Потом загорелись две лампочки возле трельяжа: Нолмар любил изящную мебель. Эти две лампочки означали, что сейчас надо начать секретное фотографирование его самого, беседующего с посетителем, а потом отдельно посетителя: в фас и профиль.
– Выпить не желаете? – спросил Нолмар.
– Желать-то еще как желаю, – ответил Максим Максимович, – но, увы, не могу.
– Отчего? Язва?
– Отменно здоров. Боюсь, споите. Знаю я вас, дипломатов…
Нолмар придвинул свое кресло поближе к Исаеву и сказал:
– Спасибо, что вы помогаете мне начать беседу без всякого рода необходимых в нашем случае прелюдий…
– Вы что, получили музыкальное образование?
– Просто образование. Оно предполагает определенное знакомство с культурой, которая без музыки невозможна.
– Ну что же, вашу формулировку я приму, – снова усмехнулся Максим Максимович. – Чтобы не затягивать время – у меня еще есть дела, – слушаю вас.
– Даже не знаю, с какого бока к вам подступиться.
– Ну, это, видимо, неплохо.
– Для меня – плохо. Вы не типичны, с вами можно проиграть.
– Или неожиданно выиграть.
– Вы – из Москвы?
– Да.
– Можно вопрос?
– Пожалуйста. Да вы смелее! Выйдет так выйдет, а на нет – суда нет.
– «Нет» меня не устраивает. Вы говорили, что письмишко вам Урусов написал в коридоре?
– Именно так.
– Экспертиза показала, что записочка написана на суконном столе. На столе зеленого сукна…
«Верно, – отметил для себя Исаев. – Именно зеленый стол был на той явке, где писал Урусов. Ай да немец!»
– Ну и что?
– Ничего… Маленькая ложь рождает большое недоверие.
– Опровергать вас не входит в мои планы, господин Нолмар. Замечу только, что писать можно в коридоре на бумаге, которая перед этим лежала на столе, покрытом зеленым сукном. Что еще?
– Вам тоже небезынтересно продолжать этот разговор.
– По чьему поручению вы его ведете?
– Это моя инициатива… Теперь второй вопрос: вам известно, что Урусова очень тщательно опекает ЧК?
– Известно.
– Что вы можете сказать о Леониде Юрьевиче?
– Какого Леонида Юрьевича вы имеете в виду?
– Возле Урусова находится один Леонид Юрьевич…
– Ах, этот старик? Бывший его дворецкий? Ничего я о нем сказать не могу.
– Зато я могу вам сказать, что этот его дворецкий был замечен в связях с большевиками еще в тринадцатом году. Так что ежели вы его знаете, то меня удивляет, как вы могли уйти из России без помощи ЧК?
– Ну, а если я ушел с помощью ЧК, какие будут вопросы?
– Извините меня, я вас оставлю на мгновение…
Нолмар вышел в соседнюю комнату и показал глазами на руки: «Приготовьте оружие». Один из шпиков протянул Нолмару несколько мокрых еще фотографических оттисков.
Нолмар вернулся и бросил на стол фотографии.
– Если вы пришли с помощью ЧК и не искали встреч со мной, то ЧК, видимо, будут шокировать эти фотографии…
– По-моему, наоборот. Это бы их очень заинтересовало.
– Это если вы их перевербованный агент. А если вы из кадров ЧК?
– Черт его знает… Тут мне судить трудно…
– Мне тоже. Хотя предполагать кое-что могу.
– Я тоже, – ответил Исаев и поднялся. – Увы, мое время истекло.
– Мое тоже. Поэтому я выдвигаю вам предложение: вы берете ручку и пишете обязательство – форму я продиктую.
– И…?
– Потом рассказываете о ваших связях, явках, задачах, средствах. Засим мы расстаемся.
– Фонографы нашу беседу записывают?
– А как вы думаете?
– Увы, предложения вашего принять не смогу.
– Вы живете на нелегальном положении, у вас возможны неприятности с полицией, и потом – документы… Вы говорили – у вас их нет…
– Отчего вы думаете, что у меня нет документов?
