— Трудно объяснить. Попытаюсь, когда узнаю тебя получше.
— Мы будем встречаться? Несмотря на родителей? Несмотря на матерей?
Не забудь, ты сама сказала, что я твой друг.
— А я и не забываю.
— Меня настораживает только одно, — сказал он полушутя-полусерьезно, протягивая ей запотевший стакан, — что всякий раз, возвращаясь домой, тебе придется все повторять.
— В этом нет необходимости.
— Ты же ничего не скрываешь от родителей!
— Если они спросят, я отвечу. А так как они почти никогда не спрашивают…
— Ты свободна в четверг около пяти?
— Занятия у меня заканчиваются как позавчера.
— Я буду ждать тебя на улице.
И, помолчав, добавил:
— Без мопеда.
Он отвел взгляд, но не потому, что в его глазах была гроза, нет, они светились радостью. Он решился. Он назначил ей настоящее свидание. Все произошло так неожиданно, что до самой последней минуты на вокзале он почти не разговаривал с ней. Слова могли выдать его. К тому же он был слишком счастлив, чтобы еще что-то говорить.
Ему хотелось смеяться, петь, прыгать.
— До четверга.
— До четверга, Андре.
Он посмотрел ей вслед, и она вернулась.
— Обещай мне оставаться до четверга таким, как сейчас, — шепнула она.
Он покраснел: она наклонилась к нему и, казалось, вот-вот поцелует.
— Обещаю.
— До четверга!
— До четверга!
Когда он шел к скверу Мериме за мопедом, оставленным у фонтана, он, сам того не замечая, не извиняясь, наталкивался на прохожих, и ему захотелось выпить второй стакан молока с шоколадным мороженым.
На чай Бернару он дал в два раза больше, чем обычно.
Глава 5
Уже за воротами, в саду, огибая на мопеде виллу, он увидел мать: та, в бикини, принимала в кресле-качалке солнечную ванну. Он сразу понял, что мать поджидает его, но, надеясь ускользнуть, заспешил к крыльцу, словно не заметил ее.
— Андре!
— Ты здесь, мама?
Она не позволила провести себя и смотрела на него строго, не ласково, но и не враждебно.
— Спешишь?
— Ты же знаешь, сколько у меня сейчас работы.
— У тебя впереди еще целый вечер и все воскресенье.
Говорила она четко, решительно.
— Ты до сих пор был в лицее?
— Нет. Встречался с Франсиной.
— Опять?
Даже тоном голоса она подчеркивала, что относится с одинаковой антипатией ко всем Буадье.
— Вы теперь назначаете друг другу свидания?
— Вчера она позвонила и сказала, что приедет в Канн повидаться с подругой. Вот мы и воспользовались ее приездом.
За последние два-три года мать сильно похудела. Ключицы выпирали, руки и ноги — одни кости, бюстгальтер почти пустой.
Солнечные ванны в саду тоже начались с Наташи, которая, совершенно голая, часами просиживала на террасе на крыше дома.
— Ты не мог бы, хоть изредка, уделять мне немного внимания? Уже несколько дней ты словно избегаешь меня.
— Да нет, мама. Экзамены…
— И что, экзамены мешают тебе смотреть мне в глаза? Возьми кресло.
Вокруг стояли плетеные кресла, но он сел на траву, обхватив руками колени. Он подозревал, что мать умышленно выбрала это место.
Она знала, как он не любит, когда заходят к нему в мансарду, — у него портилось настроение. А позови она его к себе в спальню или в будуар, беседа примет слишком торжественный характер.
Его смущал почти обнаженный вид матери, смущал ее голый живот. Кресло обтянуто грубым красным холстом; на красном, но более темном, цвета смородины, бикини желтый рисунок: нерасчесанные волосы стянуты шарфиком.
Лицо блестит от крема.
— Вы с Франсиной говорили обо мне?
— Не помню. Нет, не думаю.
Она всегда знала, когда он лжет.
— Полагаю, Ноэми не забыла тебе сказать, что утром я болела.
— Да.
— А отец уточнил, что я пила?
— Мне он этого не говорил.
— Удивительно. Он ищет любую возможность остаться с тобой наедине.
Надеюсь, ты не будешь отрицать, что иногда вы с ним говорите обо мне?
