Отплатить добром за добро!
Встало солнце, и яркие лучи светила брызнули Конану прямо в глаза, прервав его раздумья. Он повернулся лицом к морскому берегу, вытянул руки.
– Там, на юге, океан, и ни один кормчий не рискнет повести туда корабль… Жаль, что я отпустил Шапшума! Этот малый мог бы доставить нас куда угодно быстрее урагана!
– Не жалей, - проскрежетал Рорта. - Я ведь еще не знаю, куда мне угодно. Я только чувствую, что путь лежит на юг и восток. Когда сила моя возрастет, я скажу точнее.
– Ну, раз мы не можем идти на юг, отправимся на восток, - сказал Конан. - Там, за Иранистаном, Вендия… Хорошо бы найти в этой Базре попутный корабль… - он вдруг усмехнулся и добавил: - Мы с тобой, приятель, могли бы разжиться славным суденышком! Выйдем в море, а там…
Тонкие губы Рана Риорды сложились в понимающую усмешку - первую, увиденную Конаном на этом призрачном и мрачном лице. Дух кивнул; боец с полуслова понимал бойца, разбойник - разбойника.
– Пора идти, - Конан потянулся к древку секиры. - Шамшум, этот мешок с дерьмом, говорил, что до города тащиться полдня… Клянусь бородой Крома! Только-только успеем к той драке, которую ты напророчил!
– И напророчу еще! Если ты подаришь мне каплю своей крови.
– Это к чему? - Сильные пальцы Конана сжали древко.
– Я же сказал, киммериец, что умею не только рубить головы. Пои меня кровью врагов, и сила моя вырастет стократно; я смогу перенести тебя над водами, равнинами и горами быстрее волосатого Шапшума, смогу вернуть тебя во вчерашний день, смогу предсказать будущий… О, я многое сумею, когда буду сыт! Я и сейчас кое-что предвижу… но смутно, смутно… Капля крови потомка Гидаллы поможет узреть яснее.
– Узри, - согласился Конан и надавил большим пальцем на отточенную кромку топора. Алая капля лизнула острую сталь, тонкой красной ниточкой потекла вниз, но не успела скатиться на землю - лезвие, полыхнув багряным отсветом, поглотило ее. Затем в сияющей голубовато-серебристой глубине появилось чье-то лицо - широкоскулое, толстощекое, смуглое и рябое, с узкими щелочками век. Его сменила другая физиономия, горбоносая и усатая, с властными высокомерными чертами; под конец вроде бы мелькнула лукавая рожица ребенка - пухлые губки, нежные щеки, черные блестящие глаза.
– Ну, что ты разглядел? - поинтересовался призрак.
– Троих. Две разбойные рожи и какого-то сорванца. Похоже, девчонку… Кром! Только девчонки мне и не хватало!
Рана Риорда кивнул.
– Трое, все верно. Ты встретишь их сегодня еще до заката, киммериец.
– Лучше бы я встретил хорошую харчевню, - отозвался Конан.
Взвалив секиру на плечо, он зашагал вдоль берега на восток.
***
Конан шел быстро, движимый нетерпением и голодом. Вскоре, в трех полетах стрелы от морских волн, обнаружилась тропинка; она превратилась сначала в тропу, затем - в дорогу, хорошо натоптанный тракт, от которого ответвлялись другие тропы, тянувшиеся то к пальмовым и масличным рощам, то к виноградникам, то к посевам ячменя или к рыбацким хижинам, ютившимся на берегу. Край этот, видно, был изобилен и богат, как и утверждал Шапшум; горы, вздымавшиеся на севере, прикрывали окрестности Базры от знойного дыхания пустыни и, задерживая теплые морские ветры, дарили влагу плодородной почве.
На дороге стали появляться путники. Одни, как и Конан, шли пешком; другие, видимо крестьяне, по-местному - феллахи, восседали в небольших тележках с высокими колесами, влекомых осликами или крепкими коренастыми зебрами - этих неприхотливых животных разводили на западе, в Зимбабве, и гнали на продажу в Иранистан. Иногда, вздымая пыль, проносились по тракту всадники на горячих скакунах; обвешанные оружием, с хищными горбоносыми лицами, они высокомерно посматривали на крестьян и пеших странников. Конан, нагой и грязный, вызывал у этих воинственных сынов пустыни презрительные ухмылки, но огромная секира, что покачивалась на плече киммерийца, предупреждала: связываться с ним небезопасно.
