Мою грудь сдавило, было трудно дышать.
Я посмотрел на часы на приборной доске.
Семь минут восьмого.
Черт.
Я стоял на Даркар-лейн, в Даркаре, у подъездной аллеи, ведущей к дому Радкина.
Я глянул в зеркало заднего обзора.
Ничего.
Я сидел и ждал.
Через двадцать минут женщина в пеньюаре открыла парадную дверь и забрала с крыльца две пол-литровые молочные бутылки.
Я подождал, пока она не закроет дверь, завел двигатель, включил радио и поехал прочь.
В сторону Уэйкфилда, по Дюйсберри Роуд, мимо Шоукросса, мимо Хэнгинг-Хитона, через центр Бэтли, слушая радио:
«Двое мужчин в масках ворвались в почтовое отделение в Шадвелле, избили работника отделения и его жену и скрылись, прихватив 750 фунтов стерлингов. В настоящий момент их разыскивает полиция. По словам очевидцев, один из преступников отличается «особой жестокостью». Мистер Эрик Гауэрс, шестидесяти пяти лет, и его жена Мэй, шестидесяти четырех лет, были доставлены в больницу, но вскоре отпущены домой».
Через центр Бэтли к окраине, где я припарковался на Брэдфорд-роуд, у китайского кафе, торгующего едой на вынос.
Сразу за газетным магазинчиком «РД-Ньюс».
Сразу за бронзовым «Датсуном-260».
Я позвонил ей домой.
Никого.
Я положил трубку.
Я снова стоял в красной телефонной будке и смотрел на окно над входом в магазинчик.
– Эрик дома?
– А кто спрашивает?
– Это его друг.
Джон Радкин стоял у окна, одной рукой упираясь на раму, другой – на стекло. Он не улыбался.
– Это Эрик Холл.
– Деньги достал?
– Да.
– Будь на стоянке у парка Георга в полдень.
Я повесил трубку, не спуская глаз с Джона Радкина.
Я вернулся к машине и стал ждать.
Через полчаса Радкин вышел из газетного магазинчика с ребенком на руках. За ним вышла женщина в солнечных очках.
Мальчик был в голубой пижаме, женщина – вся в черном.
Они сели в «датсун» и уехали.
Я остался сидеть.
Через пять минут я вышел из машины и пошел за магазинчик, во двор, мимо помойных баков, сваленных в кучу мусорных мешков, гниющих картонных коробок, отсчитывая окна.
Я прибавил в уме. Два окна с двумя парами старых штор глядели на меня с тыльной стены дома, у подножия которой в асфальт были закатаны осколки бутылочного стекла.
Я толкнул красную деревянную дверь, затем медленно открыл ее.
Меньше всего мне сейчас хотелось увидеть коричневую морду пакистанца из магазинчика.
Я закрыл за собой дверь и стал двигаться на ощупь вдоль ящиков и газовых баллонов. Через некоторое время я добрался до новой двери.
Придумывая на всякий случай, что можно было бы сказать, я открыл ее.
Передо мной был коридор, ведущий в торговое помещение магазинчика. Он был заставлен до самого потолка коробками с чипсами «Уокер» и старыми журналами. Справа от меня была лестница.
Я решил рискнуть и стал осторожно подниматься по ней. На верхней площадке была белая застекленная дверь.
За стеклом было темно.
Я остановился и прислушался.
Тишина.
Я решил рискнуть по-крупному и подергал ручку.
Закрыто.
Черт.
Я снова подергал, чувствуя, что она должна поддаться.
Я достал перочинный нож и вставил его между рамой и дверью.
Кто не рискует –
Я навалился на него всем телом.
Без результата.
Тот не выигрывает –
Я попробовал снова.
Нож сломался, от рамы откололась щепка, я снова до крови порезал руку, но дверь была открыта.
Я стоял и прислушивался.
Ничего.
Еще один темный коридор.
