.. Вероятно, мадам Жослен...
- Сумма значительная?
- Это зависит от того, насколько удачным будет год.
Ведь соглашение включает в себя и участие в прибылях...
Во всяком случае, на эти деньги можно жить безбедно.
- А вы считаете, что Жослены жили на широкую ногу?
- Они жили хорошо. Прекрасная квартира, машина, вилла в Ля-Боле.
- Но могли бы жить с большей роскошью?
Жуан подумал:
- Да... Вероятно...
- Жослен был скупым?
- Если бы он был скупым, то не предложил бы мне и Гуле таких выгодных условий... Нет... Видите ли, мне кажется, что он жил так, как ему хотелось... Он не любил роскошь... Предпочитал спокойную жизнь...
- А мадам Жослен?
- Мадам любила заниматься своим домом, дочерью, а теперь внуками...
- Как Жослены отнеслись к замужеству дочери?
- На это мне трудно ответить... Ведь это происходило не здесь, а на улице Нотр-Дам-де-Шан... Конечно, месье Жослен обожал Веронику, и ему трудно было с ней расстаться... У меня тоже дочь... Ей двенадцать лет... И признаться, я уже сейчас с ужасом думаю, что когда-нибудь ее отнимет какой-то чужой человек и она не будет больше носить мою фамилию... Полагаю, это свойственно всем отцам.
- А то, что его зять не имел состояния?
- Скорее он считал это достоинством.
- А мадам Жослен?
- Вот в этом я не уверен... Одна мысль, что ее дочь выходит замуж за сына почтальона...
- Отец Фабра - почтальон?
- Да, в Мелене или какой-то окрестной деревне...
Я говорю вам то, что знаю... Кажется, когда он учился, то жил только на стипендию... Говорят также, что если б он захотел, то мог бы стать одним из самых молодых профессоров медицинского факультета...
- Еще один вопрос, месье Жуан. Боюсь, что после всего того, что вы рассказали, это может вас покоробить. Вы не знаете, была ли у месье Жослена любовница или любовницы? Интересовался ли он женщинами?
Жуан уже собирался ответить, но Мегрэ его перебил:
- Полагаю, что за годы семейной жизни вам приходилось иметь дело с женщинами?
- Признаться, приходилось. Однако я избегал длительных связей. Вы понимаете, что я имею в виду? Я не хотел рисковать семейным счастьем.
- Ведь у вас работает много молодых женщин...
- О нет... Никогда... Это уже вопрос принципа...
Кроме того, это было бы рискованно...
- Благодарю вас за откровенность. Вы считаете себя нормальным мужчиной. Рене Жослен был таким же. Он поздно женился, в тридцать пять лет...
- Я понимаю, что вы хотите сказать... и пытаюсь представить себе месье Жослена в подобной ситуации.
Но не могу... Не знаю почему... Я понимаю, что он был таким же, как все... И все же...
- На ваших глазах у него не было ни одной любовной истории?
- Ни одной. Никогда не видел, чтобы он по-особому поглядывал на какую-нибудь из работниц. А ведь среди них есть и очень красивые... Должно быть, многие из них заигрывали с ним, как и со мной... Нет, господин комиссар, не думаю, что вы что-то найдете с этой стороны. - И вдруг спросил: - А почему об этом ничего нет в газетах?
Будет сегодня днем. - Мегрэ, поднимаясь, вздохнул: - Благодарю вас, месье Жуан... Если вам что-нибудь придет в голову, даже какая-нибудь мелкая деталь, которая может мне помочь, пожалуйста, позвоните.
- Я не могу найти никакого объяснения этому преступлению...
Мегрэ чуть было не проворчал: "Я тоже".
Однако он знал, что необъяснимых преступлений не бывает. Просто так, без всяких причин не убивают.
И у него само собой вырвалось:
- Кого попало не убивают.
Комиссар уже по опыту знал, что существуют люди, которым судьба уготовила роль жертвы.
- А когда состоятся похороны?
- Тело отдадут семье после вскрытия.
- А вскрытия еще не было?
- Должно быть, идет сейчас.
- Я немедленно позвоню Гуле. Ведь он собирался вернуться только на будущей неделе.
Мегрэ слегка кивнул девушке, сидевшей в застекленной комнатушке, и не мог понять, почему это она, глядя на него, удерживается, чтобы не расхохотаться.
