Перед едой она проглотила свои обязательные таблетки, запив их глотком минеральной воды. Потом взяла сандвич. Герардо в это время разделывался с треугольным куском пиццы.
Они завели обычный разговор. Он похвалил ее состояние «покоя», и спросил, кто ее учил. Она рассказала ему о Квинете и Клаусе Ведекинде и о неделе, проведенной во Флоренции, когда она работала эскизом для Ферручолли. Она ела очень медленно, откусывая маленькие кусочки сандвича, потому что масло на лице стягивало кожу, и она не хотела, чтобы оно растрескалось. Намазывая на хлеб с отрубями толстый слой маргарина, она изобразила своими свеженарисованными губами улыбку.
– Слушай, расскажи, будь другом. Что вы со мной делаете?
– Пишем картину, – ответил Герардо.
Она подавила смешок и снова спросила:
– Серьезно. Я буду одной из картин коллекции «Рембрандт», да?
– Прости, дружочек, но этого я сказать не могу.
– Я не хочу знать, кого я буду изображать или как будет называться картина. Скажи только, я войду в коллекцию «Рембрандт»?
– Слушай, чем меньше ты будешь знать о том, что ты делаешь, тем лучше, о'кей?
– Ладно. Извини.
Ей вдруг стало стыдно за свою настырность. Не хотелось, чтобы Герардо подумал, будто она решила, что его легче провести, чем Уля, что он скорее выдаст секреты художника.
Воцарилось молчание. Герардо поигрывал смятым замочком от баночки кока-колы, из которой он пил. Похоже, настроение у него было плохое.
– Ты обиделся из-за моего вопроса? – обеспокоилась она.
Он заговорил с заметным усилием, словно предмет разговора был ему неприятен, но и избежать его он не мог.
– Нет. Просто я немного рассердился… Но не на тебя, а на Юстуса. Все как всегда. Я говорил тебе, что у него очень необычный характер. Я, конечно, хорошо его знаю, но иногда мне очень тяжело его выдержать…
– Давно вы работаете вместе?
– Три года. Он хороший художник, я многому у него научился… – Он отвел глаза на полдень за окном. В профиль его лицо тоже казалось Кларе очень симпатичным. – Но нужно делать все, что он говорит. Все. – Он обернулся к ней, будто эти последние слова касались больше ее, чем его. – Он тут начальник, – добавил он.
– Он твой начальник.
– И твой, не забывай об этом.
Клара была немного озадачена, но кивнула. Как понимать эту последнюю фразу? Это предупреждение? Совет? Она вспомнила тот странный осмотр, которому Уль подверг ее накануне. Когда Герардо говорил о том, что нужно делать «все», что прикажет Уль, имел ли он в виду только живопись?
Она закончила есть хлеб с отрубями и взяла блестящими розовыми пальцами виноградинку. Окно кухни с приподнятыми занавесками напомнило ей о ночном происшествии. Она решила рассказать о нем Герардо, чтобы сменить тему.
– Слушай, я тут хотела…
Она замолчала и выплюнула виноградные косточки. Герардо вопросительно глядел на нее.
– Да?
– Да ну, глупости.
– Ничего, говори.
Сейчас на его лице был написан искренний интерес. Облокотившись о стол, он склонился в ее сторону. Кларе понравилось его серьезное, чуть ли не озабоченное выражение, и она решила ничего не скрывать.
– Ночью кто-то ходил вокруг дома. Когда зазвонил таймер, я видела, как он заглядывал в окно спальни. Но он сразу исчез.
Герардо пристально смотрел на нее.
– Не шути.
– Честно. Я до смерти испугалась. Подошла к окну, но никого не увидела. Но я уверена, что мне не приснилось…
– Странно… – Герардо погладил усы и мочку уха – Клара уже замечала за ним этот жест. – Соседей поблизости нет, здесь только другие домики Фонда.
– Но я уверена, что слышала шаги под окном.
– И выглянула и никого не увидела?
– Ага.
Молодой художник, казалось, задумался. Он играл крошками от пиццы. Рубашка приоткрывала татуировку на верхней части его левого бицепса.
– Знаешь, может, это кто-нибудь из охраны? Иногда они обходят участки, чтобы проверить, все ли в порядке с полотнами… Да, это точно кто-то из охраны.
