— Пора идти в салон, petit. Никто обычного порядка не отменял, поэтому, гости или нет, мы отправляемся. Иди помой руки, а я причешусь.
Он подчинился без слов и взглядов. Я медленно пошла закрывать балконную дверь.
В камине маленького салона горели огромные поленья, перед огнем сидели на вышитом розами диване мадам де Валми и месье Флоримон и беседовали. Не знаю, как должен выглядеть один из Большой Пятерки модельеров, но точно не так, как этот образчик. Он оказался толстым, лысоватым и неаккуратным. Отпечаток спокойной меланхолии на лице заставлял вспомнить Белого Рыцаря, но никто бы не усомнился в здравом уме этого мужчины. Очень умные, добрые и проницательные голубые глаза. Своей суперсовременной одежде прекрасного покроя он явно уделял не больше нежного внимания, чем старому пляжному полотенцу. Карманы уютно торчали во все стороны, а на лацканах разлегся сигарный пепел. В большой руке гость сжимал какую-то рукопись и яростно ей жестикулировал, увлеченный собственным рассказом. Мадам смеялась, выглядела более счастливой и живой чем когда бы то ни было. Я резко почувствовала, какая она была красивая до того, как время и трагедия высосали жизнь из ее лица.
Она обернулась, увидела у двери нас с Филиппом, и веселость исчезла. Скука и обеспокоенность наложились на нее оскорбительно явно, даже захотелось ударить мадам по физиономии, но Филипп, скорее всего не заметил. Он торжественно и вежливо шел к модельеру, который встал и производил звуки, выражающие огромное восхищенное удовольствие, достаточно громкие, чтобы заглушить раздражение Элоизы.
— Филипп! Это восхитительно! Как поживаешь?
— Очень хорошо, спасибо, месье.
— Хм, да, — он потрепал мальчика по щеке. — Еще немножко цвета вот сюда, и будет в самый раз. Сельский воздух — это вещь, и здешний воздух подходит тебе, судя по всему.
Он не сказал «больше, чем парижский», но это прозвучало, и мальчик не ответил. Общаясь с этим ребенком, трудно избегать ошибок. Эту Флоримон заметил, но просто добавил дружелюбно:
— И ничего удивительного, что Валми идет тебе на пользу! Когда удается постоянно иметь в качестве компаньона красивую молодую леди, по неволе начнешь цвести.
Безупречная вежливость улыбки Филиппа показала, до какой степени эта галантная вылазка в мою сторону от него далека. Поскольку они говорили на французском, она должна была пролететь и над моей головой, я постаралась принять как можно более необщительный вид и смотреть в одну точку.
Мадам сказала с дивана:
— Не трать зря галантность, Карло. Говорят, французский мисс Мартин улучшается с каждым часом, но мне кажется, она еще не достигла стадии комплиментов. — И перешла на английский. — Мисс Мартин, разрешите представить месье Флоримона. Не сомневаюсь, вы о нем слышали.
Мы пожали друг другу руки.
— Даже в английском приюте мы слышали о вас. Вы достигали нас примерно с опозданием на шесть лет, но все же достигали. — Я улыбнулась, подумав о дешевых готовых платьях. — Хотите верьте, хотите нет.
Он не стал притворяться, что не понимает, сделал широкий взмах книгой, я кстати заметила, что это сказки, и произнес:
— Вы, мадмуазель, украсите все, что наденете.
Я засмеялась:
— Даже это?
— Даже это, — сказал он ничуть не смутившись, но сверкнув голубыми глазами.
— Масштабы этого комплимента, — ответила я, — лишают меня дара речи.
Голос мадам зазвучал более жизнерадостно и естественно, чем раньше.
— Месье Флоримон постоянно грустит, что только старые и увядшие могут позволить ему одевать себя, а молодые и красивые покупают платья prete a porter… Мой английский не пережил удовольствия от твоего общества, Карло. Какое английское выражение применяется, чтобы сказать готовое платье?
— Off the peg, — сказала я, что значит «с крючка», «с вешалки».
— Вы покупаете платья с вешалки, а все равно выглядите лучше нас.
— Английский от вас ускользает, мадам, вы перепутали наречие.