Глава 3
Улица оказалась тихой, провинциальной. Одна сторона была залита солнцем, другая оставалась в тени.
Посреди мостовой обнюхивали друг друга две собаки.
В открытых окнах мелькали женщины, занимавшиеся уборкой. Три монашки из монастыря Сестер милосердия в широких юбках и чепцах, концы которых трепетали на ветру, как крылья у птицы, направлялись к Люксембургскому саду, и Мегрэ машинально взглянул на них. Потом вдруг нахмурил брови, увидев перед домом Жосленов полицейского, на которого наседали с полдюжины репортеров и фотографов.
Он к этому привык. Этого следовало ожидать. Ведь он только что сказал Жуану, что дневные газеты наверняка сообщат об убийстве. Рене Жослена убили, а убитые сразу же становятся достоянием гласности. Через несколько часов после преступления частная жизнь семьи выставляется напоказ во всех деталях, подлинных или вымышленных, и каждый может строить на этот счет свои предположения.
Но почему его это вдруг возмутило? Он даже рассердился на себя. У него создалось впечатление, что он поддался этой почти хрестоматийной атмосфере благополучия, которая окружила этих людей, порядочных людей, как все без конца их называли.
Фотографы налетели на него, когда он выходил из такси. Репортеры окружили, когда он платил шоферу.
- Ваше мнение, комиссар?
Он жестом отстранил их, пробормотав:
- Когда у меня будет какая-то информация, я вам сообщу. Там, наверху, находятся две убитые горем женщины и было бы гуманнее оставить их в покое.
Но сам-то он не собирался оставлять их в покое. Он поздоровался с полицейским и вошел в дом, который впервые видел при дневном свете, и теперь он показался Мегрэ очень светлым и приветливым.
Он прошел мимо привратницкой с застекленной дверью, завешенной тюлевой занавеской, но, спохватившись, постучал по стеклу и нажал на кнопку звонка.
Как и во всех богатых домах, привратницкая походила на маленькую гостиную с начищенной до блеска мебелью. Раздался голос:
- Кто там?
- Комиссар Мегрэ.
- Входите, господин комиссар.
Голос раздавался из побеленной известью кухни, где консьержка, в белом переднике, надетом на черное платье, засучив рукава, стерилизовала рожки.
Она была молодая, привлекательная, но фигура оставалась еще слегка расплывшейся после недавних родов. Указав на дверь, она произнесла вполголоса:
- Говорите потише, мой муж спит.
Мегрэ вспомнил, что ее муж, полицейский, дежурил прошлой ночью.
- С самого утра меня донимают журналисты, и многие, пользуясь тем, что я отхожу от двери, прорываются наверх. В конце концов муж позвонил в комиссариат и сюда прислали полицейского.
Ребенок спал в плетеной колыбельке, украшенной занавеской с желтыми оборками.
- Есть что-нибудь новое? - спросила она.
Мегрэ отрицательно покачал головой.
- Надеюсь, вы можете подтвердить то, что нам сообщили, не так ли? спросил комиссар, также понизив голос. - Никто не выходил из дома вчера вечером после доктора Фабра?
- Никто, господин комиссар. Я только что говорила это одному из ваших людей, такому толстому, с красным лицом, кажется, инспектору Торрансу. Он больше часа ходил по дому, расспрашивал жильцов. Но сейчас их еще не много, половины нет... Некоторые не возвратились из отпуска. Тюплеры в Соединенных Штатах.
- Давно вы здесь работаете?
- Шесть лет. Я заняла место одной из моих теток, а она проработала в этом доме сорок лет.
- У Жосленов часто бывали гости?
- По правде говоря, нет. Они люди спокойные, обходительные, вели размеренную жизнь. Время от времени к ним приходили на обед доктор Ларю с женой.
И Жослены тоже иногда обедали у них.
Так же, как чета Мегрэ и Пардонов. Комиссар подумал даже, что, наверное, Жослены и Ларю тоже обедали по определенным дням.
- Утром, пока мадам Маню занималась хозяйством, месье Жослен около девяти часов выходил на прогулку. Каждый раз - минута в минуту. По нему можно было проверять часы. Он заходил ко мне, говорил несколько слов, обычно о погоде, брал свою почту и, взглянув на конверты, клал их в карман, потом медленно направлялся к Люксембургскому саду. Он всегда шел спокойным, размеренным шагом.