– На других участках тоже полотна?
– Конечно, дружочек. У нас аншлаг. Много полотен и много работы.
Предположение, что это был охранник, успокоило Клару и вовсе не показалось ей невероятным. Она собиралась задать еще вопрос, но тут между ними и светом возникла тень. В кухню вошел Уль. Клара поняла, что что-то случилось, чуть ли не до того, как взглянула на него. Художник смотрел на нее с недовольной миной и что-то возмущенно бормотал по-голландски.
– Что он говорит? – спросила она.
Внезапно, не дав Герардо ответить, Уль сделал нечто неожиданное. Он схватил Кларин халат за борта и сильно дернул. Движение было настолько яростным и внезапным, что Клара вскочила и опрокинула стул. Тогда Уль схватил шнурок от халата и развязал его. Появилась дрожащая грудь.
– Эй, что ты делаешь! – воскликнула Клара.
Герардо тоже поднялся и, похоже, начал спорить с Улем. Но у того явно были все шансы на выигрыш. Клара снова запахнула халат. Она скорее опешила, чем рассердилась, а кроме того, заметила, что часть краски на животе покрылась трещинами.
– Нет-нет. Сними его, – резко сказал Герардо.
– Снять халат?
– Да, сними. Тебе ничего нельзя надевать, о'кей? Краска очень чувствительная и может испортиться. Юстус прав, надо было мне сразу тебе сказать. Я…
Уль прервал его, сильно ударив ладонью о стену рядом с Клариной головой, будто поторапливая его.
– В чем дело? – вспыхнула она. – Что за манеры? Уже снимаю, черт побери! Видишь!
Уль вырвал халат у нее из рук и вышел из кухни. Клара кипела от возмущения.
– С ума сошел? – спросила она.
– Ешь и ничего не говори. У него необычный характер.
На мгновение ее взгляд скрестился со взглядом Герардо, и сквозь окрашенную в зеленый цвет роговицу она вызывающе просила его повторить эту идиотскую фразу: «У него необычный характер». Трудно сказать, что ей больше не нравилось: больной характер Уля или покорность его помощника. Но она решила сдаться, принимая во внимание, что, как бы там ни было, она всего лишь полотно. Она нагнулась, резким движением подняла с пола стул, уселась на сиденье липкими от краски ягодицами и открыла сок «Ароксен». «Ничего такого не случилось, – сказала она себе. – Если краска испортится, дело ваше».
Герардо с ней больше не говорил. Он закончил обед, и работа возобновилась.
В окне, около которого они делали пробы, солнце сменило положение, так что пришлось зажечь боковой софит и испробовать на ее фигуре эффекты светотени. Клара была в замешательстве. Ее начальное раздражение перешло в состояние недоумения по поводу странного поведения Уля. Она серьезно подумывала, не больной ли он. Ни один из художников с ней не разговаривал. Этот случай явно развязал противостояние сил в неустойчивом треугольнике: Уль был тверд как камень, а Герардо, похоже, взял на себя роль амортизатора между своим коллегой и Кларой. Хоть он и не заговаривал с ней, парень старался улыбнуться ей каждый раз, когда подходил, чтобы чуть-чуть изменить ей позу, словно говоря: «Терпение. Вместе нам будет легче это вынести». Но запоздалое сочувствие было для нее еще более невыносимо, чем абсурдное поведение Уля.
Вечером сделали еще один перерыв. Герардо сказал ей, что на кухне ее ждут сок и чай. Ей ничего не хотелось, но Герардо довольно горячо настоял на своем. Конечно, ей и в голову не пришло снова надеть халат. Она вышла в кухню и нашла сок, но чайная чашка была пустой, а пакетик с заваркой лежал на краю блюдечка. Она налила в чашку минеральной воды и поставила ее в микроволновку. Несмотря на полную наготу, ей не было ни холодно, ни неловко, но она чувствовала себя как-то странно, потому что привыкла на перерывах как-нибудь защищать свое тело, когда была окрашена, и приказ ходить нагой не переставал удивлять ее. Пока гудела микроволновка, Клара принялась разглядывать ландшафт, открывавшийся сквозь треугольник между занавесками: видны были стволы деревьев, забор вдалеке и тропинка. Похоже, они отрезаны от мира.
