И он мысленно представил себе упругое белое тело, распростертое на армейском коричневом одеяле, и свое лицо, склоненное над ее бессильно откинутой головой. На мгновение он обрел уверенность в своем успехе, хотя пока не знал, когда это произойдет. А потом это видение исчезло, как только из круга света, в лучах которого сидели оркестранты, раздались три коротких и требовательных сигнала трубы.
Приглушенный гул голосов стих, яркие лампочки потускнели. Зал сразу стал напоминать пещеру, и высокий купол потолка исчез во мраке.
На сцене показалась шеренга девушек, которые танцевали так плохо, что, когда они убежали, их даже не вознаградили вежливыми аплодисментами. Их сменили жонглер и акробаты. Потом появилась певица с могучим телом и высоким слабым голосом.
— Господи! — воскликнул Моска. — Пойдем отсюда.
Вольф покачал головой:
— Подождем еще немного.
Зрители ожидали продолжения. Раздался еще один сигнал трубы, свет почти совсем погас, и сцена в дальнем конце зала превратилась в сверкающий желтый квадрат, на который небрежной походкой из-за темных кулис вышел хорошо одетый господин невысокого роста, с полным, словно резиновым, лицом прирожденного комика. Его приветствовали громом аплодисментов.
Он запросто обратился к аудитории, словно со всеми в этом зале был давно знаком:
— Я должен извиниться за то, что мне сегодня не удастся показать весь номер целиком. Пропал мой пес Фредерик. — Он замолчал и изобразил на лице печаль, а потом продолжал с наигранным гневом:
— Это ужас какой-то. Я выдрессировал десять собак, и все они сбежали. Они всегда сбегают — в Берлине, в Дюссельдорфе и вот теперь здесь. Вечно одна и та же история.
На сцену выбежала девушка и что-то зашептала ему на ухо. Комик закивал и повернулся к зрителям:
— Друзья мои, администрация клуба просит меня объявить вам, что после представления будут розданы бутерброды с мясом. — Он подмигнул. — Карточки не требуются, но, разумеется, цена соответствующая. А теперь, как я и обещал… — Он замолчал. Выражение его лица быстро менялось, на нем можно было прочесть сначала удивление, потом испуг и, наконец, постное понимание происходящего. Зрители разразились неистовым хохотом. — Фредерик, мой Фредерик! — закричал он и бросился прочь со сцены. Он вернулся в круг света, жуя бутерброд. Когда смех стих, он печально произнес:
— Увы, слишком поздно. Но он оказался верным другом до последнего мгновения.
Очень вкусно. — И в один присест он заглотнул весь бутерброд.
Подождав, пока зрители успокоятся, он вытер губы и вытащил из кармана листок бумаги. Он поднял руку, прося тишины, и начал читать:
— Сегодня все озабочены калориями. Вот здесь написано, что нам требуется 1300 калорий в день, чтобы выжить, а в рационе, утвержденном военной администрацией, мы получаем 1550 калорий. Я бы не хотел критиковать власти, но я хочу призвать вас всегда помнить об этих лишних 250 калориях. А теперь несколько простых советов.
И он стал рассказывать избитые шутки о калориях, но так мастерски, что смех в зале не смолкал. Его байки прервало появление едва одетой девицы, которая, танцуя, стала кружиться вокруг него. Он смотрел на нее жадным взглядом, потом достал из кармана морковку, веточку салата и горсть зеленой фасоли. Он что-то посчитал на пальцах, покачал головой и, передернув плечами, сказал:
— Э, да она получит всего-то тысячу калорий.
Девушка запрыгала перед ним. Он жестами объяснил ей, в чем проблема. Она запустила руку между грудей под блузку и выудила оттуда крохотную гроздь винограда. Он жестами сообщил: мало! Тогда она полезла к себе в шортики, но он с выражением праведного гнева возопил:
— Пожалуйста, я не в состоянии!
И, глядя вслед убегающей девушке, он простер к ней руки и печально произнес:
— О, если бы мне съесть хоть один бифштекс! — И смех сотряс зал до самого верха купола.