Элоиза де Валми подняла брови, а Флоримон произнес восхищенно:
— Это, chere madam, — настоящий комплимент! Правильный! Такой тонкий, что вы не заметили его приближения, и такой subtil, что вы его не поняли и произнесенным.
Она засмеялась:
— Дорогой Карло, комплименты и сейчас не до такой степени редки, чтобы я их перестала узнавать. Спасибо, мисс Мартин, очень приятно было это услышать.
Она улыбалась, ее глаза были дружескими и почти теплыми, и впервые я увидела в ней очарование, не поверхностное, как у общительных людей, а глубокое, которое зовет навстречу, дает поверить, что вы нравитесь и ваше общество приятно. Бог видит, я очень нуждалась в таком ощущении… Я была готова ответить привязанностью на полужест. Возможно, наконец… Но только я начала улыбаться в ответ, это опять случилось. Теплота вытекла, как вино через трещину, оставив сосуд пустым, холодной туманной скорлупой, ничего не отражающей. Мадам отвернулась и подняла вышивание.
Я стояла с застывшей на губах улыбкой, чувствуя острее, чем раньше, что меня по непонятной причине резко отпихивают. Момент назад я точно нравилась этой женщине, но сейчас… Перед тем, как опустить глаза, она точно посмотрела на меня так, как в первый мой день в поместье.
Я больше не думала, что мадам де Валми боится мужа. Это не проявлялось явно, но было очевидно, что они очень близки. Между ними существовала граница, как между светом и тенью, они очень подходили друг другу. Вероятно, подумала я с жалостью и понимая ее только на половину, отстраненная холодность Элоизы де Валми — побочный продукт самурайского самоконтроля, о котором она никогда не забывает. Молодость не позволяет представить темперамент, отличающийся от собственного, я чувствовала, что жизнь Леона де Валми намного легче, чем его жены. А ее отношение ко мне и Филиппу — должно быть часть ее общей отключки. Нужно время, чтобы сдержанность растаяла, двери открылись. Ее взгляд выражал не понимание, а что-то вроде ожидания, оценки, не больше. Может быть она до сих пор, как и я, думает, с какой стати ее муж сказал, что возможно она сделала «очень большую ошибку».
Она вышивала с нежной деликатностью. Лампа у плеча, мягкий свет на тонкой белой руке, иголка вспыхивала, протыкая полотно. Мадам не поднимала головы.
— Сядь рядом со мной, Филипп, на эту скамеечку. Можешь пробыть здесь десять минут… Нет, мисс Мартин, не ускользайте. Мне бы хотелось, чтобы вы тоже сели и занимали месье Флоримона.
Маска на месте. Собрана и элегантна, как всегда. Ей даже удалось выражать слабую заинтересованность в ритуальном разговоре о делах Филиппа и его старательных ответах.
Флоримон сказал рядом со мной:
— Может, присядете?
Я благодарно повернулась и встретилась с мягкими глазами, которые, казалось, ничего не упускали. Он заметил прилив и отлив симпатии и резкого отторжения, которые оставили меня молчаливой и напряженной, и решил полностью выложиться, но развлечь меня. Слегка скандальные истории из его репертуара были чрезвычайно занимательны и, по крайней мере на половину, правдивы. Я знала его Париж лучше, чем он мог подумать, и скоро наслаждалась от всей души. Он слегка, но мастерски со мной заигрывал и выглядел сначала немного смущенным, а потом восхищенным, когда обнаружил, что его галантности меня развлекают, а не конфузят. Он бы, конечно, еще больше смутился, если бы понял, что каким-то чудным образом напоминает мне папу. Последний раз я слышала такую сверхизысканную болтовню десять лет назад, когда меня пустили на папину вечеринку с напитками и стихами. Думаю, простительно, что я радовалась каждому моменту нашего забавно ностальгического разговора.
То есть радовалась бы, если бы не ловила периодически взгляды прохладных глаз Элоизы де Валми, выражающие неопределенную смесь оценки, беспокойства и, как ни фантастично, страха. И если бы мне не было интересно, кто доложил о том, что мой французский улучшается с каждым часом.