Я обмотал руку носовым платком и пошел на цыпочках по коридору в переднюю часть квартиры. Из коридора вели три двери.
В квартире воняло. Не меньше запаха угнетали низкие потолки.
В гостиной стояли: тахта, стул, стол, телевизор и телефонный аппарат на картонной коробке. Пол был усыпан пустыми пакетами из-под чипсов и бутылками из-под лимонада.
Ковра на полу не было.
Только большое, бля, темное пятно на половицах.
Я вернулся в коридор и попробовал открыть первую дверь справа.
Эта дверь вела в маленькую пустую кухню.
Я толкнул дверь слева.
Она вела в спальню с парой старых плотных черных штор. Они были закрыты.
Я включил свет.
В комнате стояла огромная двуспальная кровать без постельного белья. Еще одно большое темное пятно на цветастом матрасе.
Вдоль одной из стен были расположены встроенные шкафы.
Я открыл их.
Лампы, фотографические лампы.
Я закрыл дверцы шкафов и выключил свет.
На другой стороне коридора была последняя дверь.
За ней оказалась ванная и еще одна пара старых черных, плотно закрытых штор.
Полотенца, коврики, газеты и банки с краской. Сама ванна была безупречно чистой.
Я промыл руку под струей холодной воды и вытер ее насухо.
Я закрыл дверь и пошел по коридору к выходу.
На лестничной площадке я остановился и отломал щепки от белой двери.
Я попытался снова закрыть замок, но он не поддавался.
Я оставил дверь как есть, и спустился на первый этаж.
На нижней ступеньке я остановился и прислушался.
Тишина.
Я вышел обратно во двор через красную деревянную дверь.
Я прошел мимо помойных баков, сваленных в кучу мусорных мешков и гниющих картонных коробок. Маленькая рыжая собачонка смотрела мне вслед.
Я обошел дом, прошел вдоль фасада, мимо китайской забегаловки, и сел в машину.
Был двенадцатый час дня.
Я позвонил ей домой.
Никого.
Я положил трубку и снова набрал номер.
Никого.
Я положил трубку.
За парком Короля Георга и Денхольмским полем для игры в гольф я съехал на обочину и развернулся.
Я никак не мог избавиться от дурного предчувствия, я не мог оставить все, как есть.
Я медленно проехал обратно по дороге, завернул за угол и въехал на стоянку за баром.
Почти полдень.
На стоянке было пять машин, три из них стояли капотом к живой изгороди и полю, две – к тыльной стене бара.
Синей «гранады» среди них не было.
Я припарковался на углу. Дурное предчувствие не отпускало. Я посмотрел в сторону живой изгороди и поля.
Я стал ждать, не спуская глаз с зеркала заднего обзора.
В сером «вольво» сидели двое мужчин и ждали, не спуская глаз с зеркала заднего обзора.
Черт.
Через две машины от «вольво» стоял белый «Пежо-304». Из него вышел Эрик Холл.
Я смотрел, как он идет ко мне, засунув руки в глубокие карманы своей замшевой куртки.
Он обошел мою машину сзади и постучал в окно.
Я опустил стекло.
Он наклонился и спросил:
– Ну, и чего ты ждешь? Рождества?
– Деньги достал?
– Да, – сказал он и выпрямился.
Я смотрел в зеркало заднего обзора на две головы в «вольво».
– Где они?
– В машине.
– А что с твоей «гранадой»?
– Пришлось, бля, продать. Чтобы тебе заплатить.
– Садись, – сказал я.
– Так ведь деньги в машине.
– Я сказал, садись, – повторил я, включая зажигание.
Он обошел машину и сел рядом со мной.
Я сдал задом вдоль изгороди парка.
– Куда мы едем?
– Кататься, – сказал я, выезжая на дорогу.
– А как же деньги?
– Да хер с ними.
– Но…
Я смотрел то на дорогу, то в зеркало.
