А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 

Аминь.
Я бросаю «гранаду» Эрика за углом, бегу, ориентируясь на вой сирен, через Чапелтаун.
Чапелтаун – наше место, наш приют на один год, зеленая улица с величественными старыми домами, маленькая неряшливая квартирка, которую мы до краев наполняли сексом, скрываясь от всего остального мира, от моего остального мира.
Я поворачиваю на Реджинальд-стрит: голубые огни вращаются беззвучно, на каждом пороге – ходячие мертвецы с раскрытыми ртами и молочными бутылками, я иду мимо муниципального центра, мимо полицейских в форме, под полицейской лентой, через ворота, на игровую площадку, на старинную сцену, где мы, актеры, двигаем своими деревянными конечностями, чешем свои деревянные затылки деревянными руками, а Эллис смотрит на меня и говорит:
– Господи. Какого хрена…
И они все здесь:
Олдман, Ноубл, Прентис, Олдерман и Фарли; Радкин бежит ко мне через площадку.
А я смотрю на тело, лежащее на полу под плащом, проклиная Бога со всеми его долбаными ангелами, чувствуя вкус крови и приближение конца:
Я вижу черные волосы, вымазанные грязью.
Радкин хватает меня, разворачивает к себе, говорит:
– Где ты был, мать твою, где ты был, мать твою, где ты был… – повторяет он снова, и снова, и снова.
А я смотрю на тело, лежащее на полу под плащом, все еще проклиная Бога и всех его чертовых ангелов, думая:
Нет никакого ада, кроме этого ада.
Проклиная все фальшивые ады, с их генералами и ведьмами.
Я вижу черные волосы.
Радкин смотрит мне в глаза, мои глаза смотрят мимо него, и я вырываюсь и бегу вперед, через площадку, сбивая с ног Прентиса и Олдермана, падая на колени, плащ – у меня в руках, лицо – у меня в ладонях, волосы – в крови, а не в грязи, ответ получен, обещание сделано, а они оттаскивают меня, крича:
– Уберите его отсюда, мать вашу!
Радкин поднимает меня и уводит прочь. Нам навстречу попадается мужчина в халате и пижаме, он идет по площадке прямо на нас, сжимая в руках бутылку молока. У него на лбу написано «О-Т-Е-Ц», его глаза закрыты, чтобы не видеть этого кошмара, этой смерти. Он глядит на нас в упор, проходя мимо, а мы останавливаемся, мы смотрим, как он подходит все ближе и ближе, до тех пор пока бутылка не выпадает у него из рук на землю, которая убила его дочь, и начинает рыть твердую землю, ища выход, который он найдет лишь год спустя, мертвый, в той же пижаме, с разорвавшимся от горя сердцем, которое не заживет, не излечится, и это никогда не закончится.
Мое обещание, моя молитва; его ад.
Радкин наклоняет мою голову и толкает меня на заднее сиденье машины, Эллис оборачивается и что-то говорит мне, но я его не слышу.
Они меня увозят.
Они сажают меня в камеру, швыряют мне туда стопку чистой одежды и приносят завтрак.
– Собрание через десять минут, – говорит Радкин, садясь напротив меня. – Они хотят, чтобы ты тоже присутствовал.
– Почему?
– Они же ничего не знают, на хрен. Мы тебя прикрыли.
– Не стоило.
– Я знаю, Майк так и говорил.
– И что теперь?
Радкин наклоняется через стол, сжимает руки.
– Ее больше нет, понятно? Возвращайся к семье. Ты им нужен, а ей уже нет.
– Я вломился в дом к Эрику Холлу, избил его и угнал его машину.
– Я знаю.
– Это не прикроешь.
– Ходят слухи, что Питер Хантер из департамента внутренних расследований собирается в Брэдфорд, чтобы прошерстить их Отдел по борьбе с проституцией на предмет нарушения устава.
– Ты шутишь?
– Нет.
– И что же тогда будет с Эриком?
– Ничего. Его на некоторое время отправили домой.
– Вот черт.
– Крейвен трясется, думает, Лидс – следующий под раздачу.
Я начинаю улыбаться.
– Не надейся, что Эрик тебя когда-нибудь простит. Я киваю.
Радкин встает.
– Спасибо, Джон, – говорю я.
– Ты не будешь меня благодарить, когда узнаешь, что произошло этой ночью.
– Спасибо за помощь.
– Ее больше нет, Боб. Возвращайся в семью, и все будет хорошо.
Я киваю.
– Я не слышу, – говорит он.
– Хорошо, – говорю я.
Олдман встает и смотрит на нас так, будто ничего, кроме нас, он вообще не видит.
Выходные отменены.
Мы ждем, но все не так, как всегда.
Игра окончена.