Нас перебило появление Седдона с подносом коктейлей. Я вопросительно поглядела на мадам, а мальчик шевельнулся, будто собирался встать. Она не успела нас отпустить, потому что Флоримон проворковал:
— Не прогоняй ребенка, Элоиза. Обязательная программа выполнена, может быть выдашь его мне?
Она улыбнулась, подняв аккуратные брови:
— Что ты будешь с ним делать, Карло?
Он наконец-то положил книгу на самый край хрупкого кофейного столика и принялся выуживать что-то большой рукой в неаккуратном кармане. Улыбнулся Филиппу, который смотрел на него с ненавистным мне настороженным видом, и лицо ребенка слегка расслабилось в ответ.
— Когда мы последний раз виделись, парень, — сказал Флоримон, — я пытался втянуть тебя в единственное цивилизованное времяпрепровождение для мужчин, обладающих здравым смыслом. Ага, вот и они… — Он выловил маленькую доску из кармана — крохотные шахматы для путешественников с красными и белыми фигурками.
Мадам засмеялась:
— Необоримая страсть, — в ее холодном голосе появилось что-то очень похожее на снисходительность, — Хорошо, Карло, но он должен подняться наверх не позже, чем пятнадцать минут. Берта будет его ждать.
Что это неправда, прекрасно знали и она, и я. Хотя разговор шел на французском, она быстро на меня взглянула, и я постаралась лишить свое лицо всякого выражения. Очень интересно, что не я одна умудряюсь не давать Филиппу сталкиваться с дядей.
Мальчик с готовностью подвинул скамейку, и двое сосредоточенно уставились на доску.
— Ну посмотрим, — сказал Флоримон жизнерадостно, — помнишь ли ты правила, mon gars. Припоминаю, что в прошлый раз мы двигались весьма беспорядочно, но в твоей концепции игры присутствует некоторая дикая свежесть, которая дает поразительные результаты. Твой ход.
— Я пошел, — сказал Филипп серьезно, — пока вы говорили.
— Да, pardiew? А, королевской пешкой. Классический гамбит, месье… А я — этой пешкой. Так.
Филипп склонился над доской, сурово свел ниточкой брови, все его маленькое существо сосредоточилось на игре. Над ним Флоримон раскинулся в кресле, осыпая сигарным пеплом прекрасно скроенный пиджак, благосклонно на него поглядывал и ни на секунду не прекращал бесцельный интеллигентный поток слов. Было очевидно, что мальчик, если вообще слушает, поймет не больше трети.
Я сидела и тихо наблюдала за ними, чувствовала теплоту, почти привязанность к этому большому известному парижанину, который среди прочих своих занятий мог обеспокоить себя проблемой, как дать одинокому мальчику почувствовать, что он нужен. Из разговора модельера можно было сделать вывод, что весь год он занимался в основном тем, что мечтал еще раз поиграть с Филиппом.
Мадам перестала шить. Ее руки лежали без дела на вышивании, упавшем на колени. Я думала, что ее интересует игра, пока не увидела, что на доску она тоже не смотрит. Глаза застыли на затылке Филиппа, она углубилась в размышления так, что когда мальчик неожиданно вскрикнул, она без преувеличений подпрыгнула. Он издал ликующий вопль и показал на доску:
— Ваша королева! Королева! Regardez месье, я съел вашу королеву!
— Вижу, — сказал невозмутимый Флоримон, — а не скажете ли вы мне, Капабланка, по каким новым правилам вы имели возможность передвинуть вашу фигуру прямо так вниз по доске?
— Путь ничего не загораживало, — объяснил добрый Филипп.
— Нет. Но эта фигура, которую вы подвинули, топ vieux, — слон. Мне стыдно быть мелочным, но есть правило, ограничивающее слона диагональю. Вы скажете, что это — пустяки и ерунда. Но тем не менее…
— Слон? — спросил Филипп, зацепившись за единственное слово, несущее смысловую нагрузку.
— Вот эти с вытянутыми шапками, — сказал модельер успокаивающе — называются слонами.
Мальчик посмотрел на своего соперника и усмехнулся, нисколько не смущенный:
— Забыл. Ну тогда возьмите обратно королеву.