Зазвенел таймер микроволновки. Клара открыла дверцу и достала чашку, из которой валил пар.
В эту секунду рядом с ней промелькнула тень.
Это был Уль. Он на ходу вытирал руки тряпкой и даже не взглянул на нее, войдя на кухню. Она тоже отвела глаза. Поставила чашку на блюдце и разорвала пакетик, в котором была заварка. Уль что-то делал за ее спиной. Что – она не знала; она подумала, что он пришел что-то взять в холодильнике, но звука открывающейся дверцы слышно не было. Тишина за спиной начинала беспокоить ее. Она собиралась оглянуться и посмотреть, что делает Уль, как вдруг между ее ног заскользила рука.
Она вздрогнула и обернулась. В двух сантиметрах от ее лица были погребенные под стеклом глаза Уля. Почти в то же время другая рука схватила ее за затылок и заставила повернуть голову и смотреть вперед. Послышалось хриплое слово на испанском:
– Спокойно.
Она решила повиноваться без вопросов. Эта ситуация не слишком удивляла ее. Теоретически она – полотно. Теоретически он – художник. Теоретически художник может касаться полотна, над которым работает, когда угодно и как ему угодно. Она не знала, какую картину ею пишут: возможно, даже это грубое приставание на кухне – часть живописи.
Чтобы расслабиться, она вдохнула и застыла, опершись руками о мойку. Пальцы, не нажимая, медлительно обследовали внутреннюю поверхность ее левого бедра, но из-за покрывавшего ее масла ощущение было не похоже на ощущение от прикосновения пальцев. К примеру, она не чувствовала теплоты или холода чужой кожи или ощущения ласки – только присутствие двух-трех тупых подвижных предметов, скользивших по ее коже. Точно так же она почувствовала бы движение двух кистей художника.
Рука продолжала подниматься; вторая рука твердо лежала на ее левом плече и удерживала ее. Клара попыталась отстранить свое сознание от этих пальцев – не человеческой плоти, а суставчатых резиновых трубок, – которые ползли, пока спокойно, пока не резко, по самой нежной области ее бедра. Ей хотелось думать, что причина всему кроется в искусстве. Она знала, что провести грань очень трудно: например, Вики постоянно пересекала ее туда и обратно. Другой унизительный вариант – что Уль злоупотребляет своим положением, – заставил бы ее резко оттолкнуть его. Но пока она не хотела думать о таком объяснении.
Она неподвижно стояла, контролируя дыхание, даже зная, какова конечная, очевидная цель этих пальцев. Синева окна, в которое она не мигая смотрела, пристала к ее глазам. «Он тут начальник. У него необычный характер, но он тут начальник». Неужели Герардо готовил ее к тому, что, как он знал, должно было произойти?
Пальцы охватили ее половые губы. Клара напряглась. Пальцы касались ее внутренности, но колебались, словно ожидая реакции с ее стороны. Однако Клара решила не двигаться, ничего не делать. Она неподвижно стояла, слегка расставив ноги (треугольник), спиной к художнику, сдерживая дыхание. И тут она почувствовала, что пальцы уходят. Вторая рука, державшая ее за плечо, тоже исчезла. Она обернулась, недоумевая, что же он будет делать дальше. Уль просто смотрел на нее. Очки с толстыми стеклами и мощный лоб придавали ему вид чудовищного насекомого. Он тяжело дышал. Взгляд был тревожным. Мгновение спустя он вышел из кухни. Она услышала, как он говорит с Герардо в гостиной. Выждала некоторое время, не поворачиваясь спиной к двери, приготовила себе чай и выпила, будто это горькое лекарство. Потом сделала несколько простых расслабляющих упражнений.
Когда Герардо позвал ее продолжить работу, она была значительно спокойнее.
В тот вечер больше ничего не произошло. Уль больше ее не трогал, а Герардо давал скупые указания. Но пока она неподвижно позировала, окрашенная, мозг ее лихорадочно работал. Почему Уль делал это? Хотел изнасиловать ее, запугать, увеличить натяжение, как делал Брентано?
