Только одно его сердце заныло от непреложности того, что должно было вскоре произойти.
Это по просьбе Иешуа Миха присоединился к остальным и возлег в соответствии с традициями седера у стола, отлично осознавая, что это, возможно, последняя их совместная трапеза. Миха был учеником, как насмешливо называли его двенадцать. Они не считали его апостолом, для них он являлся всего лишь последователем, которому никогда не сделаться вестником. Однако в душе Миха знал, что Иешуа отнюдь не относился к нему так, как они.
– Знай, – уверял его Иешуа, – мы все ученики, следующие путем Господа. Это честь, а не унижение так называться. И еще будь уверен, мой дорогой друг, что ты такой же апостол, как и все остальные. Ты понесешь мою проповедь в те края и в те времена, о каких они даже помыслить не могут. Ты навсегда останешься защитником Слова. Ты один, мой возлюбленный тринадцатый апостол.
За едой Миха хранил молчание. Иешуа знаком запретил ему говорить о том, что вскоре должно было свершиться. Когда они все вместе отправились в Гефсиманию, ему стало плохо от уверенности в неотвратимости грядущих событий. Утомившись после путешествия, двенадцать спали. Наконец Миха был волен присоединиться к тому, кто стоял в одиночестве.
Там, среди оливковых деревьев, Иешуа поведал ему о цадиках, о тридцати шести праведных душах, нарождающихся в каждом из поколений и самим своим существованием обеспечивающих продление существования мира.
Согласно завету Авраама, пояснил Иешуа, раз в тысячелетие Господь будет возвращаться на землю, чтобы отыскать среди многих тех, что сохраняют праведность. Ибо только цадики, представ перед Божьим судом, одной своей праведностью могут убедить Господа подтвердить обещание, данное Аврааму, и сохранить цепь времен непрерывной. Без этих праведных душ, без цадиков, человечество ждет печальная участь, ставящая его на край гибельной пропасти.
Однако эти цадики не знают ничего друг о друге, точно так же, как не ведают и о своей миссии. Будучи невинными, они останутся в неведении о значимости своих мыслей, своих деяний и крепости своей веры.
– Все это мне известно, – мягко сказал Миха.
Иешуа взглянул на него с удивлением.
– Кое-кто говорит, что ты цадик, – добавил Миха.
– Я не стану утверждать это, ибо тем самым докажу, что это не так, – ответил Иешуа.
– Однако ты не можешь и отрицать это, – тихо заметил Миха.
Иешуа улыбнулся.
– Твоя мудрость и впрямь столь глубока, как я о ней думал, дорогой друг, ибо ты ведаешь то, о чем я не могу говорить.
Миха кивнул.
– Хорошо, – произнес Иешуа с видимым удовольствием. – Позволь мне добавить только одно. Если по воле Господа и с Его благословения я несу то тяжкое бремя, которое, как ты знаешь, мне и должно нести, и если я не смогу завершить мои священные обязательства, тогда, когда моя душа сбросит свою смертную оболочку, я молю тебя, дорогой брат, встань и займи мое место.
– Твое желание есть и мое, – прошептал Миха.
– В эти тяжелые времена, – продолжил Иешуа, – вещи не всегда таковы, какими они кажутся. Точно так же, как и люди, – добавил он, задумчиво глядя на спящих апостолов. – Те, что не смогут вынести правду, постараются сделать все, чтобы предать ее забвению. Как и меня.
Миха стоял неподвижно, не сводя глаз со своего возлюбленного Иешуа. Слезы текли по его щекам. Он все понял.
– Я прошу только о том, что, как я знаю, ты можешь сделать…
– С радостью, – прервал его Миха.
– Да, – улыбнулся Иешуа. – В этом тебе нет равных. Так вот, я прошу, что бы ни случилось, не дай истине умереть вместе со мной.
– Мне невыносима сама мысль… – перебил Миха.
– Ты даешь слово? – не отступался Иешуа.
– Перед Господом.
Иешуа улыбнулся, он, казалось, был доволен, хотя и дрожал от холода. На нем не было накидки, потому что по дороге к Гефсимании он отдал ее старику, чтобы тот не мерз холодными ночами под открытым небом. Миха снял с себя свою накидку, убеждая Иешуа завернуться в нее и согреться.