– Так мне сдается! Если бы они у вас были, вам было бы удобнее остановиться в отеле.
– Было занятно познакомиться с вами, господин Нолмар.
В это время в кабинет ворвались четверо полицейских. Двое бросились на Исаева, полезли в карманы – искали оружие, – а двое других держали его за руки.
– Я оружия не ношу, – сказал Исаев, не оказывая ни малейшего сопротивления. – А вот протест я заявляю.
– Ладно, – согласился Нолмар, рассматривая его портмоне, которое агенты сразу же ему передали. Там лежал паспорт РСФСР и разрешение эстонского консульства в Москве на въезд М. М. Исаева в Ревель сроком на шесть месяцев.
Нолмар сунул паспорт в свой карман и сказал:
– Господа, этот человек пытался ограбить меня, угрожая смертью. Я требую его ареста. Я задержал его и обезоружил, и я настаиваю на тщательном разбирательстве этого дела.
– Паспорт верните, – попросил Исаев, – и портмоне.
– У вас не было паспорта, – сказал старший из агентов, – а портмоне пожалуйста, вот оно.
Его посадили в одиночку. Нолмар уговорился с шефом политической полиции Неуманном, что этот московский агент будет обвинен в попытке грабежа – время на проверку его показаний о выданных в Москве (выданных ли?) документах позволит посмотреть самым тщательным образом за здешней московской агентурой – те наверняка заворочаются, а этого министерству внутренних дел только и надо: месяц назад ЧК арестовала в Москве семерых эстонцев – из их миссии.
– Вам надо будет выменивать своих людей, а советских в ваших тюрьмах, насколько мне известно, нет, – закончил Нолмар. – Этот Исаев не может не потащить за собой еще несколько человек. Вот вы и будете квиты. Гонорар за добрые услуги я не беру, – улыбнулся Нолмар. – И последнее – встречался здесь этот господин с коммерсантом по фамилии Шорохов. План того места, где они виделись, я вам представлю сегодня же, но считайте этот документ вашим секретом.
Паспорт Исаева он эстонцам сейчас не отдал, рассчитывая сохранить этот козырь на будущее, – всякое может случиться, кто знает… И если «орешек» окажется трудным и Неуманн придет к нему, Нолмару, за помощью, он, Нолмар, потребует за помощь встречные услуги, а это будет серьезная победа, если услуги ему станет оказывать сам шеф секретной полиции Эстонии.
Неуманн сразу же связался с министерством иностранных дел: подстраховка – лучшая гарантия успеха, и попросил консульский отдел запросить соответствующее ведомство в русском посольстве, числится ли некий Максим Максимович Исаев сотрудником каких-либо советских учреждений в Ревеле и если да, то каких именно, с каких пор, где проживает и кто может дать за него поручительство, поскольку в настоящее время против него возбуждается уголовное дело.
Консул ответил звонившему чиновнику, что справки об Исаеве наводятся.
– Однако мы готовы взять его на поруки, поскольку вы утверждаете, что он является гражданином РСФСР, – добавил консул.
– Значит, он лицо официальное? – спросил чиновник МИДа.
– Мы наводим справки.
– Господин консул, я уполномочен получить от вас официальный документ. Лишь это даст нам возможность предпринять какие-либо шаги в установленном международным правом порядке.
– Ну что ж, давайте решать и этот вопрос в обычном порядке, – согласился консул, – в конце концов вопрос об этом человеке подняли вы, а не мы.
С Виктором Кингисеппом, членом подпольного ЦК, Роман встретился уже под утро.
– Они взяли Максима, – сказал Роман. – Я опоздал. Я не думал, что он с первого раза попадет в яблочко своей «дезой».
– Я его хорошо знаю… Славный парняга. Он работал в инотделе. По-моему, с Кедровым, а потом с Бокием.
– Я-то с ним познакомился только здесь.
– Кое-что мне уже рассказали наши товарищи: его сработал немец. Зачем он пошел на контакт с ним? Это же риск.
– Он знал, кто такой Нолмар и как он нам интересен. И потом он попал в такое положение, когда не мог уйти от разговора. Так или иначе, нам бы пришлось заниматься Нолмаром… Виктор, может понадобиться хороший адвокат.