До чего же утомительны эти беседы с матерью! Каждое слово приобретает у нее значение не только своим прямым смыслом, но даже недосказанностью.
Она говорит как бы в двух, а то и в трех разных планах, так ловко перепрыгивая с одного на другое, что уследить за ней ох как непросто.
— Я действительно выпила несколько рюмочек, а как же иначе на вечеринке? И пила намного меньше, чем другие приглашенные. Увы, я больше не выношу алкоголя. Все утро меня тошнило. Ну так что?
Она бросала ему вызов.
— Ничего, мама.
— Ты стыдишься меня?
— Да нет, почему? Мне-то какое дело?
— Как давно ты не говорил со мной откровенно?
— Я всегда откровенен с тобой.
— Не обманывай самого себя, Андре. Раньше, когда у тебя что-нибудь случалось или тебе нужна была помощь, ты бежал ко мне за советом. Теперь ты скрываешь свои тайны. Приходишь, уходишь, сидишь за столом как чужой, и главное для тебя — побыстрее забраться на свой чердак. А если тебе хочется чем-то поделиться, ты идешь к отцу.
— Уверяю тебя, мама…
— Не оправдывайся. В твоем возрасте это естественно. Ты становишься мужчиной, и тебе легче с мужчиной.
Как и в разговоре с отцом, у них возникали паузы, но не столь длинные: мать легче переходила с одного на другое. Иногда казалось, что беседа носит бессвязный характер, но потом, подумав, Андре убеждался, что все сказанное составляет единое целое.
Непроизвольно мрачный, он видел красные пятна на зелени сада, тело матери, еще не успевшее загореть после зимы, и злился на себя за свою чуть ли не враждебную холодность.
Это его мать, и ему хотелось, чтобы они понимали друг друга. Напрасно или нет, но она тревожится, может быть, даже страдает, а он таит на нее злобу за подстроенную ему ловушку.
— Раньше ты смотрел на меня совсем иначе, Андре.
— А как я должен на тебя смотреть?
— Не шути. Ты прекрасно меня понимаешь. Я отдаю себе отчет, что я далеко не такая мать, какой ее представляет себе молодой человек.
Он молчал, не зная, куда девать глаза.
— Я думаю, не с Наташи ли все началось? Твой отец ненавидит ее. В Канне ей создали дурную репутацию, потому что она не боится говорить правду. Признайся, ты весь ощетиниваешься, стоит мне собраться к ней.
— Никогда не задумывался над этим. Я ее почти не знаю.
— Видишь ли, дорогой, дети многого не знают.
Это она ему уже говорила в будуаре и даже добавила:
— Но узнают, когда женятся сами и у них появляются дети.
Она продолжала все на той же ноте:
— Они воображают, что взрослые делают то, что хотят.
— Ничего я не воображаю.
— Позволь мне закончить, раз уж представилась возможность поговорить с тобой.
Она, конечно, выпила, но немного, так, стаканчик-другой виски для храбрости. В глазах посторонних людей ей хотелось выглядеть раскованной, самоуверенной.
— Вы с отцом заблуждаетесь насчет Наташи. Вопреки видимости, над которой она смеется, Наташа женщина весьма чувствительная и очень страдает.
Андре безуспешно пытался понять, куда она клонит, и пристально всматривался в какое-то насекомое, севшее на травинку.
— Знаешь ли ты, например, что у нее двадцатилетний сын, которого она не видела уже три года и не получает от него никаких известий? Он учится в Оксфорде. По закону Наташа имеет право встречаться с сыном раз в неделю и проводить с ним один месяц в году. Таковы условия развода.
Андре хмурился все сильней: дело принимало неожиданный оборот, и он догадывался, что речь о молодом англичанине, о существовании которого он даже не подозревал, зашла не случайно.
— Его отец, первый муж Наташи, намного старше ее. Человек он известный, влиятельный. Ребенка оставили с ним на известных тебе условиях, что не помешало ему воспитывать сына в презрении и ненависти к матери. Пока мальчик был еще маленьким, до окончательного разрыва дело не дошло, и Джеймс несколько раз приезжал на месяц в Канн. Теперь же, став мужчиной, он холодно отказывается видеть мать и ни разу не писал ей.
— Почему?
— Сначала потому, что она снова вышла замуж, а затем, уже после второго развода Наташи, потому, что она решила жить свободно, не таясь.