– Тогда на тебе не останется ничего, кроме синдона, – запротестовал Иешуа. – Я не могу принять твою накидку. Со мной все в порядке.
Миха указал на незначительность жертвы:
– Все, что я есть, и все, что есть у меня есть, я с радостью отдам во имя Господне, Елион.
Иешуа улыбнулся и принял пожертвование Михи.
– А теперь, дорогой друг, оставь меня с Ним.
На лице Иешуа отразилось блаженное умиротворение.
Миха наблюдал за своим другом, не в силах предотвратить то, что он предсказал: предательство одного из двенадцати. Мучаясь от мысли, что этот час уже близок.
Затем, когда страдания сделались невыносимыми, его тоска породила план, который, при известной удаче, мог спасти жизнь Иешуа. Его душа воспарила. Да, еще существовал способ выручить друга! Если Иешуа арестуют и приговорят к распятию, Миха еще сможет его освободить. Страх превратился в надежду, злость в радость. Не имело значения, что вскоре совершит один из двенадцати. Миха, тринадцатый, презираемый остальными, еще в состоянии отвести от возлюбленного друга неминуемую беду.
Миха поспешил к Иешуа, чтобы открыть ему свой план, но как раз в этот миг увидел, что Иуда входит в сад и поцелуем подает сигнал дожидающимся стражникам арестовать того, кого он целует, предавая тем самым и человека, и Бога.
В то время как римские стражники уводили Иешуа, апостолы разбежались, испугавшись за свои жизни. В саду не осталось никого, никто не последовал за Иешуа, чтобы просить за него или чтобы быть с ним рядом. Апостолы хорошо знали, что они разделят участь Иешуа, если вступятся, и каждый из них заботился гораздо больше о себе, чем о нем.
Миха тоже скрылся из сада, но не из боязни за свою жизнь. Он помчался заручиться помощью, которая ему требовалась для подготовки к хитроумному предприятию, втайне надеясь, что надобность в нем все-таки отпадет. Прошлым вечером план этот вряд ли показался бы чем-либо большим, чем порождение ночных кошмаров. Теперь он был единственной надеждой Иешуа.
ГЛАВА 46
День десятый, вечер
Хиллингдон, Лондон
Они оставили Сарками делать то, что он умел делать лучше их и всех прочих. А именно: подготавливать оставшуюся часть свитка для перевода. То есть резать ее на полосы. Весьма трудоемкая работа, обещавшая занять всю ночь.
– Мы не можем оставить все в таком виде еще на тысячелетие или два, – сказала Сабби.
Гил знал, что она права, и все-таки им обоим столь необходимая по логике акция казалась ужасным кощунством. Тем самым, которое лучше бы никогда не совершать.
О том, чтобы заночевать у Сарками, не могло быть и речи. Хотя все реставрационные работы проводились им в Англии, он до сих пор считался сотрудником музея Израиля, и раз уж Сабби разыскивают, то вычислить ее здесь проще простого. Да еще с новыми игроками. И они отправились в оживленный отель, чтобы продолжить ночное бдение там. Сарками позвонит, как только закончит.
Сабби спросила два номера. Это казалось необязательным, но Гил не стал возражать. Разве не чудесно провести немного времени в одиночестве? Не тут-то было.
– Одна комната для нас, вторая для них, – объяснила Сабби. – Мы остановимся в одной, зажжем свет и будем делать все, что нам заблагорассудится.
Другая комната предназначалась для наблюдения за тем, что творится на улице. Было бы слишком заметно, сказала она, каждый раз выключать свет, когда им захочется глянуть в окно, а затем снова включать его.
– Теперь нам остается лишь ждать, – добавила Сабби.
Гил подавил порыв подойти к окну и как следует осмотреть улицу, неважно, со светом или без света. Он сел на кровать напротив Сабби.
Похоже, ночь обещала быть долгой.
Сабби уселась на свой край большой двуспальной кровати, скинула туфли и принялась массировать ступни.
– Ты когда-нибудь играл в шахматы?
«Не предлагает же она сыграть в шахматы, чтобы скоротать время!»