Единственно возможное поведение полотна в этом запутанном, своей логикой похожем на сновидение мире живописи живыми телами – не терять натяжения и вырабатывать стратегии, которые помогут выстоять, если ситуация ухудшится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Они завели обычный разговор. Он похвалил ее состояние «покоя», и спросил, кто ее учил. Она рассказала ему о Квинете и Клаусе Ведекинде и о неделе, проведенной во Флоренции, когда она работала эскизом для Ферручолли. Она ела очень медленно, откусывая маленькие кусочки сандвича, потому что масло на лице стягивало кожу, и она не хотела, чтобы оно растрескалось. Намазывая на хлеб с отрубями толстый слой маргарина, она изобразила своими свеженарисованными губами улыбку.
– Слушай, расскажи, будь другом. Что вы со мной делаете?
– Пишем картину, – ответил Герардо.
Она подавила смешок и снова спросила:
– Серьезно. Я буду одной из картин коллекции «Рембрандт», да?
– Прости, дружочек, но этого я сказать не могу.
– Я не хочу знать, кого я буду изображать или как будет называться картина. Скажи только, я войду в коллекцию «Рембрандт»?
– Слушай, чем меньше ты будешь знать о том, что ты делаешь, тем лучше, о'кей?
– Ладно. Извини.
Ей вдруг стало стыдно за свою настырность. Не хотелось, чтобы Герардо подумал, будто она решила, что его легче провести, чем Уля, что он скорее выдаст секреты художника.
Воцарилось молчание. Герардо поигрывал смятым замочком от баночки кока-колы, из которой он пил. Похоже, настроение у него было плохое.
– Ты обиделся из-за моего вопроса? – обеспокоилась она.
Он заговорил с заметным усилием, словно предмет разговора был ему неприятен, но и избежать его он не мог.
– Нет. Просто я немного рассердился… Но не на тебя, а на Юстуса. Все как всегда. Я говорил тебе, что у него очень необычный характер. Я, конечно, хорошо его знаю, но иногда мне очень тяжело его выдержать…
– Давно вы работаете вместе?
– Три года. Он хороший художник, я многому у него научился… – Он отвел глаза на полдень за окном. В профиль его лицо тоже казалось Кларе очень симпатичным. – Но нужно делать все, что он говорит. Все. – Он обернулся к ней, будто эти последние слова касались больше ее, чем его. – Он тут начальник, – добавил он.
– Он твой начальник.
– И твой, не забывай об этом.
Клара была немного озадачена, но кивнула. Как понимать эту последнюю фразу? Это предупреждение? Совет? Она вспомнила тот странный осмотр, которому Уль подверг ее накануне. Когда Герардо говорил о том, что нужно делать «все», что прикажет Уль, имел ли он в виду только живопись?
Она закончила есть хлеб с отрубями и взяла блестящими розовыми пальцами виноградинку. Окно кухни с приподнятыми занавесками напомнило ей о ночном происшествии. Она решила рассказать о нем Герардо, чтобы сменить тему.
– Слушай, я тут хотела…
Она замолчала и выплюнула виноградные косточки. Герардо вопросительно глядел на нее.
– Да?
– Да ну, глупости.
– Ничего, говори.
Сейчас на его лице был написан искренний интерес. Облокотившись о стол, он склонился в ее сторону. Кларе понравилось его серьезное, чуть ли не озабоченное выражение, и она решила ничего не скрывать.
– Ночью кто-то ходил вокруг дома. Когда зазвонил таймер, я видела, как он заглядывал в окно спальни. Но он сразу исчез.
Герардо пристально смотрел на нее.
– Не шути.
– Честно. Я до смерти испугалась. Подошла к окну, но никого не увидела. Но я уверена, что мне не приснилось…
– Странно… – Герардо погладил усы и мочку уха – Клара уже замечала за ним этот жест. – Соседей поблизости нет, здесь только другие домики Фонда.
– Но я уверена, что слышала шаги под окном.
– И выглянула и никого не увидела?
– Ага.
Молодой художник, казалось, задумался. Он играл крошками от пиццы. Рубашка приоткрывала татуировку на верхней части его левого бицепса.
– Знаешь, может, это кто-нибудь из охраны? Иногда они обходят участки, чтобы проверить, все ли в порядке с полотнами… Да, это точно кто-то из охраны.
– На других участках тоже полотна?
