Он говорит с тем, кто находится в комнате, потом подзывает меня.
Пустая светлая комната, пустой стол и стул, залитые солнечным светом. На кровати лицом к стене, спиной ко мне лежит человек. Колин указывает мне на стул, потом говорит:
– Это Уолтер. Уолтер Кендалл. Он был знаком с Клер Стрэчен.
– Мистер Кендалл, я – сержант Фрейзер, сотрудник Лидского уголовного розыска. Мы расследуем возможную связь между убийством Клер Стрэчен и недавним преступлением, совершенном в Лидсе.
Колин Минтон кивает, уставившись на спину мистера Кендалла.
– Колин говорит, что вы знали Клер Стрэчен, – продолжаю я. – Я был бы вам очень благодарен, если бы вы рассказали мне что-нибудь о мисс Стрэчен или о дне, когда она была убита.
Уолтер Кендалл не шевелится.
Я смотрю на Колина Минтона и говорю:
– Мистер Кендалл?
Не отворачиваясь от стены, Уолтер медленно и четко говорит:
– Я помню вечер среды и утро четверга, когда проснулся от жутких криков, доносившихся из комнаты Клер. Это был настоящий животный вой. Я встал с постели и побежал по коридору. Она жила на втором этаже, в комнате рядом с лестницей. Дверь была заперта, и я минут пять барабанил по ней, пока она наконец не открыла. Она была одна, в слезах и в поту. Я спросил ее, что случилось, и все ли в порядке. Она сказала, что ей просто приснился дурной сон. Я спросил, что за сон? Она сказала, что чувствовала страшную тяжесть, как будто на ее грудь давила страшная сила, и она не могла дышать. Как будто из нее выдавливали саму жизнь. Она думала, что больше никогда не увидит своих дочерей. Я сказал, что она, наверное, просто что-нибудь съела. Ерунда, конечно, я и сам в это не верил, но что мне еще было говорить? Клер улыбнулась и сказала, что этот сон снится ей каждую ночь уже целый год.
Комната затряслась от проходящего мимо поезда.
– Она попросила, чтобы я остался у нее на ночь. Я лежал сверху, на покрывале, гладил ее по голове и спрашивал, не выйдет ли она за меня замуж. Я и раньше это часто говорил, но она только смеялась и отвечала, что принесет мне одно несчастье. Я сказал, что мне все равно, но она меня не хотела. Так – не хотела.
У меня пересохло во рту. В комнате было жарко, как в духовке.
– Она знала, что скоро умрет, сержант Фрейзер. Знала, что однажды они до нее доберутся. Доберутся и убьют.
– Кто? Что вы имеете в виду – убьют?
– В тот день, когда я с ней познакомился, она была пьяная, и я не обратил на это внимания. То есть в таком заведении, как это, можно наслушаться всякого. Но она не унималась и все время повторяла: «Они меня найдут и убьют». И она оказалась права.
– Простите, мистер Кендалл, но я не уверен, что правильно вас понял. Она не говорила, кто именно должен был ее убить и почему?
– Полиция.
– Полиция? Она сказала, что ее собираются убить полицейские?
– Особая полиция. Так она и сказала.
– Особая полиция? Но почему?
– То ли она что-то видела или знала, то ли они думали, что она что-то видела или знала.
– Она не рассказывала, что именно?
– Нет. Не рассказывала. Говорила, что не хочет втягивать нас в эту историю и подвергать опасности.
– А полицейским, расследовавшим ее убийство вы, конечно, ничего такого не рассказывали?
– Как будто они стали бы слушать. Они меня и так всерьез не воспринимали, особенно после того, что со мной случилось.
– Почему? Что с вами случилось, мистер Кендалл? – спрашиваю я.
Уолтер Кендалл переворачивается на другой бок и улыбается: его глаза – два бельма. Он слепой.
– Как это произошло? – спрашиваю я.
– Пятница, 21 ноября 1975 года. Я проснулся слепым. Я смотрю на Колина Минтона, он пожимает плечами.
– Раньше я видел, а теперь я слепой, – смеется Кендалл.
Я встаю.
– Спасибо, что уделили нам время, мистер Кендалл. Если вам придет в голову что-нибудь еще, пожалуйста…
Кендалл неожиданно вытягивает руку и хватает меня за рукав пиджака.
– Что-нибудь еще? Да я ни о чем другом и думать не могу.
Я отстраняюсь.
– Позвоните нам.
– Будьте осторожны, сержант. Это ведь с каждым может случиться. В любой момент.
