Через одиннадцать минут, когда самолет будет над Детройтом, он достигнет тридцати трех тысяч футов, и подъем закончится. Машина уже вышла на трассу, которая длинным кружным путем приведет ее в Рим. Последние несколько минут самолет летел в спокойных слоях атмосферы, снежная буря осталась далеко внизу. Впереди и еще выше в небе висел ущербный месяц, словно покачнувшийся фонарь, и все пространство было в звездах – ярких, мерцающих.
В пилотской кабине напряжение первых минут полета разрядилось. Капитан Хэррис уже сделал пассажирам сообщение по трансляции. Все трое пилотов были заняты обычными делами, связанными с большим перелетом.
За спиной у Хэрриса и Димиреста под столиком второго пилота громко зазвучали позывные. В тот же миг на радиопанели, расположенной над рычагами дросселей, замигала желтая лампочка. Это означало вызов по спецсвязи – особой радиосистеме, дававшей возможность связываться почти с каждым из лайнеров, словно по личному телефону. Все лайнеры «Транс-Америки», так же как и других крупных авиакомпаний, имеют собственные позывные, передаваемые и принимаемые автоматически. Сигналы, только что полученные самолетом номер 731-ТА, не могли быть приняты или услышаны никаким другим воздушным кораблем.
Энсон Хэррис переключился с волны воздушной диспетчерской на соответствующую волну и подтвердил:
– Рейс два «Транс-Америки» слушает.
– Рейс два, говорит диспетчер «Транс-Америки» из Кливленда. Передаю командиру вашего экипажа сообщение от УП международного аэропорта Линкольна. Сообщите готовность принять передачу.
Хэррис видел, что Вернон Димирест тоже переключился на нужную волну, и придвинул к себе блокнот.
Хэррис передал:
– Мы готовы, Кливленд. Продолжайте.
Сообщение было составлено Таней Ливингстон и касалось миссис Ады Квонсетт – пассажирки, пробравшейся без билета на рейс два. Оба пилота с улыбкой выслушали описание маленькой старушки из Сан-Диего. Сообщение заканчивалось просьбой подтвердить ее присутствие на борту самолета.
– Проверим и сообщим, – передал Хэррис и снова переключился на волну воздушного диспетчера. Вернон Димирест и второй пилот Сай Джордан, слушавший сообщение через динамик, установленный над его сиденьем, рассмеялись.
– Чушь, не верю, – сказал Сай Джордан.
– А я верю! – Димирест усмехнулся. – Все они там – ослы, и эта старая курица обвела их вокруг пальца! – Он нажал кнопку вызова по внутреннему телефону салона первого класса. – Передайте Гвен, – сказал он стюардессе, которая взяла трубку, – чтобы она пришла сюда.
На его губах все еще играла усмешка, когда дверь кабины отворилась и вошла Гвен Мейген.
Димирест прочел ей вслух описание миссис Ады Квонсетт, переданное по радио.
– Видели вы среди пассажиров такую особу?
Гвен покачала головой.
– Я еще почти не заглядывала в туристский салон.
– Пойдите и проверьте, там ли эта старушка. Ее нетрудно будет узнать.
– А если она там, то что я должна сделать?
– Ничего. Придите и доложите.
Гвен отсутствовала всего несколько минут. Когда она вернулась, на лице ее тоже играла улыбка.
– Ну что?
Гвен кивнула.
– Она там. В кресле четырнадцать. В точности такая, как ее описали, только еще более карикатурная.
– Сколько ей лет с виду? – спросил Сай Джордан.
– Лет семьдесят пять, не меньше, а может, и все восемьдесят. Прямо какой-то диккенсовский персонаж.
Энсон Хэррис сказал не оборачиваясь:
– Скорее уж персонаж из «Мышьяка и старых кружев».
– Она действительно летит «зайцем», капитан?
Хэррис пожал плечами.
– Так передали из аэропорта. Поэтому у вас и были расхождения в количестве пассажиров и проданных билетов.
– Это же очень легко проверить, – сказала Гвен. – Я могу пойти и попросить ее предъявить билет.
– Нет, – сказал Вернон Димирест. – Этого не нужно делать.