Гил кивнул.
– Значит, знаком с рокировкой?
Рокировка являлась весьма действенным и наиболее шоковым приемом в стратегии шахматного сражения. Она состояла в мгновенном перемещении короля с его обычной позиции в центре доски в защищенный угол. Один ход – и все тщательно разрабатываемые планы противника терпят крах. Гил цепко держал это в уме. В нужный момент всегда неплохо рокироваться.
– На деле теперь рокируемся вовсе не мы, – заявила Сабби. – Маккалум уже не единственный король на шахматном поле.
Когда какое-то время назад Сарками увел ее в другую комнату своего домика, он имел на то веские основания. И она посвятила Гила в детали.
Сарками сказал ей, что одним из двоих мужчин, замеченных ею возле квартиры Ладлоу, был Абдул Малука, глава видеостудии «Мусульмане во имя истины», а вторым – его телохранитель, наемный убийца Айжаз.
– Они сирийцы, – сообщил ей Сарками.
– Соотечественники! – воскликнула Сабби.
Она понимала, какими крепкими могли быть узы такого рода.
– Нет, Малука родился в Сирии, как и я, но он не мой соотечественник, – ответил Сарками. – Малука стремится явить миру послание, которое несет свиток, но только если оно послужит его целям. В противном случае он уничтожит его. Он мне не соотечественник, – повторил Сарками.
– Они не слишком отличаются один от другого, Малука и Маккалум, – сказала Сабби.
Она повернулась к Гилу.
– Тот, кто застал нас врасплох в монастыре, не показался тебе знакомым? – спросила она.
Гил попытался припомнить. Морщинистое лицо, искривленное тело. Да, таков был уборщик музея, но, как и многие прочие, Гил не обращал на него никакого внимания. Сабби сразу же опознала его, но она понятия не имела, что он шпионил в пользу Малуки, а возможно, и убивал.
– И наверняка есть что-то еще, – заявила Сабби. – Что-то, что мы упускаем.
Сарками тоже с этим согласен, сказала она. Кусочки головоломки не складываются, как должны бы. Головорезы Маккалума и Малука со своим киллером появились у квартиры Ладлоу примерно в одно и то же время и, очевидно, с одним и тем же намерением. Человек Маккалума, засекший их в ресторане, и Малука со своими людьми прибыли в Уэймут почти одновременно. Это не могло быть случайностью. И куда делся де Вриз? Что-то не сходится, и этот пробел весьма смахивает на рокировку.
Поэтому лучше всего сейчас держать и свиток, и человека, который способен перевести его, в разных местах. По крайней мере, какое-то время. Кроме того, сказала Сабби, в тексте свитка имеется нечто большее, чем то, что усваивается при беглом его прочтении.
– Взять, например, сцену в Гефсимании, – сказала она. – Помнишь, где Иешуа разговаривает с Михой как раз перед появлением римских стражников, пришедших арестовать его? Что тебе в ней кажется странным?
Единственное, что засело у него в голове, это как Миха отдает Иешуа свою накидку, а сам остается в одном синдоне, то есть в том, что Сабби классифицировала как набедренную повязку.
Подробность и впрямь довольно странная, чтобы пересылать ее через десятки веков.
– Правильно, – воскликнула она. – В том-то и дело. Зачем бы Михе включать это в текст?
– Может, для того, чтобы подчеркнуть, что он в результате отморозил себе задницу? – предположил со смехом Гил.
Она не улыбнулась. Каждое слово, которое Миха награвировал на медных листах, требовало времени и драгоценного кусочка площади для его размещения. Эта подробность, должно быть, имела огромнейшее значение, иначе Миха не привел бы ее в своем тексте. На Гила, казалось, это не произвело впечатления.