Я иду по узкому коридору, на секунду приостанавливаясь у двери рядом с лестницей. Там холодно, туда не попадает солнечный свет.
Колин Минтон поднимает на меня глаза и начинает извиняться.
– Особая полиция? А дальше полный бред, а? – смеется инспектор Радкин.
Мы идем по Черч-стрит в сторону гаражей.
– Все-таки люди – скоты. Никогда не признаются, что дерьмо, в котором плещутся, они замесили своими руками. Алкоголики и наркоманы вечно ищут виноватых.
Фрэнки тоже смеется:
– Этот мудак ослеп, потому что глотнул неразбавленного ацетона.
– Вот видишь? – говорит Радкин.
– Ага, – ржет Эллис. – Не то, что приятель Боба.
– Умник хренов, – говорит Радкин, качая головой.
Мы поворачиваем на Френчвуд-стрит.
По левой стороне тянутся гаражи и склады.
Престон внезапно кажется очень тихим.
Опять эта тишина.
– Это было здесь, – шепчет Фрэнки, указывая на самый дальний гараж в конце улицы, рядом с многоэтажной автостоянкой.
– Он заперт? – спрашивает Эллис.
– Сомневаюсь.
Мы идем по направлению к гаражу.
Мне сдавило грудь. Боль.
Радкин молчит.
Впереди нас три пакистанки в черном.
Солнце заходит за облако, и я чувствую ночь, бесконечную жуткую ночь, которая преследует меня неотступно.
– Записывай, – говорю я Эллису.
– Что?
– Впечатления. Ощущения.
– К черту, – ноет он. – Уже два года прошло.
– Делай, как тебе говорят, – поддакивает Радкин.
Я ничего не могу поделать:
Я поднимаюсь в гору, качаясь. В руках у меня пакеты. Полиэтиленовые пакеты из универсама «Теско».
Мы подходим к гаражу, и Фрэнки толкает дверь.
Она открывается.
Я дрожу от холода.
Фрэнки закуривает и остается снаружи.
Я захожу внутрь.
Чертова чернота, мрак.
Мухи, мерзкие жирные мухи.
Эллис и Радкин идут за мной.
Такое ощущение, что мы на дне океана, я чувствую давление отвратительной воды, застывшей над нашими головами.
Радкин судорожно глотает.
Мне тяжело.
Все время смотрела в окно и гавкала на поезда.
Мне и раньше приходилось это чувствовать, но нечасто:
Уэйкфилд, декабрь семьдесят четвертого.
Тереза Кэмпбелл, Джоан Ричардс и Мари Уоттс.
Сегодня – среди вересковых пустошей.
Слишком часто.
На улице пахло душистым мылом, сидром и презервативами.
От головной боли темнеет в глазах.
В помещении – лавка, стол, деревянные ящики, бутылки, тысячи бутылок, газеты, одеяла, ветошь.
– Они ведь тут все уже обыскали? – спрашивает Эллис.
– М-м, – бормочет Радкин.
Проходящие поезда, собачий лай.
У меня во рту вкус крови.
Я опустилась на колени, и он выскользнул из меня. Его это разозлило. Я пытаюсь повернуться, но он держит меня за волосы, бьет меня раз, другой, а я говорю ему, что не надо, пытаюсь отдать ему обратно деньги, но он вставляет свой член мне в зад, и я думаю: ничего, по крайней мере, так все скорее закончится, а он снова целует мои плечи, стягивает с меня черный лифчик, улыбается, глядя на мои толстые дряблые руки, и вдруг откусывает большой-пребольшой кусок моей левой груди, а я не могу сдержать крик, я знаю, что и не надо, потому что теперь ему все равно придется меня заткнуть, я плачу, потому что знаю, что все кончено, что они меня нашли, что вот такой он – конец, что я никогда больше не увижу своих дочек – ни сейчас, ни потом.
Я поднимаю глаза. Эллис пялится на меня.
Вот такой он – конец.
Радкин, в целлофановых перчатках, вытаскивает из-под лавки заляпанный грязью мешок.
«Теско».
Он смотрит на меня.
Я присаживаюсь рядом с ним на корточки.
Он открывает его.
Порножурналы, новые и зачитанные.
Он закрывает мешок и швыряет его обратно под лавку.
– Ну что, хватит? – спрашивает он.
Ни сейчас, ни потом.
Я киваю, и мы снова выходим на свет.
Фрэнки закуривает очередную сигарету и спрашивает:
– Обед?
Заглядывая в темные кружки, думая тяжелые думы, если от меня хоть что-то зависит, мне – конец.