– Там, на стоянке, в сером «вольво» сидели два мужика. Ты их видел?
– Нет.
Я ударил по тормозам и съехал на обочину.
– Вот этих, – сказал я, показывая на пролетевший мимо нас «вольво». – Не видел?
– Черт.
– То есть ты понятия не имеешь, кто они такие?
– Нет.
– А ты не собирался, случайно, меня сдать, пристрелить или сделать еще что-нибудь умное в этом роде?
– Нет, – сказал он, покрываясь испариной.
Я сдал назад, развернулся и поехал в обратную сторону.
– Тогда кто же они такие, мать твою? – спросил я, утапливая педаль в пол.
– Я не знаю. Честное слово.
– Эрик, ты сука – грязный продажный мусор. Старый газетный писака вроде меня появляется у тебя на пороге и просит пять кусков. И ты просто берешь и подаешь их ему на серебряном блюде с голубой каемкой? Очень сомневаюсь, мать твою.
Эрик Холл молчал.
Мы снова проехали мимо парка. «Вольво» нигде не было.
– Так кому ты об этом рассказал? – снова спросил я.
– Слушай, – вздохнул он, – останови машину. Пожалуйста.
Я проехал чуть дальше и припарковался у церкви на Галифакс-роуд.
Какое-то время мы просто сидели и молчали. Не было ни дождя, ни солнца. Не было ничего.
В конце концов он сказал:
– Я и так уже в дерьме по уши.
Я молча кивнул.
– Понимаешь, я не всегда играл по правилам, мать их ети. Время от времени закрывал глаза на кое-какие вещи.
– Не бесплатно, я так понимаю?
Он снова вздохнул и сказал:
– Ну а кто, бля, делает это бесплатно?
Я промолчал.
– Я собирался тебе заплатить. Без дураков. И я все еще готов заплатить, если это необходимо. Не все пять штук. Их у меня нет. Но я получил две с половиной за машину, и они – твои.
– Не надо мне твоих долбанных денег, Эрик. Я просто хочу понять, что происходит.
– Эти мужики в машине, да? Я понятия не имею, кто они такие. Но я готов спорить, что они как-то связаны с этой падлой Питером Хантером и его расследованием.
– За что тебя отстранили?
– За взятки.
– И все?
– Этого достаточно.
– А Дженис Райан?
– Об этом дерьме я и думать сейчас не хочу.
– Когда ты видел ее в последний раз?
Он вздохнул, вытер ладони о ляжки и покачал головой:
– Не помню.
– Эрик, – сказал я, – хрен с ними, с деньгами. Расскажи мне, что случилось. Когда Хантер тебя отыме-ет, тебе понадобится каждый, бля, доллар, чтобы отмыть свои грязные ручонки. Так что расскажи мне правду, мать твою, – и сэкономишь себе целых два с половиной куска.
Он посмотрел в окно, на черный шпиль, упирающийся в небо, затем откинул голову на спинку сиденья и тихо сказал:
– Я ее не убивал.
– А разве я это говорил?
– Две недели назад она позвонила мне и сказала, что ей нужны деньги, чтобы уехать. Сказала, что хочет продать мне кое-какую информацию.
– Ты с ней встретился?
– Нет.
– А ты знаешь, о какой информации шла речь?
– Насчет каких-то ограблений.
– Каких ограблений?
– Она не сказала.
– Прошлых или будущих?
– Она не сказала.
Я посмотрел на его жирное испуганное лицо, потеющее на моем пассажирском сиденье.
– Ты кому-нибудь об этом рассказывал?
Он сглотнул и кивнул.
– Кому?
– Одному сержанту из Лидса. По имени Фрейзер, Боб Фрейзер.
– Когда ты ему об этом рассказывал?
– Почти сразу после ее звонка.
– А зачем ты ему об этом рассказывал?
