Я дал ему банкноту. Перед тем как отдать, я посмотрел на нее. Все в порядке. Линкольн на пяти.
Он тщательно свернул банкноту и засунул глубоко в карман.
— Это очень любезно с вашей стороны. Надеюсь, вы не думаете, что я напрашивался на это?
Я отрицательно покачал головой и пошел по коридору, снова читая надписи на дверях: «Д-р Е. Дж. Бласкович, хиромант-практик»; «Далтон и Рис, машинописные работы»; «Л. Придвью, бухгалтер». Четыре двери без табличек. Компания по пересылке семян почтой. Еще две двери без табличек. Х. Р. Тиджер, зубное протезирование. Расположена в той же части коридора, что и офис Морнингстара, двумя этажами ниже. Но планировка помещений была иной. Дверь у Тиджера была одностворчатая, и расстояние до следующей двери было значительно больше.
Ручка не поворачивалась. Я постучал. Ответа не было. Я постучал сильнее — тот же результат. Я вернулся к лифту. Он все еще стоял на месте. Поп Грэнди смотрел на меня так, как если бы видел впервые.
— Знаете что-нибудь о Х. Р. Тиджере? — спросил я.
Он задумался.
— Плотный, пожилой, неряшливо одетый, ногти грязные — как у меня. Пожалуй, сегодня я его не видел.
— Как считаете, комендант пустит меня в его офис?
— Прелюбопытный тип, этот комендант. Я бы не советовал к нему обращаться.
Старик медленно повернул голову и посмотрел вверх на стену лифта. Над его головой болтался ключ на большом металлическом кольце. Отмычка. Поп Грэнди медленно вернул голову в нормальное положение, встал со стула и сказал:
— А теперь я, пожалуй, схожу в сортир.
И он пошел. Когда дверь за ним закрылась, я снял ключ со стенки лифта и вернулся к офису Х. Р. Тиджера. Отпер дверь и вошел.
Я очутился в маленькой темной прихожей, на обстановку которой ушли, вероятно, все доходы хозяина. Там было два кресла, курительный столик из магазина уцененных товаров, приобретенный в сельской лавке торшер, покрытый пятнами деревянный стол с несколькими старыми журналами на нем. За моей спиной щелкнул замок, и прихожая погрузилась во мрак, лишь сквозь матовое рифленое стекло в двери чуть проникал свет. Я подошел к торшеру, дернул за цепочку выключателя и прошел к внутренней двери. На ней значилось: «Х. Р. Тиджер. Посторонним вход воспрещен». Она была не заперта.
За этой дверью находился квадратный кабинет с двумя выходящими на западную сторону окнами с очень пыльными подоконниками. Занавески были раздвинуты. В кабинете стояли два грубо сработанных деревянных стула, вращающееся кресло и приземистый стол, на котором не было ничего, кроме старого пресс-папье, дешевой подставки для ручек и круглой стеклянной пепельницы с пеплом от сигар. В ящиках стола валялись какие-то пыльные бумажки, несколько скрепок, аптечные резинки, перышки, грязные промокашки, четыре непогашенные двухцентовые марки, конверты и формы для счетов.
Мусорная корзина была полна хлама, на исследование которого я потратил почти десять минут. По истечении этого времени я знал следующее: Х. Р. Тиджер был зубным техником, выполняющим в своей лаборатории заказы для нескольких не особо процветающих дантистов того типа, чьи грязные кабинетики располагаются на вторых этажах над магазинами и лавками в дешевых домах без лифтов; дантистов, которым не хватает ни квалификации, ни оборудования, чтобы заниматься подготовкой стоматологических материалов собственноручно, и которые предпочитают давать заказы людям, столь же несостоятельным, как и они сами, нежели отсылать эти заказы в большие, великолепно оборудованные лаборатории, где им ничего не дадут в кредит.
Я нашел одну важную вещь — домашний адрес Тиджера: 1354В, Тоберман-стрит. На старом счете за газ.
Я запихал мусор обратно в корзину, выпрямился и прошел к деревянной двери с табличкой «Лаборатория». На двери висел новый автоматический замок, отмычка к нему не подходила. Я выключил в прихожей свет и вышел.
Я вызвал лифт и, когда он поднялся, прокрался бочком за стул Попа Грэнди, пряча ключ за спиной, и повесил его на место. Ключ звякнул о стенку. Грэнди ухмыльнулся.
