проникнуть прямо к руслу реки. Я опускаю крышку люка на место и спускаюсь по переулку Папенгассе, чтобы проверить второй подход. С берега я его замечаю как раз поверх парапета. Это темная дыра, окаймленная илом. Она кажется довольно широкой. Я раздумываю, вернут ли они реке природное направление течения, когда будет снята осада, или она так и будет течь вспять. Вдруг над головой раздается знакомый свист. Прямо на меня летит «снаряд Круппа». Я бегу в переулок, надеясь спастись. Снаряд падает недалеко от Розенштрассе. Из-за дымящихся развалин внезапно показывается скачущий галопом эскадрон. Он останавливается на берегу, солдаты торопливо наводят пушки на моравский квартал, расположенный на другом берегу. Я пробираюсь в бордель и возвращаюсь в постель Клары. Она не заметила моей отлучки. Мы сидим по очереди возле постели Алисы, и поэтому Клара привыкла к частым уходам и возвращениям. Позже, когда наступает утро, мы одеваемся и отправляемся взглянуть, как чувствует себя малышка. К нашему великому удивлению, она не только встала, но и ест сыр, запивая его разбавленным вином. Диана без ума от радости. «Это просто чудо!» Клара хмурит брови.
Я делаю все возможное, чтобы скрыть свое удовлетворение. Алиса уже в состоянии перенести путешествие. Клара и Диана спускаются на первый этаж, а я стискиваю в объятиях свое дорогое дитя. «Готова ли ты к новым приключениям?»
«О да! (Она корчит лукавую рожицу.) И как же мы будем действовать?»
Я говорю ей, что мы уйдем по очереди сегодня вечером. Я буду ждать ее в полночь в переулке Папенгассе, как раз на углу возле сводчатой двери. Возможно, это будет легче, чем я полагал. Они разместили наши пушки вдоль реки. Это, видимо, означает, что Хольцхаммер прорвал нашу линию обороны и уже занял моравский квартал. Мы появимся далеко позади его основных позиций. Я куплю лошадей, и путь до границы и железной дороги будет свободен. Мы слышим шум, доносящийся из коридора. Она берет меня за руку дрожащими пальцами и спрашивает: «Ты уверен, что предпочитаешь уйти не с Кларой?» Я прихожу в замешательство. Сердце мое рвется на части: «Ну, конечно, нет. А почему ты это спрашиваешь?» Она поводит слегка своим прелестным плечом: «Просто так». Дверь открывается. «Я приду».
Входит Клара. Она взволнованна. Неужели она догадалась? «Ван Геест, — произносит она. — Он застрелился. Бог его знает почему. Внизу полно полицейских и солдат. Они не считают, что это убийство. Но официально сейчас здание реквизировано. Здесь будут размещены военные. Временно, как они говорят, по соображениям «новых требований». Что бы это значило?» Я провожаю ее вниз, чтобы не возбудить у нее подозрений. Перед выходом я посылаю улыбающейся Алисе воздушный поцелуй. В вестибюле по-прежнему множество портретов французского императора, которого обожает фрау Шметтерлинг и который был, как считают некоторые, ее первым любовником. Солдаты выражают недовольство этими портретами. Старший здесь теперь капитан Коловрат. Он пытается снять портреты. Фрау Шметтерлинг категорически протестует. Она единственная среди нас, кто обладает достаточным авторитетом, чтобы оказывать сопротивление. Я же решил только притвориться, выказывая им свое почтение. Мне нужно, насколько это возможно, избежать столкновения с ними. В отличие от Менкена они привыкли к власти и знают, как ее добиться. Солдат этого типа необходимо сломить, чтобы они слепо верили своим командирам. Без этого невозможно контролировать их действия во время боя. Многие офицеры прибегают к такому способу и в своих отношениях с женщинами, начиная разрушать в них всякую веру в себя. Должен признаться, они действуют мне на нервы. Они напоминают хорошо выдрессированных собак: та же инстинктивная свирепость, тот же страх перед собственным бешенством, почти полностью сдерживаемой и контролируемой волей. Такие индивидуумы нуждаются в ритуалах и униформе. И они требуют от других, чтобы те разделяли их взгляды, потому что им нужно навести порядок в этом мире, которого они боятся, пытаясь все упростить насколько это возможно, а тех, кто их окружает, превратить в себе подобных. Капитан Менкен беседует с одетым в коричневато-красную форму, в позолоченных погонах и с фуражкой на голове инспектором полиции. Капитан Коловрат, который, несомненно, выше по должности, чем Менкен, красуется в гостиной, разглядывая ее обстановку с таким видом, словно томится ожиданием в провинциальном музее. На нем похожая на прусскую каска, отливающая серебром и позолотой, белая с черным форма, на которой немало медалей. Он придерживает рукой шпагу, а она торчит у него сзади, как жало скорпиона. Его пухлое лицо украшают нафабренные усы и монокль. Он оборачивается и направляется ко мне. Побежденная фрау Шметтерлинг, которой так и не удалось спасти свои любимые портреты императора, представляет меня ему. Он здоровается, кланяюсь в ответ и я. Он щелкает каблуками и говорит: «Вы должны понять, месье, что отныне военная дисциплина распространяется на всех проживающих здесь, в доме. Я сожалею, что вынужден говорить вам это, но ваши привилегии кончились».
«Они исчезли вместе с «месье», — мягко произносит фрау Шметтерлинг, затем, обращаясь к капитану, продолжает: — Я надеюсь, что вы не рассчитываете найти здесь продукты питания, капитан Коловрат».
«Это мы проверим, — отвечает он. — Я попрошу у вас опись. Вы, разумеется, получите расписку в том, что если мы воспользуемся вашими запасами, то вы сможете получить компенсацию за убытки сразу же после войны. Менкен! Инспектор Серваль!»
«Самоубийство, вне всякого сомнения, — говорит Серваль. — Он, очевидно, страдал каким-то психическим расстройством. А может быть, это случилось в результате употребления в пищу испорченного мяса или злоупотребления спиртным, если только это не было какой-то другой болезнью. Доктор сообщит нам об этом. Но он выстрелил себе в висок из собственного револьвера. Вполне заурядный случай, да еще в такое время».
«Болезнь, — повторяет Коловрат, потирая пухлый подбородок. Он как-то странно перекатывает звуки во рту, а потом словно выплевывает их. — Очевидно, мы должны произвести медицинскую экспертизу. Я предупрежу генеральный штаб».
Фрау Шметтерлинг возмущается. «Уверяю вас, что самое верное предположение…»
«Солдат должен проверять все предположения, мадам». Он придирчив и мелочен. Фрау Шметтерлинг отступает, смиряясь на время с необходимостью терпеть торжествующее хамство от этого человека. Менкен смущается и, кажется, готов извиниться за него. Клара, Диана и я следуем за остальными в гостиную, где смешались и девицы, и клиенты. Упоминают Алису и сообщают, что она отсутствует из-за болезни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36