А резиноподобное лицо комика, стоящего на сцене, выражало самодовольство от сознания власти над зрителями. Он стал пародировать разных людей — Рудольфа Гесса, тараторящего без остановки и спасающегося на самолете в Англию, Геббельса, оправдывающегося перед женой за неизвестно где проведенную ночь и нагромождающего смехотворно не правдоподобные объяснения, Геринга, обещающего, что ни одна бомба не упадет на Берлин, и спасающегося под столом от летящих обломков. Когда комик покинул сцену, ему вслед неслись бурные раскаты аплодисментов. Они не смолкали, пока он не вернулся. Зрители успокоились и стали ждать очередного номера.
Теперь его волосы были зачесаны на лоб, а под носом виднелась черная клякса, которая должна была символизировать усики. Он скорчил гримасу, и его резиновое лицо превратилось в маску Гитлера. Он стоял у кулис, и выражение на его лице было полукомичным-полусерьезным. Оно излучало мощь и магнетизм. Он обвел аудиторию горящим взором и громовым голосом, летящим под самый купол, вопросил:
— Хотите, чтобы я вернулся?
Зрители от неожиданности оторопели, и в зале воцарилась гробовая тишина, а на его обсыпанном мукой лице медленно появилась леденящая кровь усмешка торжествующего антихриста. Зрители поняли.
И тут же зал взорвался аплодисментами. Кто-то, взгромоздившись на стулья и столы, орал:
— Ja! Ja!*
* Да! Да! (нем.)
Женщины неистово хлопали в ладоши. Кто-то громко топал ногами, остальные стучали кулаками по столу. Поднявшийся в зале шум сотрясал стены и отдавался в вышине под потолком.
Вольф встал и с мрачной улыбкой смотрел поверх голов на сцену. Моска все понял и, откинувшись на спинку стула, попивал свой шнапс. Фрау Майер уставилась в стол, пытаясь подавить довольную улыбку. Эдди спрашивал ее:
— Что происходит? Да что тут происходит?
Фрау Майер отвечала:
— Ничего, ничего.
Гелла смотрела на Лео. Его лицо было бесстрастно, но щека нервно дергалась. Она покраснела и бессознательно стала качать головой, словно снимая с себя всякую ответственность за происходящее. Лео отвел от нее взгляд и снова стал смотреть на сцену.
Резиновое лицо комика опять приняло обычное выражение. Он откинул волосы со лба назад и поклонился. Иллюзия сходства исчезла, и он принимал эти аплодисменты как должное, как награду за актерское мастерство.
Оркестр заиграл новую мелодию. Вольф сел, кивая с таким видом, словно теперь ему многое стало ясно. Начались танцы. Многие оглядывались на них. За соседним столиком сидели с девицами два парня, которые довели своими шутками обеих чуть не до истерики.
Лео смотрел на них и чувствовал, как лицо его искажает гримаса. В нем закипела ярость, смешанная с болью и бессильным отчаянием. Он только и ждал, когда кто-нибудь предложит уйти.
Моска, глядя на него, все понял и сказал, обращаясь к Вольфу:
— Пойдем отсюда.
Встав, он увидел, что один из парней за соседним столиком развернулся на стуле так, чтобы видеть их компанию и иметь возможность смотреть на Лео прямо в упор. При этом на его губах играла ироническая усмешечка. У него была голова с большими залысинами спереди, четко очерченные черты лица.
Моска сказал Вольфу, кивнув в сторону соседей:
— Давай-ка и того парня захватим.
Вольф изучающе посмотрел на Моску, словно увидел нечто, о чем давно уже догадывался.
— Хорошо, я покажу ему свое удостоверение и выведу отсюда. Ты вооружен — на всякий случай?
— Да, у меня есть венгерский пистолет, — сказал Моска.
Лео поднял голову:
— Нет, не надо ничего делать. Давайте просто уйдем.
Гелла тронула Моску за локоть.
— Да, давай просто уйдем, — сказала она.
Все поднялись. Вольф кивал, словно опять что-то для себя уяснил. Он поглядел на Лео с сожалением и презрением. И увидел, как Моска нахмурился, передернул плечами и направился к выходу. Проходя мимо соседнего столика, Вольф наклонился и посмотрел парню прямо в глаза.