— Он смылся, — сказал я. — Должно быть, прошлой ночью. Наверное, много чего стащил с собой. Стол почти пуст.
Поп Грэнди кивнул:
— Два саквояжа. Я бы, правда, и не заметил. Многие носят саквояжи. Я решил, что он отправился развозить заказы.
— Какие такие заказы? — спросил я.
— А такие: зубы вставные, которые не подходят ни к одной пасти, — сказал Поп Грэнди. — Для таких старых дурней, как я.
— Вы бы не заметили, — сказал я, пока он возился с раздвижными решетками, — вы бы не заметили, какого цвета глаз у пролетающей в пятидесяти футах колибри?
Старик ухмыльнулся.
— Что он сделал?
— Пойду к нему домой и выясню. Скорей всего, он предпринял путешествие в никуда.
— Я бы поменялся с ним местами, — сказал Поп Грэнди. — Даже если он всего-навсего дернул во Фриско и там попал за решетку, я бы с удовольствием поменялся с ним местами.
26
Широкая и пыльная Тоберман-стрит. Номер 1354В — квартира на верхнем этаже бело-желтого дома, вход в нее — с веранды, рядом с дверью, на которой значилось: «1352В». Входы в нижние квартиры находились один напротив другого по обеим сторонам веранды. Я продолжал звонить даже после того, как убедился, что мне никто не откроет. В таких домах всегда где-нибудь поблизости обитает всезнающий из-окна-смотрящий.
И действительно, вскоре дверь под номером 1354А распахнулась, и из-за нее выглянула маленькая женщина с блестящими глазами. Ее темные свежевымытые кудряшки были сплошь утыканы заколками для волос.
— Вам нужна миссис Тиджер? — пронзительно прокричала она.
— Мистер или миссис.
— Они уехали в отпуск, вчера ночью. Собрались и уехали очень поздно. Похоже, отъезд был неожиданным.
— Спасибо. А на какой машине они уехали?
За ее спиной вдруг грянул душераздирающий диалог из какого-то любовного сериала и хлестнул меня по лицу, как мокрое кухонное полотенце.
— Вы их друг? — подозрение слышалось в ее голосе так же отчетливо, как слова бездарной радиопьески за ее спиной.
— Вам нечего беспокоиться, — развязно сказал я. — Все, что нам надо, — это наши деньги. Существует много способов узнать, на какой машине Тиджеры смылись.
Женщина наклонила голову к плечу, прислушиваясь.
— Это Бейла Мэй, — сообщила она мне с печальной улыбкой. — Она не пойдет на танцы с доктором Майерсом. Этого я и боялась.
— О, черт, — сказал я, вернулся к машине и поехал обратно в Голливуд.
В офисе никого не было. Я прошел в кабинет, открыл окна и опустился в кресло.
Кончался еще один день; воздух был устал и скучен; с проспекта доносилось тяжелое урчание разъезжающихся по домам автомобилей, а Марлоу сидел в своем офисе, потягивая виски и перебирая дневную почту. Четыре рекламы; красивая открытка из отеля в Санта-Роза, где я прожил несколько дней в прошлом году в связи с одним расследованием; длинное, скверно напечатанное письмо от некоего Пибоди из Сосалито, основной и слегка расплывчатый смысл которого заключался в том, что по образцу почерка подозреваемого можно воссоздать полную картину глубинных душевных качеств индивида, соотнесенных с системами и Фрейда, и Юнга.
В этот конверт был вложен другой — с адресом Пибоди. Когда я смял и отбросил в сторону это послание, я вдруг представил себе трогательного старого перца с длинными волосами, в черной фетровой шляпе и черном галстуке-бабочке, сидящего в кресле-качалке у окна на ветхой веранде.
Я вздохнул, разгладил скомканный конверт, списал с него адрес на новый, засунул долларовую банкноту в сложенный лист бумаги и написал на последнем: «Это, безусловно, последний взнос». Затем подписался, запечатал конверт, наклеил марку и плеснул себе еще виски. Я набил трубку, разжег ее и сидел, курил потихоньку. Никто не приходил, никто не звонил, ничего не происходило, никого не интересовало, умер я или отправился в Эль Пасо.