– Сегодня утром, приблизительно в 5:45 на игровой площадке, расположенной между Реджинальд Террас и Реджинальд-стрит в районе Чапелтаун города Лидса, был обнаружен труп шестнадцатилетней Рейчел Луиз Джонсон. Потерпевшая работала младшим продавцом в магазине и проживала в седьмом микрорайоне города Лидса, по адресу Сейнт Мэриз-роуд, 66. Последний раз ее видели живой в четверг, седьмого июня, в половине одиннадцатого вечера, в Лидсе, в баре «Хофбраухаус», что в торговом центре «Меррион». Рост потерпевшей – пять футов четыре дюйма, телосложение нормальное, волосы светлые, до плеч. Она была одета в сине-желтую клетчатую юбку, синий жакет, темно-синие колготки и черно-бежевые сабо на высоком каблуке с медными заклепками. Вскрытие производит патологоанатом Министерства внутренних дел доктор Фарли. На данный момент установлено, что потерпевшая получила несколько сильных ударов тупым предметом по голове, а также что сексуальному насилию она не подверглась. Убийца оттащил труп на пятнадцать – двадцать ярдов от того места, где было совершено нападение. Его одежда должна быть сильно запачкана кровью, особенно передняя часть куртки, рубашки и брюк, которые были на нем в момент убийства. У нас нет никаких свидетельств того, что Рейчел Луиз Джонсон занималась проституцией.
Заместитель начальника полиции Джордж Олдман садится и обхватывает голову руками. Мы молчим.
Молчим.
Молчим до тех пор, пока начальник уголовного розыска Ноубл не встает перед доской, доской, на которой большими жирными буквами написано:
Тереза Кэмпбелл.
Клер Стрэчен.
Джоан Ричардс,
Мари Уоттс.
До тех пор, пока он не встает перед этой доской и не говорит:
– Все свободны.
Ноубл поднимает глаза и спрашивает:
– А что с Фэйрклофом?
– Мы его упустили, – говорит Радкин.
– Упустили?!
Эллис прожигает глазами мою щеку.
– Да.
– Это произошло по моей вине, сэр, – говорю я.
Ноубл поднимает руку.
– Неважно. Где он сейчас?
– Дома. Спит, – отвечает Эллис.
– Тогда сейчас – самое время его разбудить, мать вашу!
Он на коленях, на полу, в углу, подняв руки, с расквашенным носом.
В моем теле нет сил.
– Ну! – орет Радкин. – Где ты был, мать твою?!
Я колотился в двери, колотил по мордам, выламывал двери, выкручивал руки.
– На работе, – кричит он.
Эллис, впечатывая кулаки в стену:
– Вранье!
Я насиловал проституток, я трахал их в задницу.
– Это правда.
– Ты, убийца…баный, говори мне, где ты был!
Я вламывался в дома, угонял машины, избивал мудаков вроде Эрика Холла.
– Я работал.
– Правду, мать твою!
Я искал проститутку.
– Работал я, работал!
Радкин поднимает его с пола, ставит стул и сажает его, кивая на дверь:
– Ты, значит, посидишь тут, бля, и поразмыслишь, где ты был сегодня в два часа ночи, мать твою, и чем занимался, понял?
Я был в «Редбеке», на полу, в слезах.
Мы стоим у входа в Брюхо, Ноубл наблюдает в глазок.
– Что он там делает, этот мудак? – спрашивает Эллис.
– Ничего, – отвечает Ноубл.
Радкин отрывает взгляд от кончика своей сигареты и спрашивает:
– Что дальше?
Ноубл отстраняется от глазка. Мы четверо стоим в кружок, как будто молимся. Он поднимает глаза к низкому потолку и смотрит не моргая, как будто пытается сдержать слезы. Потом говорит:
– Фэйрклоф – это лучшее, что у нас есть на данный момент. Боб Крейвен собирает свидетелей, Олдерман ходит по домам, Прентис разбирается со службой такси. А вы продолжайте колоть его.
Радкин кивает и тушит сигарету.
– Понятно. Значит – за работу.
Мы с Радкиным сидим за столом против Донни Фэйрклофа. Эллис стоит, прислонившись к двери.
Я наклоняюсь вперед, ставлю локти на стол:
– Значит, так, Дон. Мы все хотим как можно скорее пойти домой, правда?
Молчание, голова опущена.
– Ты ведь тоже хочешь домой? Или нет?
Кивок.
– Значит, у нас у всех одни интересы. И ты должен нам помочь, хорошо?
Голова по-прежнему опущена.
– Во сколько ты вышел вчера на работу?
Он поднимает глаза, шмыгает носом и отвечает:
– Сразу после обеда. В районе часа дня.
– И во сколько ты освободился?