К такому же выводу пришли и мирные феллахи, торопившиеся в город на базар: ни один не возразил, когда огромная ладонь Конана, нырнув через бортик очередного возка, возвращалась полная фиников или инжира. К досаде киммерийца, он нигде не мог нашарить кусок мяса или хотя бы лепешку, зато, наткнувшись на торговца вином, осушил целый бурдюк. Финиковое вино показалось ему слишком сладким, но было зато душисто не менее крепко, чем лучшие аргосские сорта. Хозяин соблазнительного груза с изумлением следил, как синеглазый гигант-северянин разделался с полным мехом, довольно кивнул и зашагал дальше - прежней уверенной походкой, раскачивая свой сверкающий топор. Конан, подмигнув ему, принялся соображать, подойдут ли ему штаны виноторговца - тот был мужчиной крупным и тучным, в шароварах невероятной ширины. Но, справедливости ради, не стоило наносить ему новых убытков помимо опустошенного бурдюка, и киммериец, еще раз подмигнув, решительно обогнал возок.
Вскоре он наткнулся на хвост верблюжьего каравана, тянувшегося по дороге под звон бубенцов бесконечной чередой бурых горбатых спин, украшенных резными сундуками, корзинами и мешками из полосатой ткани. Не желая глотать пыль, Конан ускорил шаги, потом перешел на бег и спустя некоторое время оставил позади пыльное, ревущее и звенящее облако. Вытерев пот со лба, он огляделся, высматривая очередную повозку с вином, но узрел только штаны - зато вполне подходящего размера.
Штаны обтягивали зад рослого и на редкость мускулистого детины, и, взглянув на его рябую смуглую рожу, Конан сразу признал показанное секирой лицо. Вероятно, в жилах этого богатыря текла мунганская кровь - его физиономия круглилась, как плоская лепешка, а меж прижмуренных век нельзя было просунуть и тонкой медной монетки. Кроме штанов, мунган носил добротные сапоги и расшитую бисером куртку, поверх которой на широкой перевязи красовался огромный изогнутый ятаган. Выглядел этот молодец горделивым и неприступным, шириной плеч не уступал Конану, а ростом даже превосходил его - правда, ненамного.
– Хорошие у тебя штаны, приятель, - сказал Конан на туранском, пристраиваясь сбоку. - И сапоги тоже ничего, как раз на мою ногу… Да, совсем неплохие сапоги!
Узкие раскосые глазки обшарили фигуру киммерийца от голых пяток до гривы нечесаных темных волос.
– А сабля и того лучше, оборванец, - ответил мунган. - Тот, кто зарится на добро Саледа Алиама, сначала должен разглядеть саблю, а потом уж все остальное.
– Сабля твоя мне ни к чему, - усмехнулся киммериец, - а вот штаны бы подошли. Не поделишься ли добром? Тогда я оставлю тебе сапоги.
– Делиться не в моих привычках, - буркнул Салед Алиам, и Конан молчаливо согласился с этим утверждением - рожа у мунгана была самая что ни есть разбойная. - Вот поменять могу. Штаны на твой топор. Пойдет?
– Не пойдет. Ты не любишь делиться, ая не люблю ни делиться, ни меняться.
– Тогда проваливай, пока цел, северная крыса! - рыкнул рябой великан.
– Я и правда с севера, - согласился Конан. - И обычай у нас таков: если два благородных воина вступают в спор на дороге, то тут же отходят в сторонку и решают, кто прав, кто виноват. Как ты на это смотришь, Салед? Клянусь печенью Крома, я не стал бы пачкать кулаков о твою рябую рожу, да штаны твои, видишь ли, очень мне приглянулись.
– А к чему нам с дороги-то уходить, голозадый? Дорога нас приведет как раз туда, куда нужно, - Салед оправил перевязь и сплюнул Конану под ноги.
Подняв голову, киммериец увидел впереди глинобитные стены и башни Базры, ее минареты, округлые купола которых сверкали цветной черепицей, пристани на толстых сваях, уходившие в голубую бухту, и десятки кораблей, стоявших у причалов и на внешнем рейде. У городских ворот справа тянулись харчевни, постоялые дворы и склады, сложенные, как и крепостные стены, из обожженных на солнце кирпичей; слева простиралась просторная площадь-майдан, за которой торчали круглые полотняные шатры, коновязи и пики с развевающимися по ветру бунчуками. Воинский лагерь, догадался Конан.
– Вон там, - мунган ткнул влево толстым пальцем, - твоя секира может потягаться с моей саблей за штаны. Таглур-сердар людей набирает для вендийского князька Ашакана. Платит, говорят, хорошо, и есть где денежки спустить! - теперь палец Саледа переместился вправо, в сторону харчевен и кабаков.
Конан кивнул, решив, что саледовы штаны от него не уйдут, а о сердаре Таглуре и вендийской экспедиции надо разузнать поподробнее. Ежели наняться в войско, то дней через пять-десять он будет в Вендии… Причем с полным снаряжением, ибо солдату полагаются кольчуга и меч, щит и шлем, лук и кинжал, одежда и мешок с припасами, а также звонкая монета, мясо и вино.
