Вокруг этих старых особняков теснятся засиженные мухами ресторанчики, итальянские фруктовые лавки, дешевые многоквартирные дома и крохотные пирожковые, где можно купить деликатесы еще более отвратные, чем пирожки. И кишащие крысами отели, где в регистрационных журналах значатся только Джоны и Смиты и где ночной дежурный совмещает обязанности сторожевого пса и сутенера.
Из домов там выходят женщины — вроде бы молодые, но с лицами, похожими на прокисшее пиво; там мужчины, поднося в сложенных чашечкой ладонях спичку к сигарете, настороженно оглядывают улицу из-под полей глубоко надвинутой на лоб шляпы; там живут опустившиеся интеллигенты, мучимые кашлем заядлого курильщика и безденежьем; бывшие полицейские с каменными лицами и неподвижными глазами; наркоманы и торговцы наркотиками — серые, невзрачные личности, которые сами знают о своей невзрачности. Иногда попадаются и простые работяги — но они уходят на службу очень рано, когда разбитые тротуары безлюдны и на них еще поблескивает утренняя роса.
Я прибыл туда раньше половины пятого, но ненамного. Я оставил машину в конце улицы, где с желтой глинистой насыпи на Хилл-стрит по Курт-стрит к Флоренс Апартментс поднимался фуникулер. У дома Флоренс был темный кирпичный фасад высотой в три этажа; нижние окна находились на уровне тротуара и были закрыты ржавыми жалюзи. У входной двери висела стеклянная табличка, на которой сохранилось еще достаточно краски, чтобы можно было разобрать имя владельца. Я открыл дверь и спустился по трем ступенькам в коридор, за обе стены которого можно было придерживаться, не вытягивая рук в стороны. Темные двери с написанными на них темной краской номерами. В нише рядом с лестницей — платный телефон и табличка на стене, гласящая «Управляющий — №106». В конце коридора — дверь, и за ней — четыре стоящих в ряд высоких мусорных бачка, над которыми в солнечных лучах кружились рои мух.
Я поднялся по лестнице. Орало радио: продолжалась трансляция бейсбольного матча, начало которой я слышал по телефону. Номер двести четвертый был по правую сторону, а бейсбольный матч — налево через площадку. Я постучал, ответа не дождался и постучал погромче. За моей спиной искусный финт игрока вызвал мощную волну восторга болельщиков. Я постучал в третий раз и, выглянув в окно на площадке, порылся в карманах в поисках ключа, выданного мне Джорджем Ансоном Филипсом. На стене дома напротив — аккуратного, дышащего тишиной и покоем — зеленела тонкая неброская неоновая надпись: «Похоронное бюро Пьетро Палермо». Высокий человек в черном вышел из двери и прислонился к белой стене. Он был очень красив. У него была смуглая кожа и великолепные серо-стального цвета волосы, зачесанные назад. Он вынул из кармана нечто, похожее издали на портсигар с бело-черной инкрустацией, лениво раскрыл его длинными смуглыми пальцами и извлек оттуда сигарету с позолоченным фильтром. Убрал портсигар и прикурил от зажигалки, также инкрустированной черно-белым. Потом убрал ее, сложил на груди руки и уставился прямо перед собой ничего не выражающими глазами. С кончика сигареты мимо его лица тонкой струйкой поднимался дым; тонкой прямой струйкой — как от потухшего бивачного огня на рассвете.
За моей спиной раздался очередной взрыв эмоций на стадионе. Я перестал созерцать высокого итальянца, открыл ключом дверь номера двести четыре и вошел внутрь.
В квадратной комнате, устланной коричневым ковром, мебели было очень мало, и она как-то не располагала к приятному времяпрепровождению. На стене напротив двери висело традиционное кривое зеркало, в котором я выглядел как трусливый прелюбодей, крадущийся домой с веселой вечеринки. Около мягкого кресла возвышалась груда старого дерматина в форме дивана. На столе у окна стояла лампа с бумажным абажуром. По обеим сторонам откидной кровати находились двери.