– Адвоката подберем… Эрик Лахме, ты, наверное, слыхал о нем. Поищем подступы и к тюрьме…
– Я уже кое-что в этом направлении предпринимаю. Я опасаюсь только одного – беру худший вариант… В случае провала, если они установят нашу с тобой связь, начнется мировой вой – эстонские коммунисты выполняют задания Москвы…
– Эстония связана с Россией общностью революции – ты знаешь нашу позицию в этом вопросе. Эстония была колонией России, но мы стали республикой после революции в Питере. Тут двоетолкований быть не может, и не надо, пожалуйста, оглядываться ни вам, ни нам на всякого рода сволочь – так мы подменим идею межгосударственным политиканством.
– Эрик – дорогой адвокат?
– Наших товарищей он защищал бесплатно.
– То ж ваши, – сказал Роман. – А этот наш. Это я к тому, что о деньгах вопрос не встанет.
– Надеюсь, – усмехнулся Виктор хмуро, одним ртом. – От нас связь с тобой будет держать товарищ Юха.
– Хорошо. Спасибо.
– Не надо торопиться с признанием Исаева советским подданным – это крайний случай, если мы не сможем его вытащить иным способом. Им бы очень хотелось получить признание Москвы… Попробуем не дать им этого козыря. А на Исаева, я думаю, можно надеяться – он товарищ крепкий и, помнится мне, с юмором.
– Теперь последнее: мне нужны все данные о Неуманне.
– Август Францевич, – сказал Неуманн своему старому сослуживцу Шварцвассеру, – у меня к вам разговор… Как поживает ваш строптивый русский литератор? Что с ним?
– Никандров? После того как он покушался на побег и чуть не угрохал меня канцелярским предметом – по-моему, в инвентарной описи у нас так значится чернильница, – он сидит в карцере. Была еще одна попытка: нападение на конвоира, тот, сопротивляясь, помял его несколько, хотя и сам пострадал…
В разговоре друг с другом они никогда не снисходили до того низкопробного цинизма, который отличал тюремщиков и рядовых сотрудников следственного аппарата политической полиции. Те говорили в открытую, смаковали детали, вышучивали поведение арестованных и с какой-то обостренной жестокостью ждали случая, когда можно будет подвергнуть того или иного человека утонченному моральному унижению.
Неуманн как-то сказал Шварцвассеру:
– Знаете, в чем высокий трагизм политика? В том, что, выстраивая линию, намечая кардинальные повороты в международных делах или внутри своей страны, он оперирует теоретическими догмами. Вопросы практики низменны, и не стоит ему даже видеть их или знать – это удел исполнителей. На них в конечном-то счете можно возложить вину в случае неудачного эксперимента, а для этого им надо позволить полную свободу действий: в русле его, политика, замысла. Это, и только это, даст возможность политику смотреть в глаза своим согражданам чистым взором и не знать за собой личной вины за содеянное.
Этот разговор произошел в самом начале их совместной работы в политической полиции, когда надо было зачинать все наново после предоставления Кремлем независимости эстонскому государству. До революции Шварцвассер и Неуманн работали в департаменте русской полиции и, естественно, как никто, знали всю слабость этой организации, которая «заземлила» себя, низвела – стараниями политиков, делавших ставку на государственный абсолютизм, балансированием между черносотенцами и умеренными либералами – до некоего регистрационного бюро, улавливавшего настроения общества.
– Это не для нас, – говорил тогда Неуманн. – Мы должны пойти – поначалу, конечно же, – на поводу у обывателя, который падок до секретных агентов, раскрытых заговоров и скандальных процессов. После того как мы настроим обывателя, станем на путь европейской законности. За нами – линия, за нашими исполнителями – проведение в жизнь этой линии. А нигде не оседает так много черни самого низкого пошиба, как в нашем ведомстве: в этом залог нашей удачи и возможной трагедии одновременно. Мы должны разрешать нечто неизвестное нам жестокое не письменно и не словесно, но лишь закрывая глаза на это, увы, необходимое жестокое и кровавое. Я сказал про это лишь вам, и повторять этого я не стану, и лучше нам с вами это сказанное мною сразу же и позабыть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
– Выпить не желаете? – спросил Нолмар.