— Благодарю вас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Он подчинился без слов и взглядов. Я медленно пошла закрывать балконную дверь.
В камине маленького салона горели огромные поленья, перед огнем сидели на вышитом розами диване мадам де Валми и месье Флоримон и беседовали. Не знаю, как должен выглядеть один из Большой Пятерки модельеров, но точно не так, как этот образчик. Он оказался толстым, лысоватым и неаккуратным. Отпечаток спокойной меланхолии на лице заставлял вспомнить Белого Рыцаря, но никто бы не усомнился в здравом уме этого мужчины. Очень умные, добрые и проницательные голубые глаза. Своей суперсовременной одежде прекрасного покроя он явно уделял не больше нежного внимания, чем старому пляжному полотенцу. Карманы уютно торчали во все стороны, а на лацканах разлегся сигарный пепел. В большой руке гость сжимал какую-то рукопись и яростно ей жестикулировал, увлеченный собственным рассказом. Мадам смеялась, выглядела более счастливой и живой чем когда бы то ни было. Я резко почувствовала, какая она была красивая до того, как время и трагедия высосали жизнь из ее лица.
Она обернулась, увидела у двери нас с Филиппом, и веселость исчезла. Скука и обеспокоенность наложились на нее оскорбительно явно, даже захотелось ударить мадам по физиономии, но Филипп, скорее всего не заметил. Он торжественно и вежливо шел к модельеру, который встал и производил звуки, выражающие огромное восхищенное удовольствие, достаточно громкие, чтобы заглушить раздражение Элоизы.
— Филипп! Это восхитительно! Как поживаешь?
— Очень хорошо, спасибо, месье.
— Хм, да, — он потрепал мальчика по щеке. — Еще немножко цвета вот сюда, и будет в самый раз. Сельский воздух — это вещь, и здешний воздух подходит тебе, судя по всему.
Он не сказал «больше, чем парижский», но это прозвучало, и мальчик не ответил. Общаясь с этим ребенком, трудно избегать ошибок. Эту Флоримон заметил, но просто добавил дружелюбно:
— И ничего удивительного, что Валми идет тебе на пользу! Когда удается постоянно иметь в качестве компаньона красивую молодую леди, по неволе начнешь цвести.
Безупречная вежливость улыбки Филиппа показала, до какой степени эта галантная вылазка в мою сторону от него далека. Поскольку они говорили на французском, она должна была пролететь и над моей головой, я постаралась принять как можно более необщительный вид и смотреть в одну точку.
Мадам сказала с дивана:
— Не трать зря галантность, Карло. Говорят, французский мисс Мартин улучшается с каждым часом, но мне кажется, она еще не достигла стадии комплиментов. — И перешла на английский. — Мисс Мартин, разрешите представить месье Флоримона. Не сомневаюсь, вы о нем слышали.
Мы пожали друг другу руки.
— Даже в английском приюте мы слышали о вас. Вы достигали нас примерно с опозданием на шесть лет, но все же достигали. — Я улыбнулась, подумав о дешевых готовых платьях. — Хотите верьте, хотите нет.
Он не стал притворяться, что не понимает, сделал широкий взмах книгой, я кстати заметила, что это сказки, и произнес:
— Вы, мадмуазель, украсите все, что наденете.
Я засмеялась:
— Даже это?
— Даже это, — сказал он ничуть не смутившись, но сверкнув голубыми глазами.
— Масштабы этого комплимента, — ответила я, — лишают меня дара речи.
Голос мадам зазвучал более жизнерадостно и естественно, чем раньше.
— Месье Флоримон постоянно грустит, что только старые и увядшие могут позволить ему одевать себя, а молодые и красивые покупают платья prete a porter… Мой английский не пережил удовольствия от твоего общества, Карло. Какое английское выражение применяется, чтобы сказать готовое платье?
— Off the peg, — сказала я, что значит «с крючка», «с вешалки».
— Вы покупаете платья с вешалки, а все равно выглядите лучше нас.
— Английский от вас ускользает, мадам, вы перепутали наречие.