– Конечно, дружочек. У нас аншлаг. Много полотен и много работы.
Предположение, что это был охранник, успокоило Клару и вовсе не показалось ей невероятным. Она собиралась задать еще вопрос, но тут между ними и светом возникла тень. В кухню вошел Уль. Клара поняла, что что-то случилось, чуть ли не до того, как взглянула на него. Художник смотрел на нее с недовольной миной и что-то возмущенно бормотал по-голландски.
– Что он говорит? – спросила она.
Внезапно, не дав Герардо ответить, Уль сделал нечто неожиданное. Он схватил Кларин халат за борта и сильно дернул. Движение было настолько яростным и внезапным, что Клара вскочила и опрокинула стул. Тогда Уль схватил шнурок от халата и развязал его. Появилась дрожащая грудь.
– Эй, что ты делаешь! – воскликнула Клара.
Герардо тоже поднялся и, похоже, начал спорить с Улем. Но у того явно были все шансы на выигрыш. Клара снова запахнула халат. Она скорее опешила, чем рассердилась, а кроме того, заметила, что часть краски на животе покрылась трещинами.
– Нет-нет. Сними его, – резко сказал Герардо.
– Снять халат?
– Да, сними. Тебе ничего нельзя надевать, о'кей? Краска очень чувствительная и может испортиться. Юстус прав, надо было мне сразу тебе сказать. Я…
Уль прервал его, сильно ударив ладонью о стену рядом с Клариной головой, будто поторапливая его.
– В чем дело? – вспыхнула она. – Что за манеры? Уже снимаю, черт побери! Видишь!
Уль вырвал халат у нее из рук и вышел из кухни. Клара кипела от возмущения.
– С ума сошел? – спросила она.
– Ешь и ничего не говори. У него необычный характер.
На мгновение ее взгляд скрестился со взглядом Герардо, и сквозь окрашенную в зеленый цвет роговицу она вызывающе просила его повторить эту идиотскую фразу: «У него необычный характер». Трудно сказать, что ей больше не нравилось: больной характер Уля или покорность его помощника. Но она решила сдаться, принимая во внимание, что, как бы там ни было, она всего лишь полотно. Она нагнулась, резким движением подняла с пола стул, уселась на сиденье липкими от краски ягодицами и открыла сок «Ароксен». «Ничего такого не случилось, – сказала она себе. – Если краска испортится, дело ваше».
Герардо с ней больше не говорил. Он закончил обед, и работа возобновилась.
В окне, около которого они делали пробы, солнце сменило положение, так что пришлось зажечь боковой софит и испробовать на ее фигуре эффекты светотени. Клара была в замешательстве. Ее начальное раздражение перешло в состояние недоумения по поводу странного поведения Уля. Она серьезно подумывала, не больной ли он. Ни один из художников с ней не разговаривал. Этот случай явно развязал противостояние сил в неустойчивом треугольнике: Уль был тверд как камень, а Герардо, похоже, взял на себя роль амортизатора между своим коллегой и Кларой. Хоть он и не заговаривал с ней, парень старался улыбнуться ей каждый раз, когда подходил, чтобы чуть-чуть изменить ей позу, словно говоря: «Терпение. Вместе нам будет легче это вынести». Но запоздалое сочувствие было для нее еще более невыносимо, чем абсурдное поведение Уля.
Вечером сделали еще один перерыв. Герардо сказал ей, что на кухне ее ждут сок и чай. Ей ничего не хотелось, но Герардо довольно горячо настоял на своем. Конечно, ей и в голову не пришло снова надеть халат. Она вышла в кухню и нашла сок, но чайная чашка была пустой, а пакетик с заваркой лежал на краю блюдечка. Она налила в чашку минеральной воды и поставила ее в микроволновку. Несмотря на полную наготу, ей не было ни холодно, ни неловко, но она чувствовала себя как-то странно, потому что привыкла на перерывах как-нибудь защищать свое тело, когда была окрашена, и приказ ходить нагой не переставал удивлять ее. Пока гудела микроволновка, Клара принялась разглядывать ландшафт, открывавшийся сквозь треугольник между занавесками: видны были стволы деревьев, забор вдалеке и тропинка. Похоже, они отрезаны от мира.