– Желать-то еще как желаю, – ответил Максим Максимович, – но, увы, не могу.
– Отчего? Язва?
– Отменно здоров. Боюсь, споите. Знаю я вас, дипломатов…
Нолмар придвинул свое кресло поближе к Исаеву и сказал:
– Спасибо, что вы помогаете мне начать беседу без всякого рода необходимых в нашем случае прелюдий…
– Вы что, получили музыкальное образование?
– Просто образование. Оно предполагает определенное знакомство с культурой, которая без музыки невозможна.
– Ну что же, вашу формулировку я приму, – снова усмехнулся Максим Максимович. – Чтобы не затягивать время – у меня еще есть дела, – слушаю вас.
– Даже не знаю, с какого бока к вам подступиться.
– Ну, это, видимо, неплохо.
– Для меня – плохо. Вы не типичны, с вами можно проиграть.
– Или неожиданно выиграть.
– Вы – из Москвы?
– Да.
– Можно вопрос?
– Пожалуйста. Да вы смелее! Выйдет так выйдет, а на нет – суда нет.
– «Нет» меня не устраивает. Вы говорили, что письмишко вам Урусов написал в коридоре?
– Именно так.
– Экспертиза показала, что записочка написана на суконном столе. На столе зеленого сукна…
«Верно, – отметил для себя Исаев. – Именно зеленый стол был на той явке, где писал Урусов. Ай да немец!»
– Ну и что?
– Ничего… Маленькая ложь рождает большое недоверие.
– Опровергать вас не входит в мои планы, господин Нолмар. Замечу только, что писать можно в коридоре на бумаге, которая перед этим лежала на столе, покрытом зеленым сукном. Что еще?
– Вам тоже небезынтересно продолжать этот разговор.
– По чьему поручению вы его ведете?
– Это моя инициатива… Теперь второй вопрос: вам известно, что Урусова очень тщательно опекает ЧК?
– Известно.
– Что вы можете сказать о Леониде Юрьевиче?
– Какого Леонида Юрьевича вы имеете в виду?
– Возле Урусова находится один Леонид Юрьевич…
– Ах, этот старик? Бывший его дворецкий? Ничего я о нем сказать не могу.
– Зато я могу вам сказать, что этот его дворецкий был замечен в связях с большевиками еще в тринадцатом году. Так что ежели вы его знаете, то меня удивляет, как вы могли уйти из России без помощи ЧК?
– Ну, а если я ушел с помощью ЧК, какие будут вопросы?
– Извините меня, я вас оставлю на мгновение…
Нолмар вышел в соседнюю комнату и показал глазами на руки: «Приготовьте оружие». Один из шпиков протянул Нолмару несколько мокрых еще фотографических оттисков.
Нолмар вернулся и бросил на стол фотографии.
– Если вы пришли с помощью ЧК и не искали встреч со мной, то ЧК, видимо, будут шокировать эти фотографии…
– По-моему, наоборот. Это бы их очень заинтересовало.
– Это если вы их перевербованный агент. А если вы из кадров ЧК?
– Черт его знает… Тут мне судить трудно…
– Мне тоже. Хотя предполагать кое-что могу.
– Я тоже, – ответил Исаев и поднялся. – Увы, мое время истекло.
– Мое тоже. Поэтому я выдвигаю вам предложение: вы берете ручку и пишете обязательство – форму я продиктую.
– И…?
– Потом рассказываете о ваших связях, явках, задачах, средствах. Засим мы расстаемся.
– Фонографы нашу беседу записывают?
– А как вы думаете?
– Увы, предложения вашего принять не смогу.
– Вы живете на нелегальном положении, у вас возможны неприятности с полицией, и потом – документы… Вы говорили – у вас их нет…
– Отчего вы думаете, что у меня нет документов?
– Так мне сдается! Если бы они у вас были, вам было бы удобнее остановиться в отеле.
– Было занятно познакомиться с вами, господин Нолмар.