Эрик Холл повернулся ко мне лицом и сказал, показывая пальцем на свое лицо:
– Затем, что он выбил это из меня, вот, бля, зачем.
– А почему он это сделал?
– Потому, что он был ее сутенером.
– Я думал, ее сутенером был ты.
– Давным-давно.
– Тот журнал с фотографиями. Ты что-нибудь об этом знаешь?
– Ничего. Без дураков. Она ничего мне об этом не рассказывала.
Я сидел за рулем и не знал, что думать.
Через некоторое время Эрик Холл сказал:
– У тебя есть ко мне еще какие-нибудь вопросы?
– Да, есть, – сказал я. – Кто ее убил?
Эрик Холл шмыгнул носом и сказал:
– Есть у меня, бля, одна теория.
Я повернулся, чтобы посмотреть на него, на этого жирного слизняка, на человека, готового сэкономить два гребаных куска ценой своей собственной изолгавшейся души, которую в будущем не ждало ничего, кроме геенны огненной.
– Ну давай, Шерлок, поделись.
Он пожал плечами, как будто в этом не было ничего особенного, как будто это было на первой полосе каждой газеты, как будто этот жирный слизняк хотел выгадать еще один день:
– Фрейзер, – сказал он, улыбаясь.
– Не Потрошитель?
– Потрошитель? – засмеялся он. – А это еще кто, бля, такой?
Я посмотрел на крест над нашими головами и сказал:
– Последний вопрос.
– Валяй, – сказал он, все еще улыбаясь.
Падла.
– А Ка Су Пен?
– Кто? – переспросил он слишком быстро.
Улыбка исчезла.
– Китаянка. «Сью Пенн».
Он покачал головой.
– Эрик, ты работаешь в Брэдфордском отделе по борьбе с проституцией, так?
– Работал.
– Извини – работал. Но я уверен, что ты еще помнишь всех своих девочек. Особенно тех, которых Потрошитель покоцал прямо перед твоим, бля, долбаным носом. Или нет?
Он молчал.
– Это ведь был Потрошитель?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Я посмотрел на часы на приборной доске.
Семь минут восьмого.
Черт.
Я стоял на Даркар-лейн, в Даркаре, у подъездной аллеи, ведущей к дому Радкина.
Я глянул в зеркало заднего обзора.
Ничего.
Я сидел и ждал.
Через двадцать минут женщина в пеньюаре открыла парадную дверь и забрала с крыльца две пол-литровые молочные бутылки.
Я подождал, пока она не закроет дверь, завел двигатель, включил радио и поехал прочь.
В сторону Уэйкфилда, по Дюйсберри Роуд, мимо Шоукросса, мимо Хэнгинг-Хитона, через центр Бэтли, слушая радио:
«Двое мужчин в масках ворвались в почтовое отделение в Шадвелле, избили работника отделения и его жену и скрылись, прихватив 750 фунтов стерлингов. В настоящий момент их разыскивает полиция. По словам очевидцев, один из преступников отличается «особой жестокостью». Мистер Эрик Гауэрс, шестидесяти пяти лет, и его жена Мэй, шестидесяти четырех лет, были доставлены в больницу, но вскоре отпущены домой».
Через центр Бэтли к окраине, где я припарковался на Брэдфорд-роуд, у китайского кафе, торгующего едой на вынос.
Сразу за газетным магазинчиком «РД-Ньюс».
Сразу за бронзовым «Датсуном-260».
Я позвонил ей домой.
Никого.
Я положил трубку.
Я снова стоял в красной телефонной будке и смотрел на окно над входом в магазинчик.
– Эрик дома?
– А кто спрашивает?
– Это его друг.
Джон Радкин стоял у окна, одной рукой упираясь на раму, другой – на стекло. Он не улыбался.
– Это Эрик Холл.
– Деньги достал?
– Да.
– Будь на стоянке у парка Георга в полдень.
Я повесил трубку, не спуская глаз с Джона Радкина.