– Ты не улавливаешь, – разочарованно сказала Сабби. – Послушай, ведь эта сцена и есть непреложное доказательство подлинности документа. То самое, что мы так долго искали и за что Ладлоу отдал свою… Подожди, – в возбуждении воскликнула она, – я знаю, как объяснить, чтобы ты понял. Эта сцена – знак Михи нам. Как те знаки, которые оставлял нам Элиас на спрятанном за обложкой обрывке страницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Это по просьбе Иешуа Миха присоединился к остальным и возлег в соответствии с традициями седера у стола, отлично осознавая, что это, возможно, последняя их совместная трапеза. Миха был учеником, как насмешливо называли его двенадцать. Они не считали его апостолом, для них он являлся всего лишь последователем, которому никогда не сделаться вестником. Однако в душе Миха знал, что Иешуа отнюдь не относился к нему так, как они.
– Знай, – уверял его Иешуа, – мы все ученики, следующие путем Господа. Это честь, а не унижение так называться. И еще будь уверен, мой дорогой друг, что ты такой же апостол, как и все остальные. Ты понесешь мою проповедь в те края и в те времена, о каких они даже помыслить не могут. Ты навсегда останешься защитником Слова. Ты один, мой возлюбленный тринадцатый апостол.
За едой Миха хранил молчание. Иешуа знаком запретил ему говорить о том, что вскоре должно было свершиться. Когда они все вместе отправились в Гефсиманию, ему стало плохо от уверенности в неотвратимости грядущих событий. Утомившись после путешествия, двенадцать спали. Наконец Миха был волен присоединиться к тому, кто стоял в одиночестве.
Там, среди оливковых деревьев, Иешуа поведал ему о цадиках, о тридцати шести праведных душах, нарождающихся в каждом из поколений и самим своим существованием обеспечивающих продление существования мира.
Согласно завету Авраама, пояснил Иешуа, раз в тысячелетие Господь будет возвращаться на землю, чтобы отыскать среди многих тех, что сохраняют праведность. Ибо только цадики, представ перед Божьим судом, одной своей праведностью могут убедить Господа подтвердить обещание, данное Аврааму, и сохранить цепь времен непрерывной. Без этих праведных душ, без цадиков, человечество ждет печальная участь, ставящая его на край гибельной пропасти.
Однако эти цадики не знают ничего друг о друге, точно так же, как не ведают и о своей миссии. Будучи невинными, они останутся в неведении о значимости своих мыслей, своих деяний и крепости своей веры.
– Все это мне известно, – мягко сказал Миха.
Иешуа взглянул на него с удивлением.
– Кое-кто говорит, что ты цадик, – добавил Миха.
– Я не стану утверждать это, ибо тем самым докажу, что это не так, – ответил Иешуа.
– Однако ты не можешь и отрицать это, – тихо заметил Миха.
Иешуа улыбнулся.
– Твоя мудрость и впрямь столь глубока, как я о ней думал, дорогой друг, ибо ты ведаешь то, о чем я не могу говорить.
Миха кивнул.
– Хорошо, – произнес Иешуа с видимым удовольствием. – Позволь мне добавить только одно. Если по воле Господа и с Его благословения я несу то тяжкое бремя, которое, как ты знаешь, мне и должно нести, и если я не смогу завершить мои священные обязательства, тогда, когда моя душа сбросит свою смертную оболочку, я молю тебя, дорогой брат, встань и займи мое место.
– Твое желание есть и мое, – прошептал Миха.
– В эти тяжелые времена, – продолжил Иешуа, – вещи не всегда таковы, какими они кажутся. Точно так же, как и люди, – добавил он, задумчиво глядя на спящих апостолов. – Те, что не смогут вынести правду, постараются сделать все, чтобы предать ее забвению. Как и меня.
Миха стоял неподвижно, не сводя глаз со своего возлюбленного Иешуа. Слезы текли по его щекам. Он все понял.
– Я прошу только о том, что, как я знаю, ты можешь сделать…
– С радостью, – прервал его Миха.
– Да, – улыбнулся Иешуа. – В этом тебе нет равных. Так вот, я прошу, что бы ни случилось, не дай истине умереть вместе со мной.
– Мне невыносима сама мысль… – перебил Миха.
– Ты даешь слово? – не отступался Иешуа.
– Перед Господом.
Иешуа улыбнулся, он, казалось, был доволен, хотя и дрожал от холода. На нем не было накидки, потому что по дороге к Гефсимании он отдал ее старику, чтобы тот не мерз холодными ночами под открытым небом. Миха снял с себя свою накидку, убеждая Иешуа завернуться в нее и согреться.
