Когда я впервые пришла сюда, то почувствовала себя так, словно время сжалось и я нахожусь среди самых лучших произведений, которые создало человечество. Теперь здесь почти все другое, – сказала она. – Некоторые экспонаты остаются, но большее их число заменяется новыми. Я каждый раз даю себе слово приходить сюда чаще, но всегда находятся какие-то там дела, то да се… короче, не выбраться.
– Какой стыд.
– Да уж.
Они стояли в парке Искусства, окруженные фиговыми деревьями и кустами маслин. Массивные изваяния возвышались вокруг, подобно скалистым японским островам. Сабби подвела Гила к одному из монументальных творений.
– Вот это принадлежит Эзре Ориону, – произнесла она. Бетонная лестница высотой с пятиэтажный дом, казалось, вела к небесам.
– Разве не удивительно? – спросила Сабби. – Она так и манит подняться по ней, стать чем-то большим, чем ты есть на деле. Словно бы обещает, что все, о чем ты мечтаешь, исполнится. В то утро, после того как меня изнасиловали, я притащилась сюда. На рассвете. Тогда я не работала в музее и пробралась через маленькую лазейку в ограде неподалеку от кустов розмарина. Я так никому и не сказала, где она находится, поэтому всегда могу снова ею воспользоваться. Меня нашли без сознания на первой ступени лестницы. Никто не мог понять, почему я не отправилась сразу в больницу, но мне просто необходимо было прийти сюда, к этому пути вверх. Я знала, что найду тут именно то, что мне нужно.
Гил кивнул в знак того, что все понял, хотя мало что понял.
Они постояли рядом, не говоря ни слова, а затем побрели по саду. Потоки воды извергались из недр скульптур-фонтанов, галька в саду камней похрустывала под ногами.
– Это рай, – тихо произнес он.
Сабби кивнула и взяла его за руку.
– Это больше чем рай, – сказала она. – Пошли.
ГЛАВА 17
Некоторое время спустя
Боковой холл храма Книги
Сабби привела Гила в зал, похожий на подземелье, в ответвлениях от которого он в первый день искал нужный офис. Мягко касаясь его руки, она прошла с ним к экспозициям храма Книги. Они стояли молча, карлики в огромном пространстве.
– Это здание было построено как вместилище для обретенных священных текстов, – пояснила Сабби. – Грибовидный белый купол с пиком в центре символизирует крышки сосудов, в которых обнаружили некоторые свитки Мертвого моря. Говорят, черные стены напротив зеркал символизируют борьбу между духовными мирами «Сынов света» и «Сынов тьмы», что описаны в свитках. Две трети здания располагаются под землей, а само оно окружено полным воды котлованом.
– Кто за все это платит? – спросил Гил.
– Это и есть самое интересное. Собственно говоря, весь мир. Владельцы фондов, благожелатели, спонсоры, патроны, члены всяческих объединений. Они дают, что могут, и почти всегда их дарами или деньгами распоряжаются мудро.
– Почти? – спросил он.
– Всюду встречаются червивые яблоки, хотя здесь их гораздо меньше, чем в большинстве мест. Давайте об этом после.
Они двинулись к витрине, в которой находились девять небольших прямоугольных укладок из белого мрамора. Внутри каждой укладки лежала зеленая металлическая пластина с еле заметной через стекло гравировкой. Вставленный в раму большой медный лист с глубокой отчетливой гравировкой располагался чуть сзади.
– Вот он. Передан иорданским археологическим музеем Аммана, – вздохнула Сабби. – Мы просто в отчаянии, что его придется вернуть.
– Я в курсе, – сказал Гил, припомнив трогательную попытку Джорджа выудить сведения об этом из Интернета.
– Его официальное название «медный свиток Кумрана 3Q15». Цифры обозначают археологический раскоп, в котором его отыскали. Все здесь просто называют его свитком третьей пещеры или медным свитком.
Она отодвинулась в сторону, давая Гилу возможность рассмотреть все полностью, и продолжила:
– Гипотетически в нем указывается на расположение шестидесяти четырех мест в Палестине, где были спрятаны по частям сокровища Иерусалимского храма, но никто еще так и не смог до них добраться. Видите последний абзац? Там говорится, что в парном свитке содержится ключ к тому, как разыскать эти клады.