В это время в кабинет ворвались четверо полицейских. Двое бросились на Исаева, полезли в карманы – искали оружие, – а двое других держали его за руки.
– Я оружия не ношу, – сказал Исаев, не оказывая ни малейшего сопротивления. – А вот протест я заявляю.
– Ладно, – согласился Нолмар, рассматривая его портмоне, которое агенты сразу же ему передали. Там лежал паспорт РСФСР и разрешение эстонского консульства в Москве на въезд М. М. Исаева в Ревель сроком на шесть месяцев.
Нолмар сунул паспорт в свой карман и сказал:
– Господа, этот человек пытался ограбить меня, угрожая смертью. Я требую его ареста. Я задержал его и обезоружил, и я настаиваю на тщательном разбирательстве этого дела.
– Паспорт верните, – попросил Исаев, – и портмоне.
– У вас не было паспорта, – сказал старший из агентов, – а портмоне пожалуйста, вот оно.
Его посадили в одиночку. Нолмар уговорился с шефом политической полиции Неуманном, что этот московский агент будет обвинен в попытке грабежа – время на проверку его показаний о выданных в Москве (выданных ли?) документах позволит посмотреть самым тщательным образом за здешней московской агентурой – те наверняка заворочаются, а этого министерству внутренних дел только и надо: месяц назад ЧК арестовала в Москве семерых эстонцев – из их миссии.
– Вам надо будет выменивать своих людей, а советских в ваших тюрьмах, насколько мне известно, нет, – закончил Нолмар. – Этот Исаев не может не потащить за собой еще несколько человек. Вот вы и будете квиты. Гонорар за добрые услуги я не беру, – улыбнулся Нолмар. – И последнее – встречался здесь этот господин с коммерсантом по фамилии Шорохов. План того места, где они виделись, я вам представлю сегодня же, но считайте этот документ вашим секретом.
Паспорт Исаева он эстонцам сейчас не отдал, рассчитывая сохранить этот козырь на будущее, – всякое может случиться, кто знает… И если «орешек» окажется трудным и Неуманн придет к нему, Нолмару, за помощью, он, Нолмар, потребует за помощь встречные услуги, а это будет серьезная победа, если услуги ему станет оказывать сам шеф секретной полиции Эстонии.
Неуманн сразу же связался с министерством иностранных дел: подстраховка – лучшая гарантия успеха, и попросил консульский отдел запросить соответствующее ведомство в русском посольстве, числится ли некий Максим Максимович Исаев сотрудником каких-либо советских учреждений в Ревеле и если да, то каких именно, с каких пор, где проживает и кто может дать за него поручительство, поскольку в настоящее время против него возбуждается уголовное дело.
Консул ответил звонившему чиновнику, что справки об Исаеве наводятся.
– Однако мы готовы взять его на поруки, поскольку вы утверждаете, что он является гражданином РСФСР, – добавил консул.
– Значит, он лицо официальное? – спросил чиновник МИДа.
– Мы наводим справки.
– Господин консул, я уполномочен получить от вас официальный документ. Лишь это даст нам возможность предпринять какие-либо шаги в установленном международным правом порядке.
– Ну что ж, давайте решать и этот вопрос в обычном порядке, – согласился консул, – в конце концов вопрос об этом человеке подняли вы, а не мы.
С Виктором Кингисеппом, членом подпольного ЦК, Роман встретился уже под утро.
– Они взяли Максима, – сказал Роман. – Я опоздал. Я не думал, что он с первого раза попадет в яблочко своей «дезой».
– Я его хорошо знаю… Славный парняга. Он работал в инотделе. По-моему, с Кедровым, а потом с Бокием.
– Я-то с ним познакомился только здесь.
– Кое-что мне уже рассказали наши товарищи: его сработал немец. Зачем он пошел на контакт с ним? Это же риск.
– Он знал, кто такой Нолмар и как он нам интересен. И потом он попал в такое положение, когда не мог уйти от разговора. Так или иначе, нам бы пришлось заниматься Нолмаром… Виктор, может понадобиться хороший адвокат.