– Тогда на тебе не останется ничего, кроме синдона, – запротестовал Иешуа. – Я не могу принять твою накидку. Со мной все в порядке.
Миха указал на незначительность жертвы:
– Все, что я есть, и все, что есть у меня есть, я с радостью отдам во имя Господне, Елион.
Иешуа улыбнулся и принял пожертвование Михи.
– А теперь, дорогой друг, оставь меня с Ним.
На лице Иешуа отразилось блаженное умиротворение.
Миха наблюдал за своим другом, не в силах предотвратить то, что он предсказал: предательство одного из двенадцати. Мучаясь от мысли, что этот час уже близок.
Затем, когда страдания сделались невыносимыми, его тоска породила план, который, при известной удаче, мог спасти жизнь Иешуа. Его душа воспарила. Да, еще существовал способ выручить друга! Если Иешуа арестуют и приговорят к распятию, Миха еще сможет его освободить. Страх превратился в надежду, злость в радость. Не имело значения, что вскоре совершит один из двенадцати. Миха, тринадцатый, презираемый остальными, еще в состоянии отвести от возлюбленного друга неминуемую беду.
Миха поспешил к Иешуа, чтобы открыть ему свой план, но как раз в этот миг увидел, что Иуда входит в сад и поцелуем подает сигнал дожидающимся стражникам арестовать того, кого он целует, предавая тем самым и человека, и Бога.
В то время как римские стражники уводили Иешуа, апостолы разбежались, испугавшись за свои жизни. В саду не осталось никого, никто не последовал за Иешуа, чтобы просить за него или чтобы быть с ним рядом. Апостолы хорошо знали, что они разделят участь Иешуа, если вступятся, и каждый из них заботился гораздо больше о себе, чем о нем.
Миха тоже скрылся из сада, но не из боязни за свою жизнь. Он помчался заручиться помощью, которая ему требовалась для подготовки к хитроумному предприятию, втайне надеясь, что надобность в нем все-таки отпадет. Прошлым вечером план этот вряд ли показался бы чем-либо большим, чем порождение ночных кошмаров. Теперь он был единственной надеждой Иешуа.
ГЛАВА 46
День десятый, вечер
Хиллингдон, Лондон
Они оставили Сарками делать то, что он умел делать лучше их и всех прочих. А именно: подготавливать оставшуюся часть свитка для перевода. То есть резать ее на полосы. Весьма трудоемкая работа, обещавшая занять всю ночь.
– Мы не можем оставить все в таком виде еще на тысячелетие или два, – сказала Сабби.
Гил знал, что она права, и все-таки им обоим столь необходимая по логике акция казалась ужасным кощунством. Тем самым, которое лучше бы никогда не совершать.
О том, чтобы заночевать у Сарками, не могло быть и речи. Хотя все реставрационные работы проводились им в Англии, он до сих пор считался сотрудником музея Израиля, и раз уж Сабби разыскивают, то вычислить ее здесь проще простого. Да еще с новыми игроками. И они отправились в оживленный отель, чтобы продолжить ночное бдение там. Сарками позвонит, как только закончит.
Сабби спросила два номера. Это казалось необязательным, но Гил не стал возражать. Разве не чудесно провести немного времени в одиночестве? Не тут-то было.
– Одна комната для нас, вторая для них, – объяснила Сабби. – Мы остановимся в одной, зажжем свет и будем делать все, что нам заблагорассудится.
Другая комната предназначалась для наблюдения за тем, что творится на улице. Было бы слишком заметно, сказала она, каждый раз выключать свет, когда им захочется глянуть в окно, а затем снова включать его.
– Теперь нам остается лишь ждать, – добавила Сабби.
Гил подавил порыв подойти к окну и как следует осмотреть улицу, неважно, со светом или без света. Он сел на кровать напротив Сабби.
Похоже, ночь обещала быть долгой.
Сабби уселась на свой край большой двуспальной кровати, скинула туфли и принялась массировать ступни.
– Ты когда-нибудь играл в шахматы?
«Не предлагает же она сыграть в шахматы, чтобы скоротать время!»