Элоиза де Валми подняла брови, а Флоримон произнес восхищенно:
— Это, chere madam, — настоящий комплимент! Правильный! Такой тонкий, что вы не заметили его приближения, и такой subtil, что вы его не поняли и произнесенным.
Она засмеялась:
— Дорогой Карло, комплименты и сейчас не до такой степени редки, чтобы я их перестала узнавать. Спасибо, мисс Мартин, очень приятно было это услышать.
Она улыбалась, ее глаза были дружескими и почти теплыми, и впервые я увидела в ней очарование, не поверхностное, как у общительных людей, а глубокое, которое зовет навстречу, дает поверить, что вы нравитесь и ваше общество приятно. Бог видит, я очень нуждалась в таком ощущении… Я была готова ответить привязанностью на полужест. Возможно, наконец… Но только я начала улыбаться в ответ, это опять случилось. Теплота вытекла, как вино через трещину, оставив сосуд пустым, холодной туманной скорлупой, ничего не отражающей. Мадам отвернулась и подняла вышивание.
Я стояла с застывшей на губах улыбкой, чувствуя острее, чем раньше, что меня по непонятной причине резко отпихивают. Момент назад я точно нравилась этой женщине, но сейчас… Перед тем, как опустить глаза, она точно посмотрела на меня так, как в первый мой день в поместье.
Я больше не думала, что мадам де Валми боится мужа. Это не проявлялось явно, но было очевидно, что они очень близки. Между ними существовала граница, как между светом и тенью, они очень подходили друг другу. Вероятно, подумала я с жалостью и понимая ее только на половину, отстраненная холодность Элоизы де Валми — побочный продукт самурайского самоконтроля, о котором она никогда не забывает. Молодость не позволяет представить темперамент, отличающийся от собственного, я чувствовала, что жизнь Леона де Валми намного легче, чем его жены. А ее отношение ко мне и Филиппу — должно быть часть ее общей отключки. Нужно время, чтобы сдержанность растаяла, двери открылись. Ее взгляд выражал не понимание, а что-то вроде ожидания, оценки, не больше. Может быть она до сих пор, как и я, думает, с какой стати ее муж сказал, что возможно она сделала «очень большую ошибку».
Она вышивала с нежной деликатностью. Лампа у плеча, мягкий свет на тонкой белой руке, иголка вспыхивала, протыкая полотно. Мадам не поднимала головы.
— Сядь рядом со мной, Филипп, на эту скамеечку. Можешь пробыть здесь десять минут… Нет, мисс Мартин, не ускользайте. Мне бы хотелось, чтобы вы тоже сели и занимали месье Флоримона.
Маска на месте. Собрана и элегантна, как всегда. Ей даже удалось выражать слабую заинтересованность в ритуальном разговоре о делах Филиппа и его старательных ответах.
Флоримон сказал рядом со мной:
— Может, присядете?
Я благодарно повернулась и встретилась с мягкими глазами, которые, казалось, ничего не упускали. Он заметил прилив и отлив симпатии и резкого отторжения, которые оставили меня молчаливой и напряженной, и решил полностью выложиться, но развлечь меня. Слегка скандальные истории из его репертуара были чрезвычайно занимательны и, по крайней мере на половину, правдивы. Я знала его Париж лучше, чем он мог подумать, и скоро наслаждалась от всей души. Он слегка, но мастерски со мной заигрывал и выглядел сначала немного смущенным, а потом восхищенным, когда обнаружил, что его галантности меня развлекают, а не конфузят. Он бы, конечно, еще больше смутился, если бы понял, что каким-то чудным образом напоминает мне папу. Последний раз я слышала такую сверхизысканную болтовню десять лет назад, когда меня пустили на папину вечеринку с напитками и стихами. Думаю, простительно, что я радовалась каждому моменту нашего забавно ностальгического разговора.
То есть радовалась бы, если бы не ловила периодически взгляды прохладных глаз Элоизы де Валми, выражающие неопределенную смесь оценки, беспокойства и, как ни фантастично, страха. И если бы мне не было интересно, кто доложил о том, что мой французский улучшается с каждым часом.