– Как я уже сказал, около часа ночи.
– И что ты делал потом?
– Я поехал на вечеринку.
– Куда? На чью вечеринку?
– В Чапелтаун, на одну из тех вечеринок… Я не знаю, кто там был хозяин.
– Ты помнишь, где это было?
– Недалеко от Леопольд-стрит.
– Во сколько?
– Около половины второго.
– До?
– До полтретьего, может, до трех.
– Знакомые были?
– Да.
– Кто?
– Я не знаю, как их зовут.
Радкин смотрит на него:
– Жаль, Дональд. Очень жаль.
– А если бы ты их снова увидел, то узнал бы? – спрашиваю я.
– Да.
– Мужчины или женщины?
– Пара черных парней, пара девушек.
– Девушек?
– Таких… ну, вы знаете.
– Нет, не знаем. Поконкретнее, пожалуйста.
– Проституток.
– То есть, шлюх? – говорит Радкин.
Он кивает.
– А ты-то ходишь к шлюхам, а Донни? – спрашиваю я.
– Нет.
– Тогда откуда ты знаешь, что те девушки были проститутками?
– Я же их подвожу иногда. Они рассказывают.
– А скидки они тебе не предлагают? В обмен на дешевый проезд?
– Нет.
– Так, ясно, значит, ты был на вечеринке. И что ты там делал?
– Я немного выпил.
– Ты все время ходишь на вечеринки после работы?
– Нет, но сейчас же Юбилей.
– Ты, я смотрю, патриот, Дон, – улыбается Радкин.
– Да, я патриот.
– Тогда какого хрена ты пьешь с черномазыми и шлюхами?
– Я же сказал, я просто хотел выпить.
– Значит, ты просто сидел в уголке и потягивал пивко, так? – спрашиваю я.
– Да, так оно и было.
– А танцы-шманцы? Обжиманцы?
– Нет.
– И травку не курил?
– Нет.
– Значит, потом ты просто пошел домой?
– Да.
– И во сколько это было?
– Где-то около трех.
– А где ты живешь?
– В Падси.
– Хорошее место – Падси.
– Неплохое.
– Ты один живешь, Донни?
– Нет, с мамой.
– Это хорошо.
– Да, ничего.
– А она чутко спит, мама-то твоя?
– В смысле?
– Ну, она слышала, как ты пришел?
– Сомневаюсь.
Радкин, улыбаясь во всю морду:
– А я думал, вы спите в одной кровати.
– Да пошел ты…
– Слушай, – говорит Радкин сквозь зубы, глядя Фэйрклофу прямо в глаза. – Ты в таком дерьме, что лучше бы тебе было трахать собственную маму. Ты понял?
Фэйрклоф опускает глаза, начинает грызть ногти.
– Итак, – говорю я, – вот что у нас вырисовывается на данный момент: ты свалил с работы около часа, пошел на вечеринку на Леопольд-стрит, выпил и поехал домой в Падси в районе трех. Правильно?
– Правильно, – кивает он. – Правильно.
– Это кто говорит?
– Я.
– А еще кто?
– Любой чувак, который был на той вечеринке.
– Но при этом ты не знаешь, как этих чуваков зовут, так?
– Да вы любого спросите, они все меня опознают, я клянусь.
– Будем надеяться. Для твоего же, бля, блага.
Наверх из Брюха.
Без сна.
Один кофе.
Без снов.
Одно это:
Пиджаки на спинках стульев и сигаретный дым, серые лица, черные круги:
Олдман, Ноубл, Прентис, Олдерман, Радкин и я.
На каждой стене – имена:
Джобсон.
Берд.
Кэмпбелл.
Стрэчен.
Ричардс.
Пене.
Уоттс.
Кларк.
Джонсон.
На каждой стене – слова:
Отвертка.
Брюшная полость.
Ботинки.
Грудь.
Молоток.
Череп.
Бутылка.
Задний проход.
Нож.
На каждой стене – цифры:
1,3 дюйма .
1974.
32.
1975.
239+584.
1976.
ХЗ
1977.
3.5.
– У нас есть свидетель, этот Марк Ланкастер, который говорит, что видел белый «Форд-кортина» с черной крышей на Реджинальд-стрит сегодня, около двух часов ночи. Тачка Фэйрклофа. Без вопросов, – говорит Ноубл.
Мы слушаем, ждем.
– Значит, так, Фарли говорит, что это – однозначно один и тот же мужчина. Без вопросов. Кроме того, ребята Боба Крейвена выловили еще одного свидетеля, который видел этого чувака, этого Дейва, в ту ночь, когда была убита Джоан Ричардс. По описанию – вылитый Фэйрклоф. Без вопросов.
Слушаем, ждем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40