Все посмотрели на него с любопытством, однако в кабине было слишком темно, чтобы разглядеть выражение его лица. Хэррис повернулся к своим приборам, второй пилот возвратился к наблюдению за расходом топлива.
– Минутку, Гвен, – сказал Димирест. Гвен стояла, ожидая. пока он записывал полученное по радио сообщение. – От нас требовалось только одно: проверить, находится ли старуха на борту нашего самолета. Прекрасно, она здесь, и я сообщу об этом воздушному диспетчеру. Думаю, они приготовят ей соответствующую встречу в Риме, и тут уж мы ничего поделать не сможем, если б даже и захотели. А пока – раз старушенция залетела так далеко и мы не намерены возвращаться из-за нее обратно – зачем превращать для нее в пытку оставшиеся восемь часов полета? Пусть летит без нервотрепки. Может быть, перед посадкой в Риме мы откроем ей, что ее хитрость обнаружена. Тогда это не будет для нее таким потрясением. А пока что пусть получает удовольствие от полета. Пусть бабушка пообедает и спокойно посмотрит фильм.
– Знаете, – сказала Гвен, задумчиво глядя на Вернона, – бывают минуты, когда вы мне положительно нравитесь.
Гвен вышла. Димирест, все еще посмеиваясь, переключился на другую волну и передал сообщение диспетчеру Кливленда.
Энсон Хэррис раскурил трубку, включил автопилот и сказал сухо:
– Вот уж никогда не думал, что старые дамы по вашей части. – Он сделал ударение на слове «старые».
Димирест усмехнулся.
– Конечно, я предпочитаю молодых.
– Так мне приходилось слышать.
Сообщение о безбилетной пассажирке и разговор с Хэррисом привели Димиреста в отличное расположение духа. Он сказал беззаботно:
– Всему свой черед. Скоро и нас с вами запишут в разряд пожилых.
– Меня уже записали. – Хэррис исчез в клубах дыма. – С некоторых пор.
Оба пилота сдвинули в сторону один наушник, чтобы иметь возможность нормально разговаривать и вместе с тем не пропустить позывных. Шум двигателей, стойкий, но не оглушительный, как бы отгораживал их от остального мира.
– А вы, кажется, не ходок, верно? – заметил Димирест. – Я хочу сказать – не любитель бегать на сторону. Я видел, как вы на отдыхе сидите, уткнувшись в книгу.
Теперь уже усмехнулся Хэррис.
– Иногда я еще, кроме того, хожу в кино.
– И с чего вы такой праведник?
– Моя жена была стюардессой на ДС-4. Там мы познакомились. Она видела, что творится вокруг: беспорядочные связи, беременности, аборты – всю эту грязь. А потом ее назначили старшей, и ей не раз приходилось помогать эту мерзость расхлебывать. Словом, когда мы поженились, я дал ей слово… Понятно какое. И я его держу.
– Ну зато и нарожали ребятишек.
– Верно.
Хэррис снова включил автопилот. Разговаривая, оба пилота – в соответствии с инструкцией и по привычке – не сводили глаз с приборов, которые мгновенно зарегистрировали бы малейшую неполадку в самолете и дали бы о ней знать. Никаких отклонений от нормы не было.
Димирест спросил:
– Сколько же их у вас? Шестеро?
– Семеро. – Хэррис улыбнулся. – Четверо было запланировано, а трое сверх плана. Но и это неплохо.
– А вот те, что не были запланированы… Вы ни разу не думали о том, чтобы от них избавиться, пока они еще не появились на свет?
Вопрос вырвался у Вернона Димиреста непроизвольно. Он сам удивился, зачем он это спросил. Видимо, два предшествующих разговора с Гвен навели его на мысль о детях. Все же; это было; очень непохоже на него – много раздумывать над тем, что так очевидно и просто, как хотя бы этот аборт, который должна сделать Гвен.
– Вы имеете в виду аборт? – спросил Хэррис и сразу отвел глаза.
– Да, – сказал Димирест. – Я именно это имел в виду.
– Так я вам отвечу: нет! – резко сказал Хэррис. И добавил уже более спокойным тоном: – У меня на этот счет вполне определенная точка зрения.