— Громкий смех иногда вреден для здоровья, ты понял меня? — сказал он и махнул перед носом немца своим удостоверением службы разведки.
Он вышел, улыбаясь. Смех в зале сразу стих.
Они поехали к Моске. Моска пригласил всех к себе на рюмку. Гелла пошла делать горячие бутерброды на электроплитке.
Все расселись вокруг квадратного стола, только Эдди развалился в большом мягком кресле в углу. Моска отпер дверцу крашеного белого шкафа и достал бутылку виски и сигареты.
Эдди подал голос из своего угла:
— И как этим сволочам все сходит с рук?
— А им не сходит, — ответил Вольф. — Этот шутник всегда что-нибудь откалывает, но сегодня он зашел слишком далеко. А как вам понравилась реакция публики, а? — Вольф иронически-удивленно покачал головой. — Фрицы так ничему и не научились. Глядя на них, можно подумать, что стоит им спокойно прогуляться по улице, как они уже потеряют всякую охоту надевать военную форму. Но нет, у них руки так и чешутся. Это в крови!
Моска сказал Лео шутливо:
— Тебе бы лучше поскорее решить, куда ехать — в Палестину или в Штаты.
Лео пожал плечами и стал пить кофе. Вольф спросил:
— А вы можете поехать в Штаты?
— Да, — ответил Лео. — Я могу туда поехать.
— Тогда поезжайте! — Вольф бросил на него испытующий взгляд.
Лео приложил ладонь к левой щеке.
— Перестань! — сказал Моска.
— Нет-нет. Поймите меня правильно, Лео.
Я хочу сказать, что главное несчастье вашей нации в том, что вы никогда не даете сдачи. Кому-то это кажется трусостью. Но это, на мой взгляд, происходит оттого, что вы слишком цивилизованны.
Вы не верите в силу. Возьмем сегодняшний инцидент. Если бы мы вывели того парня на улицу и отделали его как следует, это имело бы благие последствия, хотя бы и незначительные. Если вы, евреи, когда-нибудь создадите свою страну, то должны будете благодарить свои террористические организации. Террор и сила — вот главное оружие. Во всех странах этим оружием успешно пользуются и не недооценивают его значение. Мне странно, что после всего, что вы пережили, вы этого до сих пор не поняли.
Лео медленно произнес:
— Я не боюсь ехать в Палестину и даже понимаю, что это мой долг. Но я также знаю, как там будет трудно. А я сейчас нуждаюсь только в приятном. Это единственное, о чем я могу думать.
Хотя мне и стыдно за эти мысли. Но я все равно уеду.
— И не откладывайте это в долгий ящик, — сказал Вольф. — Этих фрицев могила исправит.
Это же у них в крови. Да вы это сами видите каждодневно.
Лео, словно не слыша его слов, продолжал:
— — А в террор и в силу я не верю. Мой отец был вместе со мной в лагере. Он был, между прочим, немец. Моя мать была еврейка. А отец — политический заключенный, и он попал туда задолго до меня.
У Лео снова задергалась щека, и он схватился за нее, чтобы унять нервный тик.
— Он умер там, но перед смертью научил меня кое-чему. Он сказал, что в один прекрасный день меня освободят и самое ужасное, что может со мной тогда произойти, это если я уподоблюсь людям, которые нас туда упрятали. Я до сих пор считаю, что он прав. В это трудно верить, но я верю.
Вольф закивал:
— Я знаю. Я знаю таких людей, как ваш отец, — но его голос остался совершенно бесстрастным.
Гелла и фрау Майер раздали горячие бутерброды. Лео отказался.
— Пойду-ка я спать, — сказал он.
Он ушел, а Моска и его гости услышали, как он за стеной включил радио и настроил его на немецкую станцию, которая передавала струнную музыку.
Фрау Майер подошла к Эдди и шутливо толкнула его в плечо.
— Хватит спать! — сказала она.
Эдди улыбнулся, и на его красивом лице засияла сонная нежность. Когда Гелла наклонилась над электроплиткой, он смотрел на нее сквозь свой стакан и думал: «Все произойдет в этой самой комнате», — и его взору вдруг очень отчетливо предстал каждый предмет обстановки, точно в комнате никого не было. Он часто этим занимался: фантазировал, придумывая сцены любви с женщинами, к которым он не осмеливался даже близко подойти.