Нас перебило появление Седдона с подносом коктейлей. Я вопросительно поглядела на мадам, а мальчик шевельнулся, будто собирался встать. Она не успела нас отпустить, потому что Флоримон проворковал:
— Не прогоняй ребенка, Элоиза. Обязательная программа выполнена, может быть выдашь его мне?
Она улыбнулась, подняв аккуратные брови:
— Что ты будешь с ним делать, Карло?
Он наконец-то положил книгу на самый край хрупкого кофейного столика и принялся выуживать что-то большой рукой в неаккуратном кармане. Улыбнулся Филиппу, который смотрел на него с ненавистным мне настороженным видом, и лицо ребенка слегка расслабилось в ответ.
— Когда мы последний раз виделись, парень, — сказал Флоримон, — я пытался втянуть тебя в единственное цивилизованное времяпрепровождение для мужчин, обладающих здравым смыслом. Ага, вот и они… — Он выловил маленькую доску из кармана — крохотные шахматы для путешественников с красными и белыми фигурками.
Мадам засмеялась:
— Необоримая страсть, — в ее холодном голосе появилось что-то очень похожее на снисходительность, — Хорошо, Карло, но он должен подняться наверх не позже, чем пятнадцать минут. Берта будет его ждать.
Что это неправда, прекрасно знали и она, и я. Хотя разговор шел на французском, она быстро на меня взглянула, и я постаралась лишить свое лицо всякого выражения. Очень интересно, что не я одна умудряюсь не давать Филиппу сталкиваться с дядей.
Мальчик с готовностью подвинул скамейку, и двое сосредоточенно уставились на доску.
— Ну посмотрим, — сказал Флоримон жизнерадостно, — помнишь ли ты правила, mon gars. Припоминаю, что в прошлый раз мы двигались весьма беспорядочно, но в твоей концепции игры присутствует некоторая дикая свежесть, которая дает поразительные результаты. Твой ход.
— Я пошел, — сказал Филипп серьезно, — пока вы говорили.
— Да, pardiew? А, королевской пешкой. Классический гамбит, месье… А я — этой пешкой. Так.
Филипп склонился над доской, сурово свел ниточкой брови, все его маленькое существо сосредоточилось на игре. Над ним Флоримон раскинулся в кресле, осыпая сигарным пеплом прекрасно скроенный пиджак, благосклонно на него поглядывал и ни на секунду не прекращал бесцельный интеллигентный поток слов. Было очевидно, что мальчик, если вообще слушает, поймет не больше трети.
Я сидела и тихо наблюдала за ними, чувствовала теплоту, почти привязанность к этому большому известному парижанину, который среди прочих своих занятий мог обеспокоить себя проблемой, как дать одинокому мальчику почувствовать, что он нужен. Из разговора модельера можно было сделать вывод, что весь год он занимался в основном тем, что мечтал еще раз поиграть с Филиппом.
Мадам перестала шить. Ее руки лежали без дела на вышивании, упавшем на колени. Я думала, что ее интересует игра, пока не увидела, что на доску она тоже не смотрит. Глаза застыли на затылке Филиппа, она углубилась в размышления так, что когда мальчик неожиданно вскрикнул, она без преувеличений подпрыгнула. Он издал ликующий вопль и показал на доску:
— Ваша королева! Королева! Regardez месье, я съел вашу королеву!
— Вижу, — сказал невозмутимый Флоримон, — а не скажете ли вы мне, Капабланка, по каким новым правилам вы имели возможность передвинуть вашу фигуру прямо так вниз по доске?
— Путь ничего не загораживало, — объяснил добрый Филипп.
— Нет. Но эта фигура, которую вы подвинули, топ vieux, — слон. Мне стыдно быть мелочным, но есть правило, ограничивающее слона диагональю. Вы скажете, что это — пустяки и ерунда. Но тем не менее…
— Слон? — спросил Филипп, зацепившись за единственное слово, несущее смысловую нагрузку.
— Вот эти с вытянутыми шапками, — сказал модельер успокаивающе — называются слонами.
Мальчик посмотрел на своего соперника и усмехнулся, нисколько не смущенный:
— Забыл. Ну тогда возьмите обратно королеву.
— Благодарю вас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32