– Потому что это запрещено религией?
Хэррис покачал головой.
– Я атеист.
– Какими же вы тогда руководствуетесь соображениями?
– А вам очень хочется знать?
– Почему бы и нет? У нас еще целая ночь впереди, – сказал Димирест.
Они прислушивались к происходившим по радио переговорам между КДП на земле и самолетом «ТВА», поднявшимся в воздух почти тотчас следом за ними и направлявшимся в, Париж, Лайнер летел в десяти милях позади них и на несколько тысяч футов ниже. Они набирали высоту – то же делал у лайнер.
Большинство опытных пилотов, слушая переговоры по радио с другими самолетами, всегда мысленно держат перед глазами картину движения самолетов в зоне их полета. Димирест и Хэррис оба добавили последние зафиксированные ими сведения к имевшимся ранее. Когда радиоразговор воздуха с землей закончился, Димирест напомнил Хэррису:
– Я слушаю.
Хэррис проверил курс и высоту и принялся набивать трубку.
– Я довольно много занимался историей общественных отношений. Заинтересовался ею еще в колледже, и с тех пор так и пошло. Быть может, вы тоже?
– Нет, – сказал Димирест. – Ровно настолько, насколько это было необходимо.
– Так вот. Если вы проследите историю человечества, вам сразу бросится в глаза: весь прогресс на земле совершается ради одной-единственной цели – сделать каждого индивидуума более гуманным. Всякий раз, когда цивилизация поднимается на новую ступень, человечество становится немного лучше, немного просвещеннее, потому что люди начинают больше заботиться друг о друге, больше уважать личность другого. В те эпохи, когда этого не происходит, человечество откатывается назад. Каждый отрезок истории, если вы вглядитесь в него, доказывает эту истину.
– Приходится верить вам на слово.
– Вовсе нет. Есть множество тому примеров. Рабство было уничтожено, потому что люди научились уважать человеческую личность. По той же причине перестали казнить детей и был установлен хабеас корпус, и теперь люди хотят достичь справедливости для всех или по возможности приблизиться к этому. И в наше время большинство тех, кто выступает против смертной казни, хотят того же, не столько в интересах казнимого, сколько в интересах общества, которое, отнимая у человека – у любого человека – жизнь, тем самым наносит непоправимый вред себе, то есть каждому из нас.
Хэррис умолк. Наклонившись вперед так, что натянулись ремни, он всматривался из полумрака кабины в окружавшую их ночь. В ярком свете луны четко выступали громады облаков далеко внизу. При такой сплошной облачности – вплоть до середины Атлантического океана, согласно сводке – земли не будет видно на всем пути их следования. Где-то на несколько тысяч футов ниже промелькнули огни самолета, летевшего в противоположном направлении, и скрылись.
Второй пилот Сай Джордан, подавшись к дросселям, увеличил подачу топлива двигателям, так как самолет набирал высоту.
Димирест подождал, пока Джордан закончит, и снова обратился к Хэррису:
– Но аборт – это не смертная казнь.
– Не скажите, – возразил Хэррис. – Если вдуматься, то можно прийти к иному выводу. И в том и в другом случае речь Идет об уважении к человеческой жизни, жизни отдельного индивидуума, о том, каким путем развивалась и будет развиваться цивилизация. Не странно ли, что мы ратуем за отмену смертной казни и одновременно за разрешение абортов. И никто не замечает, насколько это нелепо: требовать уважения к человеческой жизни и в то же время распоряжаться ею как вещью, лишенной ценности.
Димиресту вспомнились слова, сказанные им этим вечером Гвен, и он повторил их снова:
– Нерожденное дитя еще не наделено жизнью. Это не индивидуум, это эмбрион.
– А позвольте узнать, видели вы когда-нибудь абортированного ребенка? – спросил Хэррис. – То, что вынуто из чрева?
– Нет, не видел.