Вольф жевал свой бутерброд.
— Все-таки какими странными идеями люди забивают себе голову!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Приглушенный гул голосов стих, яркие лампочки потускнели. Зал сразу стал напоминать пещеру, и высокий купол потолка исчез во мраке.
На сцене показалась шеренга девушек, которые танцевали так плохо, что, когда они убежали, их даже не вознаградили вежливыми аплодисментами. Их сменили жонглер и акробаты. Потом появилась певица с могучим телом и высоким слабым голосом.
— Господи! — воскликнул Моска. — Пойдем отсюда.
Вольф покачал головой:
— Подождем еще немного.
Зрители ожидали продолжения. Раздался еще один сигнал трубы, свет почти совсем погас, и сцена в дальнем конце зала превратилась в сверкающий желтый квадрат, на который небрежной походкой из-за темных кулис вышел хорошо одетый господин невысокого роста, с полным, словно резиновым, лицом прирожденного комика. Его приветствовали громом аплодисментов.
Он запросто обратился к аудитории, словно со всеми в этом зале был давно знаком:
— Я должен извиниться за то, что мне сегодня не удастся показать весь номер целиком. Пропал мой пес Фредерик. — Он замолчал и изобразил на лице печаль, а потом продолжал с наигранным гневом:
— Это ужас какой-то. Я выдрессировал десять собак, и все они сбежали. Они всегда сбегают — в Берлине, в Дюссельдорфе и вот теперь здесь. Вечно одна и та же история.
На сцену выбежала девушка и что-то зашептала ему на ухо. Комик закивал и повернулся к зрителям:
— Друзья мои, администрация клуба просит меня объявить вам, что после представления будут розданы бутерброды с мясом. — Он подмигнул. — Карточки не требуются, но, разумеется, цена соответствующая. А теперь, как я и обещал… — Он замолчал. Выражение его лица быстро менялось, на нем можно было прочесть сначала удивление, потом испуг и, наконец, постное понимание происходящего. Зрители разразились неистовым хохотом. — Фредерик, мой Фредерик! — закричал он и бросился прочь со сцены. Он вернулся в круг света, жуя бутерброд. Когда смех стих, он печально произнес:
— Увы, слишком поздно. Но он оказался верным другом до последнего мгновения.
Очень вкусно. — И в один присест он заглотнул весь бутерброд.
Подождав, пока зрители успокоятся, он вытер губы и вытащил из кармана листок бумаги. Он поднял руку, прося тишины, и начал читать:
— Сегодня все озабочены калориями. Вот здесь написано, что нам требуется 1300 калорий в день, чтобы выжить, а в рационе, утвержденном военной администрацией, мы получаем 1550 калорий. Я бы не хотел критиковать власти, но я хочу призвать вас всегда помнить об этих лишних 250 калориях. А теперь несколько простых советов.
И он стал рассказывать избитые шутки о калориях, но так мастерски, что смех в зале не смолкал. Его байки прервало появление едва одетой девицы, которая, танцуя, стала кружиться вокруг него. Он смотрел на нее жадным взглядом, потом достал из кармана морковку, веточку салата и горсть зеленой фасоли. Он что-то посчитал на пальцах, покачал головой и, передернув плечами, сказал:
— Э, да она получит всего-то тысячу калорий.
Девушка запрыгала перед ним. Он жестами объяснил ей, в чем проблема. Она запустила руку между грудей под блузку и выудила оттуда крохотную гроздь винограда. Он жестами сообщил: мало! Тогда она полезла к себе в шортики, но он с выражением праведного гнева возопил:
— Пожалуйста, я не в состоянии!
И, глядя вслед убегающей девушке, он простер к ней руки и печально произнес:
— О, если бы мне съесть хоть один бифштекс! — И смех сотряс зал до самого верха купола.