И совершенно неуместно добавила:
— Твой отец знает это, но я уверена, ничего не рассказывал.
— Разумеется. Какое мне дело?
— В нашей жизни все имеет значение. Беда в том, что правду почти всегда скрывают. Куда легче рассказывать сказки, а себе отводить в них благовидную роль. Не это ли она как раз и пыталась делать? Без четверти семь. Отец появляется не раньше восьми. Неужели она так и будет держать Андре в плену до возвращения отца? Ему хотелось сказать ей вежливо, но не без доли страсти:
— Послушай, ма, все это бесполезно и причиняет мне боль. Я и так уже слишком много знаю. У меня своя жизнь, учеба. Только что у моря я пережил мгновения, которые, возможно, буду помнить всю жизнь. Не отравляй их. Не заставляй меня думать о чужих проблемах: они лишь испортят мне настроение.
Конечно, он ничего не сказал и покорно уставился на свои колени. Он надеялся, что сейчас солнце скроется в облаках — погода портилась, — и как только похолодает, мать уйдет в дом.
— Я уверена, что ты, как и другие, считаешь, будто отец оставил медицину из-за меня. По-моему, он и сам себя убедил в этом.
Она, кажется, пытается играть перед ним ту же роль, что и первый муж Наташи перед своим сыном.
— Отец и словом не обмолвился на этот счет.
— Знаешь, чем занимался его дедушка? Батрачил в небольшой деревушке в Па-де-Кале и, как тогда говорили, «ходил» по фермам. Каждый год гам бывала ярмарка, где слуг выбирали, как скот. Он не умел ни читать, ни писать.
— Зачем ты рассказываешь мне все это?
— Чтобы помочь тебе разобраться. Его сын благодаря упорству и стипендии стал адвокатом, но жену нашел в той же среде — официантку-бельгийку.
Андре начинал понимать, что скрывается за словами матери.
— Как ты думаешь, почему твой дедушка стал пить? Ведь свою карьеру, еще стажером, он начал блестяще. Но, обретя самостоятельность, не нашел ни в себе, ни вокруг необходимых сил. Он пришел слишком издалека, остался без корней. Вот в такой атмосфере подавленности и вырос твой отец. Не представляю бабушку подавленной.
— Да у нее вообще нет никаких амбиций, что и доказывает вся ее жизнь.
А твой отец пытался выкарабкаться. Он выбрал медицину, не знаю почему, может быть, потому, что у маленьких людей профессия врача наиболее престижна, особенно в деревне, где доктор — нечто вроде Бога-Отца.
Что за нудное брюзжание! Неужели даже она не замечает, что глаза ее сына темнеют от гнева?
Андре еле сдерживался: ему хотелось встать и молча уйти в дом. Но как ни странно, мать никогда раньше не вселяла в него столько жалости.
Сама не замечая того, она проявляла свою слабость. Сейчас перед ним была не мать, а просто женщина, которая чувствовала себя задетой и защищалась любыми средствами.
Она пускала в ход все подряд, без разбору, не понимая, что, пытаясь унизить мужа, унижает себя.
— Когда мы познакомились с ним на медицинском факультете, я была молода, верила в жизнь. Он же, замкнутый, редко общался с людьми.
Она долго молчала, унесенная воспоминаниями, которые побаивалась воскрешать.
— Трудно объяснить, что же все-таки произошло. Один мужчина, студент, ухаживал за мной, и я знала, что он действительно любит меня. Он учился на курс старше твоего отца.
Неистовый, удивительно талантливый, он играл на рояле и гитаре, сочинял забавные песенки, которые ходили по факультету.
Я могла выйти и за него замуж. Но, признаюсь, колебалась: слишком уж привязалась к нему. Твой отец знал это. Они были друзьями, и мы встречались каждый день… Я тебе надоела?
Он не решился сказать ей, что пора бы уже закончить монолог.
— Рано или поздно ты и так все узнал бы. Его фамилия Каниваль; их семья владела виноградниками в предместьях Бордо. Твой отец учился с грехом пополам, Каниваль сдавал экзамены играючи.
Она прикурила от золотой зажигалки, подарка Наташи.
— Остальное мужчине трудно понять. Я очень любила твоего отца. Он был хорошим товарищем, но своей робостью вызывал жалость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15