– А мне довелось однажды. Он лежал в стеклянной банке с формальдегидом в шкафу у моего приятеля-доктора. Не знаю, откуда он у него взялся, только приятель сказал мне, что если бы жизнь этого эмбриона не оборвали, если бы его не абортировали, получился бы нормальный ребенок, мальчик. Да, это был эмбрион, как вы изволили выразиться, и вместе с тем это был уже маленький, вполне сформированный человечек:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
В пилотской кабине напряжение первых минут полета разрядилось. Капитан Хэррис уже сделал пассажирам сообщение по трансляции. Все трое пилотов были заняты обычными делами, связанными с большим перелетом.
За спиной у Хэрриса и Димиреста под столиком второго пилота громко зазвучали позывные. В тот же миг на радиопанели, расположенной над рычагами дросселей, замигала желтая лампочка. Это означало вызов по спецсвязи – особой радиосистеме, дававшей возможность связываться почти с каждым из лайнеров, словно по личному телефону. Все лайнеры «Транс-Америки», так же как и других крупных авиакомпаний, имеют собственные позывные, передаваемые и принимаемые автоматически. Сигналы, только что полученные самолетом номер 731-ТА, не могли быть приняты или услышаны никаким другим воздушным кораблем.
Энсон Хэррис переключился с волны воздушной диспетчерской на соответствующую волну и подтвердил:
– Рейс два «Транс-Америки» слушает.
– Рейс два, говорит диспетчер «Транс-Америки» из Кливленда. Передаю командиру вашего экипажа сообщение от УП международного аэропорта Линкольна. Сообщите готовность принять передачу.
Хэррис видел, что Вернон Димирест тоже переключился на нужную волну, и придвинул к себе блокнот.
Хэррис передал:
– Мы готовы, Кливленд. Продолжайте.
Сообщение было составлено Таней Ливингстон и касалось миссис Ады Квонсетт – пассажирки, пробравшейся без билета на рейс два. Оба пилота с улыбкой выслушали описание маленькой старушки из Сан-Диего. Сообщение заканчивалось просьбой подтвердить ее присутствие на борту самолета.
– Проверим и сообщим, – передал Хэррис и снова переключился на волну воздушного диспетчера. Вернон Димирест и второй пилот Сай Джордан, слушавший сообщение через динамик, установленный над его сиденьем, рассмеялись.
– Чушь, не верю, – сказал Сай Джордан.
– А я верю! – Димирест усмехнулся. – Все они там – ослы, и эта старая курица обвела их вокруг пальца! – Он нажал кнопку вызова по внутреннему телефону салона первого класса. – Передайте Гвен, – сказал он стюардессе, которая взяла трубку, – чтобы она пришла сюда.
На его губах все еще играла усмешка, когда дверь кабины отворилась и вошла Гвен Мейген.
Димирест прочел ей вслух описание миссис Ады Квонсетт, переданное по радио.
– Видели вы среди пассажиров такую особу?
Гвен покачала головой.
– Я еще почти не заглядывала в туристский салон.
– Пойдите и проверьте, там ли эта старушка. Ее нетрудно будет узнать.
– А если она там, то что я должна сделать?
– Ничего. Придите и доложите.
Гвен отсутствовала всего несколько минут. Когда она вернулась, на лице ее тоже играла улыбка.
– Ну что?
Гвен кивнула.
– Она там. В кресле четырнадцать. В точности такая, как ее описали, только еще более карикатурная.
– Сколько ей лет с виду? – спросил Сай Джордан.
– Лет семьдесят пять, не меньше, а может, и все восемьдесят. Прямо какой-то диккенсовский персонаж.
Энсон Хэррис сказал не оборачиваясь:
– Скорее уж персонаж из «Мышьяка и старых кружев».
– Она действительно летит «зайцем», капитан?
Хэррис пожал плечами.
– Так передали из аэропорта. Поэтому у вас и были расхождения в количестве пассажиров и проданных билетов.
– Это же очень легко проверить, – сказала Гвен. – Я могу пойти и попросить ее предъявить билет.
– Нет, – сказал Вернон Димирест. – Этого не нужно делать.
Все посмотрели на него с любопытством, однако в кабине было слишком темно, чтобы разглядеть выражение его лица. Хэррис повернулся к своим приборам, второй пилот возвратился к наблюдению за расходом топлива.