Фрэнки приносит совсем не аппетитный на вид «обед пахаря».
– Это еще что за дерьмо? – спрашивает Радкин, вставая со стула и направляясь к барной стойке.
Эллис поднимает бокал:
– На здоровье.
Радкин возвращается к столу, доливает себе в пиво виски до самых краев кружки и садится.
– Впечатления? – с улыбкой спрашивает он Эллиса.
Эллис отвечает ему улыбкой. Он не понимает вопроса:
– Я тебе что, турбюро, на хрен?
– Ага, и пользы, бля, от тебя столько же.
Инспектор Радкин больше не улыбается. Он поворачивается ко мне.
– Ты что, Боб, ничему его не научил?
– Я тебя понимаю. Мужик не тот.
– Почему?
– Нападение совершено в закрытом помещении. Она была изнасилована, в том числе и в задний проход. Ей были нанесены серьезные черепно-мозговые травмы тупым предметом, но ни одна из них не стала причиной ее смерти и даже не привела к потере сознания.
Фрэнки склонил голову набок:
– Значит?
– Убийца или убийцы Терезы Кэмпбелл и Джоан Ричардс напали на своих жертв на улице, нанеся им сзади один сильный удар по затылку. Они были мертвы или без сознания еще до того, как упали на землю. Предварительное заключение показывает, что то же самое произошло и с последней жертвой, Мари Уоттс.
– А может, это был тот же самый, просто в этот раз он действовал по-другому?
– Тут что-то не сходится. Если здесь и есть какое-то сходство, то оно заключается в том, что жертвы сопротивлялись, боролись, и это еще больше его возбуждало.
– Возбуждало? – переспрашивает Эллис.
– Да. Он явно насиловал и до этого. И, вероятно, после.
– Так зачем же ему было ее убивать?
У меня на это только один ответ:
– Просто так.
Радкин вытирает пиво с губ.
– А как насчет местоположения обуви и плаща?
– Похоже.
– Как это? – спрашивает Фрэнки.
Эллис уже готов встрять, но Радкин не дает ему открыть рот:
– Похоже.
Фрэнки улыбается и смотрит на часы:
– Ну, нам пора.
– Не обижайся, дружище, – говорит Радкин, похлопывая его по спине.
– Да я не обижаюсь.
Мы допиваем и грузимся в машину.
Времени почти три, я пьян, к тому же устал как сволочь.
Мы собираемся отвезти Фрэнки обратно в участок, попрощаться и ехать домой.
Задремывая, я думаю о Дженис.
Эллис рассказывает Фрэнки о Кенни Д.
– Тупая, бля, обезьяна, – смеется он.
У меня перед глазами раскинутые ноги Кенни, дешевые трусы и съежившийся хрен, в его глазах – мольба.
Радкин распространяется о том, что мы будем держать его под арестом, пока не найдем Бартона.
Я представляю Кенни в его клетке, употевшего и обосравшегося от страха.
Все смеются. Мы въезжаем на автостоянку.
Начальник уголовного розыска Хилл уже поджидает нас.
– Можно вас на минуту? – говорит он инспектору Радкину.
– В чем дело?
– Не здесь.
Мы с Эллисом остаемся стоять у стола, а Альф Хилл уводит Радкина на второй этаж.
Мы ждем, Фрэнки крутится вокруг, болтая о пресловутом соперничестве между Ланкаширом и Йоркширом.
– Фрейзер, сюда, живо! – орет Радкин с лестничной площадки.
Я поднимаюсь по ступенькам, в животе – пусто.
Эллис дернулся было за мной.
– Жди здесь, – отрезал я.
Радкин и Хилл в Отделе расследования убийств ланкаширской полиции.
Одни.
Хилл кладет телефонную трубку.
– Достань эту чертову папку! – кричит Радкин.
Я вытаскиваю из ящика протокол.
– Дознание на месте?
– Ага, – говорю я.
– Какая там стоит группа крови?
– Третья, – говорю я по памяти, листая документы.
– Проверь.
Я проверяю и киваю.
– Прочитай мне, что там написано.
Я читаю:
– Определение группы крови по анализу спермы из влагалища и заднего прохода потерпевшей: третья группа.
– Дай-ка сюда.
Я передаю ему протокол.
Радкин пялится на листок, держа его на ладонях.
– Твою мать.
– Вот черт, – вторит Хилл.
Радкин просматривает листок на свет, переворачивает обратной стороной и передает начальнику уголовного розыска Хиллу.
Радкин набирает номер.
Хилл ждет, закусив нижнюю губу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40