А резиноподобное лицо комика, стоящего на сцене, выражало самодовольство от сознания власти над зрителями. Он стал пародировать разных людей — Рудольфа Гесса, тараторящего без остановки и спасающегося на самолете в Англию, Геббельса, оправдывающегося перед женой за неизвестно где проведенную ночь и нагромождающего смехотворно не правдоподобные объяснения, Геринга, обещающего, что ни одна бомба не упадет на Берлин, и спасающегося под столом от летящих обломков. Когда комик покинул сцену, ему вслед неслись бурные раскаты аплодисментов. Они не смолкали, пока он не вернулся. Зрители успокоились и стали ждать очередного номера.
Теперь его волосы были зачесаны на лоб, а под носом виднелась черная клякса, которая должна была символизировать усики. Он скорчил гримасу, и его резиновое лицо превратилось в маску Гитлера. Он стоял у кулис, и выражение на его лице было полукомичным-полусерьезным. Оно излучало мощь и магнетизм. Он обвел аудиторию горящим взором и громовым голосом, летящим под самый купол, вопросил:
— Хотите, чтобы я вернулся?
Зрители от неожиданности оторопели, и в зале воцарилась гробовая тишина, а на его обсыпанном мукой лице медленно появилась леденящая кровь усмешка торжествующего антихриста. Зрители поняли.
И тут же зал взорвался аплодисментами. Кто-то, взгромоздившись на стулья и столы, орал:
— Ja! Ja!*
* Да! Да! (нем.)
Женщины неистово хлопали в ладоши. Кто-то громко топал ногами, остальные стучали кулаками по столу. Поднявшийся в зале шум сотрясал стены и отдавался в вышине под потолком.
Вольф встал и с мрачной улыбкой смотрел поверх голов на сцену. Моска все понял и, откинувшись на спинку стула, попивал свой шнапс. Фрау Майер уставилась в стол, пытаясь подавить довольную улыбку. Эдди спрашивал ее:
— Что происходит? Да что тут происходит?
Фрау Майер отвечала:
— Ничего, ничего.
Гелла смотрела на Лео. Его лицо было бесстрастно, но щека нервно дергалась. Она покраснела и бессознательно стала качать головой, словно снимая с себя всякую ответственность за происходящее. Лео отвел от нее взгляд и снова стал смотреть на сцену.
Резиновое лицо комика опять приняло обычное выражение. Он откинул волосы со лба назад и поклонился. Иллюзия сходства исчезла, и он принимал эти аплодисменты как должное, как награду за актерское мастерство.
Оркестр заиграл новую мелодию. Вольф сел, кивая с таким видом, словно теперь ему многое стало ясно. Начались танцы. Многие оглядывались на них. За соседним столиком сидели с девицами два парня, которые довели своими шутками обеих чуть не до истерики.
Лео смотрел на них и чувствовал, как лицо его искажает гримаса. В нем закипела ярость, смешанная с болью и бессильным отчаянием. Он только и ждал, когда кто-нибудь предложит уйти.
Моска, глядя на него, все понял и сказал, обращаясь к Вольфу:
— Пойдем отсюда.
Встав, он увидел, что один из парней за соседним столиком развернулся на стуле так, чтобы видеть их компанию и иметь возможность смотреть на Лео прямо в упор. При этом на его губах играла ироническая усмешечка. У него была голова с большими залысинами спереди, четко очерченные черты лица.
Моска сказал Вольфу, кивнув в сторону соседей:
— Давай-ка и того парня захватим.
Вольф изучающе посмотрел на Моску, словно увидел нечто, о чем давно уже догадывался.
— Хорошо, я покажу ему свое удостоверение и выведу отсюда. Ты вооружен — на всякий случай?
— Да, у меня есть венгерский пистолет, — сказал Моска.
Лео поднял голову:
— Нет, не надо ничего делать. Давайте просто уйдем.
Гелла тронула Моску за локоть.
— Да, давай просто уйдем, — сказала она.
Все поднялись. Вольф кивал, словно опять что-то для себя уяснил. Он поглядел на Лео с сожалением и презрением. И увидел, как Моска нахмурился, передернул плечами и направился к выходу. Проходя мимо соседнего столика, Вольф наклонился и посмотрел парню прямо в глаза.
— Громкий смех иногда вреден для здоровья, ты понял меня? — сказал он и махнул перед носом немца своим удостоверением службы разведки.
Он вышел, улыбаясь. Смех в зале сразу стих.