Одна из них вела в крохотную кухоньку с каменным умывальником, трехкомфорочной газовой плитой и старым холодильником, который щелкнул и забился в страшных судорогах, как только я открыл дверь. На столе были остатки завтрака: темная жижа на дне чашки, подгорелая корочка хлеба, крошки, желтые потеки растаявшего масла на краю блюдечка, грязный нож и кофейник, пахнущий, как прелое сено в теплом сарае.
Я прошел мимо откидной кровати и открыл другую дверь. За ней был небольшой коридорчик с нишей для одежды и встроенным туалетным столиком. На нем лежала расческа и черная щетка с застрявшими в щетине несколькими светлыми волосками, а также коробочка с тальком, маленький электрический фонарик с треснувшим стеклом, стопка писчей бумаги, ручка и бутылка чернил на промокашке; сигареты и спички на краю стеклянной пепельницы, в которой лежало с полдюжины окурков.
В ящиках столика валялись носки, белье и носовые платки. На вешалке висел темно-серый костюм — поношенный, но еще вполне приличный; под ним на полу стояла пара довольно пыльных грубых башмаков.
Я толкнул дверь ванной. Она открылась всего на фут и уперлась во что-то. Я поморщился и почувствовал, как у меня твердеют желваки на скулах. Из-за двери шел неприятный резкий запах. Я навалился на нее. Она еще чуть приоткрылась и тут же подалась назад, как если бы кто-то прижимал ее с другой стороны. Я просунул голову в щель.
Ванная комната была слишком мала для него, так что ноги его были согнуты в коленях, а голова упиралась в каменный плинтус напротив двери. Его коричневый костюм был слегка помят, и черные очки грозили вывалиться из нагрудного кармана. Как будто теперь это могло иметь какое-то значение. Его правая рука лежала на животе, а левая — на полу ладонью вверх, пальцы ее были чуть согнуты. На правом виске мистера Ансона был виден синяк с запекшейся в светлых волосах кровью. Его приоткрытый рот был полон блестящей темно-красной жидкости.
Дверь упиралась в его ноги. Я нажал посильнее и протиснулся в ванную. И положил два пальца ему на шею, где должна была пульсировать артерия. Никакая артерия там не пульсировала. Ни чуть-чуть. Кожа была холодна как лед. То есть вряд ли как лед. Но мне так показалось. Я выпрямился, оперся спиной о дверь и некоторое время стоял, крепко сжимая кулаки в карманах и принюхиваясь к запаху кордита. Трансляция бейсбольного матча все продолжалась, но через две двери радио звучало приглушенно.
Я стоял и смотрел на него. Ничего особенного, Марлоу, абсолютно ничего особенного. Тебя здесь ничего не касается. Ты даже не был с ним знаком толком. Иди, иди отсюда поскорее.
Я отлепился от двери, сильно потянул ее на себя и через короткий коридорчик вышел в гостиную. Из зеркала на меня глянула напряженная перекошенная физиономия. Я быстро отвернулся в сторону, вытащил из кармана ключ, который мне дал Джордж Ансон Филипс, потер его между влажными ладонями и положил на стол около лампы.
Я протер внутреннюю и наружную ручки двери. Счет в матче в первой половине восьмого гейма был 7:3. Некая, похоже, хорошо хлебнувшая леди затянула на арестантский манер «Фрэнки и Джонни», голосом, который не смог стать благозвучным даже от виски. Хриплый бас велел ей заткнуться, но она продолжала голосить; послышались тяжелые шаги, звук оплеухи, взвизг — и пение прекратилось. Трансляция бейсбольного матча продолжалась.
Я сунул в зубы сигарету, зажег ее и пошел вниз по лестнице и остановился в полутемном коридорчике, глядя на табличку с надписью: «Управляющий — №106».
С моей стороны было полным идиотизмом даже смотреть на нее. Я стоял, яростно жуя сигарету, и смотрел на табличку очень долго.
Затем повернулся и пошел назад по коридору.
На маленькой эмалированной пластинке на двери было написано: «Управляющий». Я постучал.
9
Послышался скрип отодвигаемого кресла, шарканье ног, и дверь открылась.
— Вы управляющий?
— Да. — Тот же голос отвечал Элише Морнингстару по телефону.