– Минутку, Гвен, – сказал Димирест. Гвен стояла, ожидая. пока он записывал полученное по радио сообщение. – От нас требовалось только одно: проверить, находится ли старуха на борту нашего самолета. Прекрасно, она здесь, и я сообщу об этом воздушному диспетчеру. Думаю, они приготовят ей соответствующую встречу в Риме, и тут уж мы ничего поделать не сможем, если б даже и захотели. А пока – раз старушенция залетела так далеко и мы не намерены возвращаться из-за нее обратно – зачем превращать для нее в пытку оставшиеся восемь часов полета? Пусть летит без нервотрепки. Может быть, перед посадкой в Риме мы откроем ей, что ее хитрость обнаружена. Тогда это не будет для нее таким потрясением. А пока что пусть получает удовольствие от полета. Пусть бабушка пообедает и спокойно посмотрит фильм.
– Знаете, – сказала Гвен, задумчиво глядя на Вернона, – бывают минуты, когда вы мне положительно нравитесь.
Гвен вышла. Димирест, все еще посмеиваясь, переключился на другую волну и передал сообщение диспетчеру Кливленда.
Энсон Хэррис раскурил трубку, включил автопилот и сказал сухо:
– Вот уж никогда не думал, что старые дамы по вашей части. – Он сделал ударение на слове «старые».
Димирест усмехнулся.
– Конечно, я предпочитаю молодых.
– Так мне приходилось слышать.
Сообщение о безбилетной пассажирке и разговор с Хэррисом привели Димиреста в отличное расположение духа. Он сказал беззаботно:
– Всему свой черед. Скоро и нас с вами запишут в разряд пожилых.
– Меня уже записали. – Хэррис исчез в клубах дыма. – С некоторых пор.
Оба пилота сдвинули в сторону один наушник, чтобы иметь возможность нормально разговаривать и вместе с тем не пропустить позывных. Шум двигателей, стойкий, но не оглушительный, как бы отгораживал их от остального мира.
– А вы, кажется, не ходок, верно? – заметил Димирест. – Я хочу сказать – не любитель бегать на сторону. Я видел, как вы на отдыхе сидите, уткнувшись в книгу.
Теперь уже усмехнулся Хэррис.
– Иногда я еще, кроме того, хожу в кино.
– И с чего вы такой праведник?
– Моя жена была стюардессой на ДС-4. Там мы познакомились. Она видела, что творится вокруг: беспорядочные связи, беременности, аборты – всю эту грязь. А потом ее назначили старшей, и ей не раз приходилось помогать эту мерзость расхлебывать. Словом, когда мы поженились, я дал ей слово… Понятно какое. И я его держу.
– Ну зато и нарожали ребятишек.
– Верно.
Хэррис снова включил автопилот. Разговаривая, оба пилота – в соответствии с инструкцией и по привычке – не сводили глаз с приборов, которые мгновенно зарегистрировали бы малейшую неполадку в самолете и дали бы о ней знать. Никаких отклонений от нормы не было.
Димирест спросил:
– Сколько же их у вас? Шестеро?
– Семеро. – Хэррис улыбнулся. – Четверо было запланировано, а трое сверх плана. Но и это неплохо.
– А вот те, что не были запланированы… Вы ни разу не думали о том, чтобы от них избавиться, пока они еще не появились на свет?
Вопрос вырвался у Вернона Димиреста непроизвольно. Он сам удивился, зачем он это спросил. Видимо, два предшествующих разговора с Гвен навели его на мысль о детях. Все же; это было; очень непохоже на него – много раздумывать над тем, что так очевидно и просто, как хотя бы этот аборт, который должна сделать Гвен.
– Вы имеете в виду аборт? – спросил Хэррис и сразу отвел глаза.
– Да, – сказал Димирест. – Я именно это имел в виду.
– Так я вам отвечу: нет! – резко сказал Хэррис. И добавил уже более спокойным тоном: – У меня на этот счет вполне определенная точка зрения.
– Потому что это запрещено религией?
Хэррис покачал головой.
– Я атеист.
– Какими же вы тогда руководствуетесь соображениями?
– А вам очень хочется знать?