Они поехали к Моске. Моска пригласил всех к себе на рюмку. Гелла пошла делать горячие бутерброды на электроплитке.
Все расселись вокруг квадратного стола, только Эдди развалился в большом мягком кресле в углу. Моска отпер дверцу крашеного белого шкафа и достал бутылку виски и сигареты.
Эдди подал голос из своего угла:
— И как этим сволочам все сходит с рук?
— А им не сходит, — ответил Вольф. — Этот шутник всегда что-нибудь откалывает, но сегодня он зашел слишком далеко. А как вам понравилась реакция публики, а? — Вольф иронически-удивленно покачал головой. — Фрицы так ничему и не научились. Глядя на них, можно подумать, что стоит им спокойно прогуляться по улице, как они уже потеряют всякую охоту надевать военную форму. Но нет, у них руки так и чешутся. Это в крови!
Моска сказал Лео шутливо:
— Тебе бы лучше поскорее решить, куда ехать — в Палестину или в Штаты.
Лео пожал плечами и стал пить кофе. Вольф спросил:
— А вы можете поехать в Штаты?
— Да, — ответил Лео. — Я могу туда поехать.
— Тогда поезжайте! — Вольф бросил на него испытующий взгляд.
Лео приложил ладонь к левой щеке.
— Перестань! — сказал Моска.
— Нет-нет. Поймите меня правильно, Лео.
Я хочу сказать, что главное несчастье вашей нации в том, что вы никогда не даете сдачи. Кому-то это кажется трусостью. Но это, на мой взгляд, происходит оттого, что вы слишком цивилизованны.
Вы не верите в силу. Возьмем сегодняшний инцидент. Если бы мы вывели того парня на улицу и отделали его как следует, это имело бы благие последствия, хотя бы и незначительные. Если вы, евреи, когда-нибудь создадите свою страну, то должны будете благодарить свои террористические организации. Террор и сила — вот главное оружие. Во всех странах этим оружием успешно пользуются и не недооценивают его значение. Мне странно, что после всего, что вы пережили, вы этого до сих пор не поняли.
Лео медленно произнес:
— Я не боюсь ехать в Палестину и даже понимаю, что это мой долг. Но я также знаю, как там будет трудно. А я сейчас нуждаюсь только в приятном. Это единственное, о чем я могу думать.
Хотя мне и стыдно за эти мысли. Но я все равно уеду.
— И не откладывайте это в долгий ящик, — сказал Вольф. — Этих фрицев могила исправит.
Это же у них в крови. Да вы это сами видите каждодневно.
Лео, словно не слыша его слов, продолжал:
— — А в террор и в силу я не верю. Мой отец был вместе со мной в лагере. Он был, между прочим, немец. Моя мать была еврейка. А отец — политический заключенный, и он попал туда задолго до меня.
У Лео снова задергалась щека, и он схватился за нее, чтобы унять нервный тик.
— Он умер там, но перед смертью научил меня кое-чему. Он сказал, что в один прекрасный день меня освободят и самое ужасное, что может со мной тогда произойти, это если я уподоблюсь людям, которые нас туда упрятали. Я до сих пор считаю, что он прав. В это трудно верить, но я верю.
Вольф закивал:
— Я знаю. Я знаю таких людей, как ваш отец, — но его голос остался совершенно бесстрастным.
Гелла и фрау Майер раздали горячие бутерброды. Лео отказался.
— Пойду-ка я спать, — сказал он.
Он ушел, а Моска и его гости услышали, как он за стеной включил радио и настроил его на немецкую станцию, которая передавала струнную музыку.
Фрау Майер подошла к Эдди и шутливо толкнула его в плечо.
— Хватит спать! — сказала она.
Эдди улыбнулся, и на его красивом лице засияла сонная нежность. Когда Гелла наклонилась над электроплиткой, он смотрел на нее сквозь свой стакан и думал: «Все произойдет в этой самой комнате», — и его взору вдруг очень отчетливо предстал каждый предмет обстановки, точно в комнате никого не было. Он часто этим занимался: фантазировал, придумывая сцены любви с женщинами, к которым он не осмеливался даже близко подойти.
Вольф жевал свой бутерброд.
— Все-таки какими странными идеями люди забивают себе голову!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43