Зазвенел таймер микроволновки. Клара открыла дверцу и достала чашку, из которой валил пар.
В эту секунду рядом с ней промелькнула тень.
Это был Уль. Он на ходу вытирал руки тряпкой и даже не взглянул на нее, войдя на кухню. Она тоже отвела глаза. Поставила чашку на блюдце и разорвала пакетик, в котором была заварка. Уль что-то делал за ее спиной. Что – она не знала; она подумала, что он пришел что-то взять в холодильнике, но звука открывающейся дверцы слышно не было. Тишина за спиной начинала беспокоить ее. Она собиралась оглянуться и посмотреть, что делает Уль, как вдруг между ее ног заскользила рука.
Она вздрогнула и обернулась. В двух сантиметрах от ее лица были погребенные под стеклом глаза Уля. Почти в то же время другая рука схватила ее за затылок и заставила повернуть голову и смотреть вперед. Послышалось хриплое слово на испанском:
– Спокойно.
Она решила повиноваться без вопросов. Эта ситуация не слишком удивляла ее. Теоретически она – полотно. Теоретически он – художник. Теоретически художник может касаться полотна, над которым работает, когда угодно и как ему угодно. Она не знала, какую картину ею пишут: возможно, даже это грубое приставание на кухне – часть живописи.
Чтобы расслабиться, она вдохнула и застыла, опершись руками о мойку. Пальцы, не нажимая, медлительно обследовали внутреннюю поверхность ее левого бедра, но из-за покрывавшего ее масла ощущение было не похоже на ощущение от прикосновения пальцев. К примеру, она не чувствовала теплоты или холода чужой кожи или ощущения ласки – только присутствие двух-трех тупых подвижных предметов, скользивших по ее коже. Точно так же она почувствовала бы движение двух кистей художника.
Рука продолжала подниматься; вторая рука твердо лежала на ее левом плече и удерживала ее. Клара попыталась отстранить свое сознание от этих пальцев – не человеческой плоти, а суставчатых резиновых трубок, – которые ползли, пока спокойно, пока не резко, по самой нежной области ее бедра. Ей хотелось думать, что причина всему кроется в искусстве. Она знала, что провести грань очень трудно: например, Вики постоянно пересекала ее туда и обратно. Другой унизительный вариант – что Уль злоупотребляет своим положением, – заставил бы ее резко оттолкнуть его. Но пока она не хотела думать о таком объяснении.
Она неподвижно стояла, контролируя дыхание, даже зная, какова конечная, очевидная цель этих пальцев. Синева окна, в которое она не мигая смотрела, пристала к ее глазам. «Он тут начальник. У него необычный характер, но он тут начальник». Неужели Герардо готовил ее к тому, что, как он знал, должно было произойти?
Пальцы охватили ее половые губы. Клара напряглась. Пальцы касались ее внутренности, но колебались, словно ожидая реакции с ее стороны. Однако Клара решила не двигаться, ничего не делать. Она неподвижно стояла, слегка расставив ноги (треугольник), спиной к художнику, сдерживая дыхание. И тут она почувствовала, что пальцы уходят. Вторая рука, державшая ее за плечо, тоже исчезла. Она обернулась, недоумевая, что же он будет делать дальше. Уль просто смотрел на нее. Очки с толстыми стеклами и мощный лоб придавали ему вид чудовищного насекомого. Он тяжело дышал. Взгляд был тревожным. Мгновение спустя он вышел из кухни. Она услышала, как он говорит с Герардо в гостиной. Выждала некоторое время, не поворачиваясь спиной к двери, приготовила себе чай и выпила, будто это горькое лекарство. Потом сделала несколько простых расслабляющих упражнений.
Когда Герардо позвал ее продолжить работу, она была значительно спокойнее.
В тот вечер больше ничего не произошло. Уль больше ее не трогал, а Герардо давал скупые указания. Но пока она неподвижно позировала, окрашенная, мозг ее лихорадочно работал. Почему Уль делал это? Хотел изнасиловать ее, запугать, увеличить натяжение, как делал Брентано?
Единственно возможное поведение полотна в этом запутанном, своей логикой похожем на сновидение мире живописи живыми телами – не терять натяжения и вырабатывать стратегии, которые помогут выстоять, если ситуация ухудшится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79