- Он получал большую почту?
- Пожалуй, нет. Позже, около десяти, пока месье Жослен еще был на прогулке, спускалась его жена, как всегда одетая с иголочки, даже если шла за покупками.
Я ни разу не видела ее без шляпы.
- В котором часу возвращался муж?
- В зависимости от погоды. Если погода была хорошая, он гулял до половины двенадцатого, а то и до двенадцати. Ну а если шел дождь, то приходил раньше, но все равно гулял обязательно.
- А днем?
Она закупорила рожки и поставила их в холодильник.
- Случалось, что днем они выходили вместе, но не больше одного-двух раз в неделю. Мадам Фабр их часто навещала. До рождения второго ребенка она иногда приводила с собой старшего.
- У них с матерью хорошие отношения?
- Мне кажется, хорошие. Они вместе ходили в театр, как вчера.
- В последнее время вы не замечали среди почты месье Жослена конвертов с незнакомым для вас почерком?
- Нет.
- Никто, например, не спрашивал у вас, дома ли месье Жослен, когда он был один в квартире?
- Нет. Я думала об этом ночью, предполагая, что вы зададите мне подобные вопросы. Видите ли, господин комиссар, Жослены - это такие люди, о которых много не расскажешь.
- Они общаются с другими жильцами?
- Я не замечала. В Париже только в густонаселенных кварталах жильцы общаются между собой, а здесь каждый живет своей жизнью, даже не зная, кто его сосед по площадке.
- Мадам Фабр уже вернулась?
- Да, несколько минут назад.
- Благодарю вас.
Лифт остановился на площадке четвертого этажа, куда выходили двери, и перед каждой лежал широкий коврик с красной каймой. Комиссар позвонил в левую дверь и услышал тихие шаги. После некоторого колебания дверь немного приоткрылась и обозначилась узкая полоска света, поскольку цепочку не сняли.
- Кто там? - спросил нелюбезный голос.
- Комиссар Мегрэ.
Женщина лет пятидесяти, с грубоватыми чертами лица принялась недоверчиво разглядывать посетителя.
- Ну ладно! Я вам верю! Ведь сегодня здесь было столько журналистов...
Цепочку сняли, и Мегрэ попал в квартиру, где все уже обрело привычный вид - каждый предмет стоял на своем месте. В окна гостиной ярко светило солнце.
- Если вы хотите видеть мадам Жослен...
Здесь уже не осталось ни малейшего следа от ночного беспорядка. Тут же открылась дверь, и в комнату вошла Вероника в голубом костюме.
Выглядела она усталой, и Мегрэ уловил в ее взгляде какую-то нерешительность. Когда ее взгляд задерживался на каком-нибудь предмете или на лице посетителя, сразу было видно, что она ищет поддержки или ответа на свои вопросы.
- Вы ничего не нашли? - спросила она без надежды в голосе.
- Как себя чувствует мадам Жослен?
- Я только что вернулась. Ходила проведать детей и переодеться. Думаю, вам сказали об этом по телефону. Я не знаю. Я больше уже ничего не знаю. Мама спала, а когда проснулась, она по-прежнему молчала.
Выпила чашечку кофе, а от еды отказалась. Я хотела, чтобы она еще полежала, но не смогла убедить, и она сейчас одевается.
Вероника снова оглядела комнату, стараясь не смотреть на кресло, в котором умер ее отец. С круглого столика уже убрали шахматы. Исчезла полуобгоревшая сигара, которую Мегрэ заметил на пепельнице ночью.
- Мадам Жослен не произнесла ни слова?
- Она отвечала только "да" или "нет". Она в здравом уме, но кажется, что ее мучает какая-то мысль. Вы пришли поговорить с ней?
- Да, если это возможно...
- Она будет готова через несколько минут. Прошу вас, отнеситесь к ней помягче. Все считают ее очень сдержанной, потому что она умеет владеть собой. Но я-то знаю, что у нее плохо с нервами. Просто она умеет это скрывать.
- А вы часто видели ее сильно взволнованной?
- Это зависит от того, что вы понимаете под словом "сильно". Например, когда я была ребенком, мне случалось, как и всем детям, выводить ее из себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16