– Адвоката подберем… Эрик Лахме, ты, наверное, слыхал о нем. Поищем подступы и к тюрьме…
– Я уже кое-что в этом направлении предпринимаю. Я опасаюсь только одного – беру худший вариант… В случае провала, если они установят нашу с тобой связь, начнется мировой вой – эстонские коммунисты выполняют задания Москвы…
– Эстония связана с Россией общностью революции – ты знаешь нашу позицию в этом вопросе. Эстония была колонией России, но мы стали республикой после революции в Питере. Тут двоетолкований быть не может, и не надо, пожалуйста, оглядываться ни вам, ни нам на всякого рода сволочь – так мы подменим идею межгосударственным политиканством.
– Эрик – дорогой адвокат?
– Наших товарищей он защищал бесплатно.
– То ж ваши, – сказал Роман. – А этот наш. Это я к тому, что о деньгах вопрос не встанет.
– Надеюсь, – усмехнулся Виктор хмуро, одним ртом. – От нас связь с тобой будет держать товарищ Юха.
– Хорошо. Спасибо.
– Не надо торопиться с признанием Исаева советским подданным – это крайний случай, если мы не сможем его вытащить иным способом. Им бы очень хотелось получить признание Москвы… Попробуем не дать им этого козыря. А на Исаева, я думаю, можно надеяться – он товарищ крепкий и, помнится мне, с юмором.
– Теперь последнее: мне нужны все данные о Неуманне.
– Август Францевич, – сказал Неуманн своему старому сослуживцу Шварцвассеру, – у меня к вам разговор… Как поживает ваш строптивый русский литератор? Что с ним?
– Никандров? После того как он покушался на побег и чуть не угрохал меня канцелярским предметом – по-моему, в инвентарной описи у нас так значится чернильница, – он сидит в карцере. Была еще одна попытка: нападение на конвоира, тот, сопротивляясь, помял его несколько, хотя и сам пострадал…
В разговоре друг с другом они никогда не снисходили до того низкопробного цинизма, который отличал тюремщиков и рядовых сотрудников следственного аппарата политической полиции. Те говорили в открытую, смаковали детали, вышучивали поведение арестованных и с какой-то обостренной жестокостью ждали случая, когда можно будет подвергнуть того или иного человека утонченному моральному унижению.
Неуманн как-то сказал Шварцвассеру:
– Знаете, в чем высокий трагизм политика? В том, что, выстраивая линию, намечая кардинальные повороты в международных делах или внутри своей страны, он оперирует теоретическими догмами. Вопросы практики низменны, и не стоит ему даже видеть их или знать – это удел исполнителей. На них в конечном-то счете можно возложить вину в случае неудачного эксперимента, а для этого им надо позволить полную свободу действий: в русле его, политика, замысла. Это, и только это, даст возможность политику смотреть в глаза своим согражданам чистым взором и не знать за собой личной вины за содеянное.
Этот разговор произошел в самом начале их совместной работы в политической полиции, когда надо было зачинать все наново после предоставления Кремлем независимости эстонскому государству. До революции Шварцвассер и Неуманн работали в департаменте русской полиции и, естественно, как никто, знали всю слабость этой организации, которая «заземлила» себя, низвела – стараниями политиков, делавших ставку на государственный абсолютизм, балансированием между черносотенцами и умеренными либералами – до некоего регистрационного бюро, улавливавшего настроения общества.
– Это не для нас, – говорил тогда Неуманн. – Мы должны пойти – поначалу, конечно же, – на поводу у обывателя, который падок до секретных агентов, раскрытых заговоров и скандальных процессов. После того как мы настроим обывателя, станем на путь европейской законности. За нами – линия, за нашими исполнителями – проведение в жизнь этой линии. А нигде не оседает так много черни самого низкого пошиба, как в нашем ведомстве: в этом залог нашей удачи и возможной трагедии одновременно. Мы должны разрешать нечто неизвестное нам жестокое не письменно и не словесно, но лишь закрывая глаза на это, увы, необходимое жестокое и кровавое. Я сказал про это лишь вам, и повторять этого я не стану, и лучше нам с вами это сказанное мною сразу же и позабыть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47