– Почему бы и нет? У нас еще целая ночь впереди, – сказал Димирест.
Они прислушивались к происходившим по радио переговорам между КДП на земле и самолетом «ТВА», поднявшимся в воздух почти тотчас следом за ними и направлявшимся в, Париж, Лайнер летел в десяти милях позади них и на несколько тысяч футов ниже. Они набирали высоту – то же делал у лайнер.
Большинство опытных пилотов, слушая переговоры по радио с другими самолетами, всегда мысленно держат перед глазами картину движения самолетов в зоне их полета. Димирест и Хэррис оба добавили последние зафиксированные ими сведения к имевшимся ранее. Когда радиоразговор воздуха с землей закончился, Димирест напомнил Хэррису:
– Я слушаю.
Хэррис проверил курс и высоту и принялся набивать трубку.
– Я довольно много занимался историей общественных отношений. Заинтересовался ею еще в колледже, и с тех пор так и пошло. Быть может, вы тоже?
– Нет, – сказал Димирест. – Ровно настолько, насколько это было необходимо.
– Так вот. Если вы проследите историю человечества, вам сразу бросится в глаза: весь прогресс на земле совершается ради одной-единственной цели – сделать каждого индивидуума более гуманным. Всякий раз, когда цивилизация поднимается на новую ступень, человечество становится немного лучше, немного просвещеннее, потому что люди начинают больше заботиться друг о друге, больше уважать личность другого. В те эпохи, когда этого не происходит, человечество откатывается назад. Каждый отрезок истории, если вы вглядитесь в него, доказывает эту истину.
– Приходится верить вам на слово.
– Вовсе нет. Есть множество тому примеров. Рабство было уничтожено, потому что люди научились уважать человеческую личность. По той же причине перестали казнить детей и был установлен хабеас корпус, и теперь люди хотят достичь справедливости для всех или по возможности приблизиться к этому. И в наше время большинство тех, кто выступает против смертной казни, хотят того же, не столько в интересах казнимого, сколько в интересах общества, которое, отнимая у человека – у любого человека – жизнь, тем самым наносит непоправимый вред себе, то есть каждому из нас.
Хэррис умолк. Наклонившись вперед так, что натянулись ремни, он всматривался из полумрака кабины в окружавшую их ночь. В ярком свете луны четко выступали громады облаков далеко внизу. При такой сплошной облачности – вплоть до середины Атлантического океана, согласно сводке – земли не будет видно на всем пути их следования. Где-то на несколько тысяч футов ниже промелькнули огни самолета, летевшего в противоположном направлении, и скрылись.
Второй пилот Сай Джордан, подавшись к дросселям, увеличил подачу топлива двигателям, так как самолет набирал высоту.
Димирест подождал, пока Джордан закончит, и снова обратился к Хэррису:
– Но аборт – это не смертная казнь.
– Не скажите, – возразил Хэррис. – Если вдуматься, то можно прийти к иному выводу. И в том и в другом случае речь Идет об уважении к человеческой жизни, жизни отдельного индивидуума, о том, каким путем развивалась и будет развиваться цивилизация. Не странно ли, что мы ратуем за отмену смертной казни и одновременно за разрешение абортов. И никто не замечает, насколько это нелепо: требовать уважения к человеческой жизни и в то же время распоряжаться ею как вещью, лишенной ценности.
Димиресту вспомнились слова, сказанные им этим вечером Гвен, и он повторил их снова:
– Нерожденное дитя еще не наделено жизнью. Это не индивидуум, это эмбрион.
– А позвольте узнать, видели вы когда-нибудь абортированного ребенка? – спросил Хэррис. – То, что вынуто из чрева?
– Нет, не видел.
– А мне довелось однажды. Он лежал в стеклянной банке с формальдегидом в шкафу у моего приятеля-доктора. Не знаю, откуда он у него взялся, только приятель сказал мне, что если бы жизнь этого эмбриона не оборвали, если бы его не абортировали, получился бы нормальный ребенок, мальчик. Да, это был эмбрион, как вы изволили выразиться, и вместе с тем это был уже маленький, вполне сформированный человечек:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86