Я вернулся к машине и стал ждать.
Через полчаса Радкин вышел из газетного магазинчика с ребенком на руках. За ним вышла женщина в солнечных очках.
Мальчик был в голубой пижаме, женщина – вся в черном.
Они сели в «датсун» и уехали.
Я остался сидеть.
Через пять минут я вышел из машины и пошел за магазинчик, во двор, мимо помойных баков, сваленных в кучу мусорных мешков, гниющих картонных коробок, отсчитывая окна.
Я прибавил в уме. Два окна с двумя парами старых штор глядели на меня с тыльной стены дома, у подножия которой в асфальт были закатаны осколки бутылочного стекла.
Я толкнул красную деревянную дверь, затем медленно открыл ее.
Меньше всего мне сейчас хотелось увидеть коричневую морду пакистанца из магазинчика.
Я закрыл за собой дверь и стал двигаться на ощупь вдоль ящиков и газовых баллонов. Через некоторое время я добрался до новой двери.
Придумывая на всякий случай, что можно было бы сказать, я открыл ее.
Передо мной был коридор, ведущий в торговое помещение магазинчика. Он был заставлен до самого потолка коробками с чипсами «Уокер» и старыми журналами. Справа от меня была лестница.
Я решил рискнуть и стал осторожно подниматься по ней. На верхней площадке была белая застекленная дверь.
За стеклом было темно.
Я остановился и прислушался.
Тишина.
Я решил рискнуть по-крупному и подергал ручку.
Закрыто.
Черт.
Я снова подергал, чувствуя, что она должна поддаться.
Я достал перочинный нож и вставил его между рамой и дверью.
Кто не рискует –
Я навалился на него всем телом.
Без результата.
Тот не выигрывает –
Я попробовал снова.
Нож сломался, от рамы откололась щепка, я снова до крови порезал руку, но дверь была открыта.
Я стоял и прислушивался.
Ничего.
Еще один темный коридор.
Я обмотал руку носовым платком и пошел на цыпочках по коридору в переднюю часть квартиры. Из коридора вели три двери.
В квартире воняло. Не меньше запаха угнетали низкие потолки.
В гостиной стояли: тахта, стул, стол, телевизор и телефонный аппарат на картонной коробке. Пол был усыпан пустыми пакетами из-под чипсов и бутылками из-под лимонада.
Ковра на полу не было.
Только большое, бля, темное пятно на половицах.
Я вернулся в коридор и попробовал открыть первую дверь справа.
Эта дверь вела в маленькую пустую кухню.
Я толкнул дверь слева.
Она вела в спальню с парой старых плотных черных штор. Они были закрыты.
Я включил свет.
В комнате стояла огромная двуспальная кровать без постельного белья. Еще одно большое темное пятно на цветастом матрасе.
Вдоль одной из стен были расположены встроенные шкафы.
Я открыл их.
Лампы, фотографические лампы.
Я закрыл дверцы шкафов и выключил свет.
На другой стороне коридора была последняя дверь.
За ней оказалась ванная и еще одна пара старых черных, плотно закрытых штор.
Полотенца, коврики, газеты и банки с краской. Сама ванна была безупречно чистой.
Я промыл руку под струей холодной воды и вытер ее насухо.
Я закрыл дверь и пошел по коридору к выходу.
На лестничной площадке я остановился и отломал щепки от белой двери.
Я попытался снова закрыть замок, но он не поддавался.
Я оставил дверь как есть, и спустился на первый этаж.
На нижней ступеньке я остановился и прислушался.
Тишина.
Я вышел обратно во двор через красную деревянную дверь.
Я прошел мимо помойных баков, сваленных в кучу мусорных мешков и гниющих картонных коробок. Маленькая рыжая собачонка смотрела мне вслед.
Я обошел дом, прошел вдоль фасада, мимо китайской забегаловки, и сел в машину.
Был двенадцатый час дня.
Я позвонил ей домой.