Гил кивнул.
– Значит, знаком с рокировкой?
Рокировка являлась весьма действенным и наиболее шоковым приемом в стратегии шахматного сражения. Она состояла в мгновенном перемещении короля с его обычной позиции в центре доски в защищенный угол. Один ход – и все тщательно разрабатываемые планы противника терпят крах. Гил цепко держал это в уме. В нужный момент всегда неплохо рокироваться.
– На деле теперь рокируемся вовсе не мы, – заявила Сабби. – Маккалум уже не единственный король на шахматном поле.
Когда какое-то время назад Сарками увел ее в другую комнату своего домика, он имел на то веские основания. И она посвятила Гила в детали.
Сарками сказал ей, что одним из двоих мужчин, замеченных ею возле квартиры Ладлоу, был Абдул Малука, глава видеостудии «Мусульмане во имя истины», а вторым – его телохранитель, наемный убийца Айжаз.
– Они сирийцы, – сообщил ей Сарками.
– Соотечественники! – воскликнула Сабби.
Она понимала, какими крепкими могли быть узы такого рода.
– Нет, Малука родился в Сирии, как и я, но он не мой соотечественник, – ответил Сарками. – Малука стремится явить миру послание, которое несет свиток, но только если оно послужит его целям. В противном случае он уничтожит его. Он мне не соотечественник, – повторил Сарками.
– Они не слишком отличаются один от другого, Малука и Маккалум, – сказала Сабби.
Она повернулась к Гилу.
– Тот, кто застал нас врасплох в монастыре, не показался тебе знакомым? – спросила она.
Гил попытался припомнить. Морщинистое лицо, искривленное тело. Да, таков был уборщик музея, но, как и многие прочие, Гил не обращал на него никакого внимания. Сабби сразу же опознала его, но она понятия не имела, что он шпионил в пользу Малуки, а возможно, и убивал.
– И наверняка есть что-то еще, – заявила Сабби. – Что-то, что мы упускаем.
Сарками тоже с этим согласен, сказала она. Кусочки головоломки не складываются, как должны бы. Головорезы Маккалума и Малука со своим киллером появились у квартиры Ладлоу примерно в одно и то же время и, очевидно, с одним и тем же намерением. Человек Маккалума, засекший их в ресторане, и Малука со своими людьми прибыли в Уэймут почти одновременно. Это не могло быть случайностью. И куда делся де Вриз? Что-то не сходится, и этот пробел весьма смахивает на рокировку.
Поэтому лучше всего сейчас держать и свиток, и человека, который способен перевести его, в разных местах. По крайней мере, какое-то время. Кроме того, сказала Сабби, в тексте свитка имеется нечто большее, чем то, что усваивается при беглом его прочтении.
– Взять, например, сцену в Гефсимании, – сказала она. – Помнишь, где Иешуа разговаривает с Михой как раз перед появлением римских стражников, пришедших арестовать его? Что тебе в ней кажется странным?
Единственное, что засело у него в голове, это как Миха отдает Иешуа свою накидку, а сам остается в одном синдоне, то есть в том, что Сабби классифицировала как набедренную повязку.
Подробность и впрямь довольно странная, чтобы пересылать ее через десятки веков.
– Правильно, – воскликнула она. – В том-то и дело. Зачем бы Михе включать это в текст?
– Может, для того, чтобы подчеркнуть, что он в результате отморозил себе задницу? – предположил со смехом Гил.
Она не улыбнулась. Каждое слово, которое Миха награвировал на медных листах, требовало времени и драгоценного кусочка площади для его размещения. Эта подробность, должно быть, имела огромнейшее значение, иначе Миха не привел бы ее в своем тексте. На Гила, казалось, это не произвело впечатления.
– Ты не улавливаешь, – разочарованно сказала Сабби. – Послушай, ведь эта сцена и есть непреложное доказательство подлинности документа. То самое, что мы так долго искали и за что Ладлоу отдал свою… Подожди, – в возбуждении воскликнула она, – я знаю, как объяснить, чтобы ты понял. Эта сцена – знак Михи нам. Как те знаки, которые оставлял нам Элиас на спрятанном за обложкой обрывке страницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47