Мало-помалу шум транспорта утих. Небо потускнело. На западе оно должно было быть красным. Наискосок через крыши зажглась первая неоновая реклама. В окне выходящей в переулок кофейни глухо выл вытяжной вентилятор. Груженый грузовик дал задний ход и с грохотом двинулся к проспекту.
Наконец зазвонил телефон. Я поднял трубку и услышал:
— Мистер Марлоу? Это мистер Шоу из Бристоля.
— Да, мистер Шоу. Как дела?
— Прекрасно, благодарю вас, мистер Марлоу. Надеюсь, у вас тоже. Здесь молодая леди просит проводить ее в вашу квартиру. Не знаю зачем.
— Я тоже, мистер Шоу. Я никого не жду. Она назвала себя?
— О да. Так точно. Ее зовут Дэвис. Мисс Мерле Дэвис. Она… э-э, как сказать… в состоянии, близком к истерике.
— Проводите ее ко мне, — быстро сказал я. — Я буду через десять минут. Это секретарь моего клиента, сугубо деловой визит.
— Понимаю. Да. Должен ли я… э-э… побыть с ней?
— Как сочтете нужным. — И я повесил трубку.
Проходя мимо двери туалетной комнаты, я увидел в зеркале напряженное, взволнованное лицо.
27
Когда я отпер дверь и вошел, Шоу вскочил с диванчика. Это был высокий человек с таким длинным лысым черепом, что, казалось, его уши несколько сползли по голове вниз. К его лицу была приклеена вежливая идиотическая улыбочка.
Девушка сидела в кресле у шахматного столика. Она ничего не делала — просто сидела.
— Ах, вот и вы, мистер Марлоу, — прощебетал Шоу. — Да. Конечно. Мы с мисс Дэвис имели чрезвычайно интересную беседу. Я рассказывал ей, что я родом из Англии. Она… э-э она не сказал мне, откуда она родом. — Он говорил это уже на полпути к двери.
— Очень любезно с вашей стороны, мистер Шоу, — сказал я.
— Не стоит благодарности, — чирикнул он. — Не стоит благодарности. Теперь я должен бежать. Мой ужин, вероятно…
Он кивнул и выбежал прочь. После того как я закрыл за ним дверь, в воздухе еще некоторое время как будто висела его неестественно радостная улыбка — словно улыбка Чеширского кота.
— Эй, привет! — сказал я.
— Привет, — сказала она совершенно спокойным, совершенно серьезным голосом. На ней был коричневатый льняной жакетик и юбка, соломенная низкая шляпка с широкими полями и коричневой бархатной ленточкой, подобранной точно в тон ее туфлям и кожаной отделке на швах матерчатой сумки. Шляпка была неожиданно лихо заломлена набок. Девушка была без очков.
Она выглядела бы совершенно нормально, если бы не ее лицо. У нее были совершенно безумные глаза, раскрытые так широко, что вокруг зрачков виднелся белок. У них был немигающий пустой взгляд; когда девушка переводила глаза с предмета на предмет, то, казалось, слышался какой-то скрип — настолько затрудненным было их движение. Ее губы в уголках рта были плотно сжаты, но посередине верхняя губа медленно вздергивалась вверх, открывая зубы, — как будто к ней была привязана ниточка и кто-то тянул за нее. Губа вздергивалась неестественно высоко, потом по нижней части лица девушки медленно проходила судорога, после чего губа возвращалась на место и рот плотно сжимался, а через некоторое время это движение начиналось снова. Вдобавок ко всему у нее было что-то с шеей: голова девушки медленно поворачивалась влево градусов на сорок пять и останавливалась, затем ее шея конвульсивно дергалась и голова возвращалась в прежнее положение. Эти повторяющиеся движения в сочетании с полной неподвижностью Мерле, судорожно сжатыми на коленях руками и остановившимся взглядом могли до смерти перепугать любого человека.
На секретере за шахматным столиком стояла коробка табаку. Я достал из кармана трубку и подошел к секретеру. Встал у противоположной стороны столика, на краю которого лежала сумка. Девушка чуть подпрыгнула, но позы не изменила. И даже попыталась улыбнуться.
Набив трубку, я чиркнул спичкой, прикурил и встал напротив девушки, держа в руке уже погасшую спичку.
— Вы без очков сегодня, — сказал я.
Она заговорила. Ее голос был спокоен и сдержан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31