Никого.
Я положил трубку и снова набрал номер.
Никого.
Я положил трубку.
За парком Короля Георга и Денхольмским полем для игры в гольф я съехал на обочину и развернулся.
Я никак не мог избавиться от дурного предчувствия, я не мог оставить все, как есть.
Я медленно проехал обратно по дороге, завернул за угол и въехал на стоянку за баром.
Почти полдень.
На стоянке было пять машин, три из них стояли капотом к живой изгороди и полю, две – к тыльной стене бара.
Синей «гранады» среди них не было.
Я припарковался на углу. Дурное предчувствие не отпускало. Я посмотрел в сторону живой изгороди и поля.
Я стал ждать, не спуская глаз с зеркала заднего обзора.
В сером «вольво» сидели двое мужчин и ждали, не спуская глаз с зеркала заднего обзора.
Черт.
Через две машины от «вольво» стоял белый «Пежо-304». Из него вышел Эрик Холл.
Я смотрел, как он идет ко мне, засунув руки в глубокие карманы своей замшевой куртки.
Он обошел мою машину сзади и постучал в окно.
Я опустил стекло.
Он наклонился и спросил:
– Ну, и чего ты ждешь? Рождества?
– Деньги достал?
– Да, – сказал он и выпрямился.
Я смотрел в зеркало заднего обзора на две головы в «вольво».
– Где они?
– В машине.
– А что с твоей «гранадой»?
– Пришлось, бля, продать. Чтобы тебе заплатить.
– Садись, – сказал я.
– Так ведь деньги в машине.
– Я сказал, садись, – повторил я, включая зажигание.
Он обошел машину и сел рядом со мной.
Я сдал задом вдоль изгороди парка.
– Куда мы едем?
– Кататься, – сказал я, выезжая на дорогу.
– А как же деньги?
– Да хер с ними.
– Но…
Я смотрел то на дорогу, то в зеркало.
– Там, на стоянке, в сером «вольво» сидели два мужика. Ты их видел?
– Нет.
Я ударил по тормозам и съехал на обочину.
– Вот этих, – сказал я, показывая на пролетевший мимо нас «вольво». – Не видел?
– Черт.
– То есть ты понятия не имеешь, кто они такие?
– Нет.
– А ты не собирался, случайно, меня сдать, пристрелить или сделать еще что-нибудь умное в этом роде?
– Нет, – сказал он, покрываясь испариной.
Я сдал назад, развернулся и поехал в обратную сторону.
– Тогда кто же они такие, мать твою? – спросил я, утапливая педаль в пол.
– Я не знаю. Честное слово.
– Эрик, ты сука – грязный продажный мусор. Старый газетный писака вроде меня появляется у тебя на пороге и просит пять кусков. И ты просто берешь и подаешь их ему на серебряном блюде с голубой каемкой? Очень сомневаюсь, мать твою.
Эрик Холл молчал.
Мы снова проехали мимо парка. «Вольво» нигде не было.
– Так кому ты об этом рассказал? – снова спросил я.
– Слушай, – вздохнул он, – останови машину. Пожалуйста.
Я проехал чуть дальше и припарковался у церкви на Галифакс-роуд.
Какое-то время мы просто сидели и молчали. Не было ни дождя, ни солнца. Не было ничего.
В конце концов он сказал:
– Я и так уже в дерьме по уши.
Я молча кивнул.
– Понимаешь, я не всегда играл по правилам, мать их ети. Время от времени закрывал глаза на кое-какие вещи.
– Не бесплатно, я так понимаю?
Он снова вздохнул и сказал:
– Ну а кто, бля, делает это бесплатно?
Я промолчал.
– Я собирался тебе заплатить. Без дураков. И я все еще готов заплатить, если это необходимо. Не все пять штук. Их у меня нет. Но я получил две с половиной за машину, и они – твои.