«Итак, все-таки Джордж изложил факты верно».
– Когда обнаружили этот свиток, – продолжала Сабби, – то сочли, что от долгого пребывания в свернутом состоянии он может разрушиться при разворачивании и его уже нельзя будет восстановить. Вследствие чего стали осторожно разрезать находку на части, получая ленты, на которых можно было что-то прочесть. Большой медный лист позади – это факсимиле того, как все должно выглядеть в неповрежденном развернутом виде.
– Факсимиле? – усмехнулся Гил. – Я думал, ваши посетители клюют только на подлинники.
– Это не всегда возможно, – резко ответила она. – Когда мы можем, то демонстрируем подлинные находки. Когда не можем – выставляем или факсимиле, или восковой слепок.
– Зачем вам поддельные репродукции? Ведь репродукция – всегда фальшь.
Наши факсимиле – это именно то, чем они и являются, то есть копии оригиналов. Они и выглядят как оригиналы, хотя не во всех деталях. Исходя из ваших же слов, люди видят то, что они хотят видеть, таким образом, иногда достаточно лишь некоторого соответствия подлиннику. Гил показал на остальные экспонаты выставки.
– Итак, что-то из них может оказаться поддельным?
– Не в этом музее! Если выставляются копии, мы так и говорим. Хотя в последнее время на нас давят, преимущественно де Вриз. Ратуя за то, чтобы мы убрали весь этот хлам и выставили факсимиле, но до сих пор музейный копиист ухитряется сдерживать его в этом плане.
– Да, копиисты – творцы волшебства, – задумчиво сказал Гил. Он готов был поддерживать любой разговор, только бы не нарушить очарования момента и не лишиться легкого прикосновения ее руки к его плечу.
Сабби беззаботно рассмеялась:
– На самом деле Сарками и есть волшебник. Творец волшебства. Но мы называем его искусником, этот термин использован в древнем значении. Некогда так называли непревзойденных художников по металлу.
И она пояснила, что этот Сарками живет в Англии и охотно отдает свое время созиданию металлических оттисков, как только в музее возникает в них необходимость.
– Конечно, его творения гораздо больше, чем просто копии, – продолжала она. – Он блестящий талант. – Ее лицо излучало восхищение. – И удивительный человек.
Этого Гилу хватило. Он не желал больше слушать, как Сабби поет дифирамбы какому-то старику, который проводит все свои дни, корпя над фальшивками. Кроме того, ее рука уже не покоилась на его плече… или на какой-то иной выпуклости его тела, в чем, собственно, и была незадача.
– Позвольте мне задать вам вопрос, – произнес он с усмешкой. – Все те выставки, по которым меня таскал в детстве отец… вы говорите, что там все могло быть подделкой.
Он не дал ей возможности ответить и нанес еще один удар:
– В таком случае можно сказать, что я пал жертвой искусников по фальшивкам!
Гил рассмеялся, отдавая дань своему остроумию. Но Сабби осталась серьезной.
И запретила ему возвращаться в офис. Он нуждается в отдыхе, заявила она. Он заработался, что туманит мозги.
Гил позволил ей некоторое время дефилировать впереди, затем догнал ее в тот момент, когда она уже входила в клетушку, и присоединился к ней.
Сабби захлопнула за ними дверь.
– Вчера вы, кажется, сетовали, что не можете вычислить то, что нам нужно, из-за какого-то упущения?
Гил молча кивнул.
– Думаю, оно здесь.
Она натянула белые хлопковые перчатки и извлекла из маленького стенного сейфа пластиковую папку на молнии. Затем осторожно вытащила оттуда пожелтевший клочок бумаги и вложила его в другую такую же папку, но тоньше, которую и положила на стол.
– Это должно помочь, но, что бы вы ни делали, не дотрагивайтесь до документа! – предостерегла она.
У него не было таких намерений.
– Если вам захочется перевернуть его, касайтесь лишь пластика, в какой он заключен. Даже не дышите, хорошо? Я серьезно.
Она снова вернулась к сейфу, после чего подала ему лист с отпечатанным на нем переводом. И стала ждать, когда он прочтет.