Это был долговязый тип с короткими рыжими волосами и узкой длинной головой, явно битком набитой всякими низкими хитростями. Из-под оранжевых бровей пристально смотрели зеленоватые глаза. Его огромные уши имели, вероятно, способность развеваться на ветру, а длинный нос был не прочь залезть не в свое дело. В целом это было великолепно тренированное лицо — лицо человека, умеющего держать язык за зубами; лицо, хранящее ледяное спокойствие трупа на анатомическом столе.
— Мистер Ансон? — спросил я.
— Двести четвертый.
— Его нет дома.
— Ну и что я должен сделать? Начать нести яйца по этому поводу?
— Мило, — сказал я. — Ты всегда при них или только по большим праздникам?
— Отвали отсюда, — сказал он. — Катись подальше. — Он закрыл дверь. Но снова открыл, чтобы сказать: — Гуляй-гуляй. Выметайся. Отчаливай. — И так подробно изложив мне свою мысль, управляющий снова начал закрывать дверь.
Я навалился на нее, он навалился с другой стороны. Наши лица оказались прямо напротив друг друга.
— Пять долларов, — сказал я.
Это изменило его настрой. Он отпустил дверь так неожиданно, что я должен был стремительно шагнуть вперед, чтобы не врезаться головой в его подбородок.
— Входи, — сказал он.
Комната полностью повторяла гостиную Ансона — вплоть до бумажного абажура и стеклянной пепельницы. Стены были выкрашены в цыплячий цвет. Для того чтобы у вошедшего сюда могло незамедлительно начаться разлитие желчи, на желтой стене не хватало только пары нарисованных черной краской жирных пауков.
— Садись. — Он закрыл дверь.
Я сел. Мы посмотрели друг на друга невинными глазами торговцев подержанными автомобилями.
— Пива? — спросил он.
— О'кей.
Он открыл две банки, наполнил жирный стакан, который держал в руке, и потянулся за таким же вторым. Я поспешно сказал, что могу пить прямо из банки. Он протянул ее мне.
— Десять центов.
Я дал ему десять центов.
Не сводя с меня глаз, он сунул монетку в жилетный карман. Потом подтянул кресло и сел в него, вытянув костлявые ноги и свесив между коленей свободную руку.
— Меня не интересуют твои пять долларов.
— Прекрасно, — сказал я. — Я, собственно, и не собирался тебе их давать.
— Умничка, — сказал он. — К чему? У нас тут милый респектабельный дом. Никаких темных дел не происходит.
— И очень спокойный, — подтвердил я. — Отсюда слышно, как этажом выше визжит стервятник.
Он раздвинул рот в широкой улыбке — почти на три четверти дюйма:
— Меня не просто удивить.
— Прямо как королеву Викторию.
— Не понял.
— Я давно не жду чудес в этой жизни, — сказал я. Бессмысленный разговор оказывал на меня бодрящее действие — как холодный душ.
Я достал бумажник и, порывшись в визитках, выбрал одну. Это была не моя визитка, на ней значилось: «Джеймс Б. Поллок. Страховая компания. Страховой инспектор». Я попытался вспомнить, как выглядел Джеймс Б. Поллок и где я его встречал. Но не смог. И вручил карточку рыжему.
Он прочитал ее и почесал уголком кончик носа.
— Что на этом парне? — спросил он, глядя на меня цепкими зелеными глазами.
— Драгоценности… — Я неопределенно помахал рукой.
Он обдумал мои слова. Пока он их обдумывал, я постарался заключить, встревожен ли он. Было непохоже.
— Ну, есть у нас такой, — наконец согласился он. — Тут уж ничем не поможешь. Мне он, правда, не показался серьезным малым: мягковат на вид.
— Может, меня дезинформировали, — предположил я. И описал ему Джорджа Ансона Филипса — в коричневом костюме, черных очках и бурой шляпе с желтой ленточкой. Я подумал, а что же случилось со шляпой? Наверху ее не было. Наверно, он выбросил ее, решив, что она слишком заметна… Впрочем, его светлая голова была почти такой же.
— Это похоже на него?
Рыжий сделал вид, что задумался. Наконец кивнул, его зеленые глаза внимательно следили за мной… Он водил карточкой по передним зубам, как палкой по прутьям решетки.
— Я подозревал в нем проходимца, — сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31