– Не надо мне твоих долбанных денег, Эрик. Я просто хочу понять, что происходит.
– Эти мужики в машине, да? Я понятия не имею, кто они такие. Но я готов спорить, что они как-то связаны с этой падлой Питером Хантером и его расследованием.
– За что тебя отстранили?
– За взятки.
– И все?
– Этого достаточно.
– А Дженис Райан?
– Об этом дерьме я и думать сейчас не хочу.
– Когда ты видел ее в последний раз?
Он вздохнул, вытер ладони о ляжки и покачал головой:
– Не помню.
– Эрик, – сказал я, – хрен с ними, с деньгами. Расскажи мне, что случилось. Когда Хантер тебя отыме-ет, тебе понадобится каждый, бля, доллар, чтобы отмыть свои грязные ручонки. Так что расскажи мне правду, мать твою, – и сэкономишь себе целых два с половиной куска.
Он посмотрел в окно, на черный шпиль, упирающийся в небо, затем откинул голову на спинку сиденья и тихо сказал:
– Я ее не убивал.
– А разве я это говорил?
– Две недели назад она позвонила мне и сказала, что ей нужны деньги, чтобы уехать. Сказала, что хочет продать мне кое-какую информацию.
– Ты с ней встретился?
– Нет.
– А ты знаешь, о какой информации шла речь?
– Насчет каких-то ограблений.
– Каких ограблений?
– Она не сказала.
– Прошлых или будущих?
– Она не сказала.
Я посмотрел на его жирное испуганное лицо, потеющее на моем пассажирском сиденье.
– Ты кому-нибудь об этом рассказывал?
Он сглотнул и кивнул.
– Кому?
– Одному сержанту из Лидса. По имени Фрейзер, Боб Фрейзер.
– Когда ты ему об этом рассказывал?
– Почти сразу после ее звонка.
– А зачем ты ему об этом рассказывал?
Эрик Холл повернулся ко мне лицом и сказал, показывая пальцем на свое лицо:
– Затем, что он выбил это из меня, вот, бля, зачем.
– А почему он это сделал?
– Потому, что он был ее сутенером.
– Я думал, ее сутенером был ты.
– Давным-давно.
– Тот журнал с фотографиями. Ты что-нибудь об этом знаешь?
– Ничего. Без дураков. Она ничего мне об этом не рассказывала.
Я сидел за рулем и не знал, что думать.
Через некоторое время Эрик Холл сказал:
– У тебя есть ко мне еще какие-нибудь вопросы?
– Да, есть, – сказал я. – Кто ее убил?
Эрик Холл шмыгнул носом и сказал:
– Есть у меня, бля, одна теория.
Я повернулся, чтобы посмотреть на него, на этого жирного слизняка, на человека, готового сэкономить два гребаных куска ценой своей собственной изолгавшейся души, которую в будущем не ждало ничего, кроме геенны огненной.
– Ну давай, Шерлок, поделись.
Он пожал плечами, как будто в этом не было ничего особенного, как будто это было на первой полосе каждой газеты, как будто этот жирный слизняк хотел выгадать еще один день:
– Фрейзер, – сказал он, улыбаясь.
– Не Потрошитель?
– Потрошитель? – засмеялся он. – А это еще кто, бля, такой?
Я посмотрел на крест над нашими головами и сказал:
– Последний вопрос.
– Валяй, – сказал он, все еще улыбаясь.
Падла.
– А Ка Су Пен?
– Кто? – переспросил он слишком быстро.
Улыбка исчезла.
– Китаянка. «Сью Пенн».
Он покачал головой.
– Эрик, ты работаешь в Брэдфордском отделе по борьбе с проституцией, так?
– Работал.
– Извини – работал. Но я уверен, что ты еще помнишь всех своих девочек. Особенно тех, которых Потрошитель покоцал прямо перед твоим, бля, долбаным носом. Или нет?
Он молчал.
– Это ведь был Потрошитель?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40