«Сорок четыре года назад, в 1053 году от Рождества Христова, меня отыскали, покинутого, находящегося на пороге смерти, мертвая мать все еще сжимала меня в своих объятиях. Говорят, вернувшись домой, лорд Уэймут положил меня на руки Вильгельму. Сам еще только выбравшийся из пеленок, говорят, Вильгельм рассмеялся от радости и никому не позволил забрать меня до тех пор, пока уже поздно ночью его не одолел сон. С этого момента мы стали братьями, связанными самым тесным образом если не кровно, то по духу и по судьбе.
Вчера я взял в руки то, что осталось от сожженного тела Вильгельма, его лицо почернело и сморщилось, его плоть все еще дымилась. С неослабевающей надеждой на спасение Вильгельма я предал его прах земле. Боюсь, что само сокровище, ради которого Вильгельм пожертвовал своей жизнью, может ожидать похожая участь. Как и меня.
Тогда единственное, что останется, это сей дневник.
Я смиренно надеюсь на то, что он избегнет забвения и что эти слова явятся указателем и свидетельством существования того, ради чего стольким было пожертвовано, но что не пропало. Затем небеса распахнутся, и пение ангелов отомкнет сердце праведника, потому что они пропоют ему те же слова, какие пели другим до него. Да будут живы они во веки веков в песне обновления, обещающей длиться и длиться».
– Что это? – спросил Гил.
Он ждал ответа, надеясь, что она снизойдет до него.
– Обрывок, засунутый под переплет дневника. Возможно, Элиас сам спрятал его туда почти десять столетий назад.
Сердце Гила взволнованно заколотилось. Это был недостающий кусок головоломки. Часть, о которой, по его сведениям, еще не упоминалось. Именно то, чего он и ждал.
– Больше о нем никто не знает, – добавила Сабби.
– Никто?
– Никто.
– Даже де Вриз? – спросил Гил.
Она покачала головой.
– А Ладлоу знает о нем?
– Знал, – ответила она негромко.
Лицо ее заострилось.
– Что вы имеете в виду? – спросил Гил.
Он ждал ответа, отчетливо сознавая, что в данный момент она пытается облечь в слова то, что ему уже и так стало ясно.
– Ладлоу мертв, – просто сказала она и отвернулась, чтобы снова убрать в папку на молнии пожелтевший клочок бумаги.
Гил схватил ее за плечо и повернул к себе лицом. Хрупкий древний документ полетел на пол. Сабби охнула.
– Что вы имеете в виду под словами «он мертв»? – повел допрос Гил.
– Он мертв, ясно? Он мертв. Вот и все.
– Нет, не ясно и не все. Я имею право знать, что с ним случилось. Я, в конце концов, знал старика. Вы не можете просто сообщить, что он умер, и все тут, – резко выпалил Гил.
У Сабби отчаянно билось сердце, но голос ее оставался твердым. А на лице не отражалось ни грана эмоций.
– Прежде всего, – заговорила она, – ты видел Ладлоу лишь раз, и не больше. Ты не знал его. Если ты можешь думать о нем всего лишь как о каком-то старике, ты его не знал.
Она наклонилась и осторожно подняла с пола упавший обрывок бумаги. Молча поместила его в пластиковое хранилище затянутыми в хлопок пальцами.
И продолжила с той же невозмутимостью:
– Второе: в своем эгоистичном приступе гнева ты чуть не уничтожил то, за что старик, как ты его называешь, отдал свою жизнь.
Гил уставился на древний обрывок. Ему надо бы знать недосказанное. Но расспрашивать было бы бесполезно. Более того, даже не стоило и пытаться. Что бы Сабби ни знала о смерти Ладлоу, она ничего не расскажет ему. Что бы она ни чувствовала, ему этого тоже не выкажут. Вечный и жесточайший контроль. О, как бы ему хотелось увидеть ее расслабившейся. Хотя бы однажды.
Очевидно подведя под разговором черту, Сабби повернулась и направилась в другой угол комнаты, чтобы вернуть древний документ в стенной сейф.
В голове Гила промелькнул образ Ладлоу, который мог умереть из-за десятка различных причин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47