Не торопясь, он проследовал за рябым мунганом дальше по дороге, потом через обширный майдан в дальний угол, где на коврах и подушках восседал важного вида человек в сверкающей броне и богатом халате. На коленях у него лежала сабля в бархатных ножнах, лоб перехватывала пышная повязка алого кхитайского шелка, в ушах подрагивали серьги с бирюзой, а на сухощавом горбоносом лице читались привычка к власти и горделивое высокомерие. Конан сразу узнал его - не со слов Саледа, толковавшего про Таглура-сердара, но потому, что облик горбоносого был знаком ему с утра, с того самого момента, как всплыл он в сияюшей голубизне Рана Риорды.
За иранистанским военачальником толпилась сотня воинов с кривыми саблями и пиками в восемь локтей длиной, в круглых шлемах с остроконечными навершиями посередине; еще больше солдат болталось в лагере - у этих, видно, предстоящее зрелище не вызывало интереса. Перед Таглуром неровной шеренгой выстроились три десятка крепких молодых мужчин, воруженных кто чем: мечами и ятаганами, топорами и шипастыми дубинами, окованными железом, копьями и бердышами. По большей части тут были иранистанцы, но опытный взгляд Конана выловил и пару шемитов, пяток туранцев и трех чернокожих воинов - вероятно, из Зембабве. Все эти молодцы различались оружием и одеждой, обычаем и нравом, но было и кое-что схожее: выглядели они сущими головорезами. Впрочем, Канан с Салехом Алиамом, пристроившиеся с края шеренги, общего впечатления не портили.
Сердар Таглур держал речь. Говорил он по-иранистански, пересыпая речь свою туранскими словами; а поскольку оба эти языка схожи, то Конан понимал или мог уловить почти все.
– Вам, славные витязи, выпала большая удача, - важно вещал военачальник. - Каждый из вас, свиней недорезанных, должен вбить в башку: служба в отряде Львов Таглура - великий почет для таких негодяев! И великая выгода, ибо светлейший Ашакана, раджас Средней Вендии, желает, чтобы мы потрепали владык Айодии… да, потрепали, не забывая и о своих карманах! А поскольку Айодия город пышный и знатный, из богатейших вендийских городов, то каждый их вас, соколы мои, вернется в Базру совсем не бедняком. Конечно, если вернется вообще! Потому как мечи у айодийских кшатриев остры, и лишь отважные иранистанцы, ослиные головы вроде вас, рискнут вступить с ними в драку. И только они, клянусь мочой черного верблюда, могут тех кшатриев потрепать!
Тут Таглур, не глядя, протянул правую руку, и один из стоявших рядом воинов вложил в нее чашу с вином. Конан облизнулся. Сердар выпил и разгладил пышные усы, кончики которых грозно торчали вверх.
– А еще вам, храбрецы, повезло от того, что обещался я привести светлейшему Ашакану ровно три сотни воинов, ни одним меньше, ни одним больше. Но Паид, пес и сын пса, свалился с забора, сломав себе шею, мерзавец Масрур подхватил дурную болезнь у какой-то девки, Сийкуш, свиная задница, упился вином по самые брови и утонул в выгребной яме, а что касается остальной четверки, то сдохли они столь же мерзопакостно и в страшных муках, хоть и по разным причинам. А потому нужны мне семь новых негодяев, дабы Львы Таглура прибыли к милостивому Ашакану в оговоренном числе, не нарушив договора и не посрамив тем самым славного моего имени и чести.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Встало солнце, и яркие лучи светила брызнули Конану прямо в глаза, прервав его раздумья. Он повернулся лицом к морскому берегу, вытянул руки.
– Там, на юге, океан, и ни один кормчий не рискнет повести туда корабль… Жаль, что я отпустил Шапшума! Этот малый мог бы доставить нас куда угодно быстрее урагана!
– Не жалей, - проскрежетал Рорта. - Я ведь еще не знаю, куда мне угодно. Я только чувствую, что путь лежит на юг и восток. Когда сила моя возрастет, я скажу точнее.
– Ну, раз мы не можем идти на юг, отправимся на восток, - сказал Конан. - Там, за Иранистаном, Вендия… Хорошо бы найти в этой Базре попутный корабль… - он вдруг усмехнулся и добавил: - Мы с тобой, приятель, могли бы разжиться славным суденышком! Выйдем в море, а там…
Тонкие губы Рана Риорды сложились в понимающую усмешку - первую, увиденную Конаном на этом призрачном и мрачном лице. Дух кивнул; боец с полуслова понимал бойца, разбойник - разбойника.
– Пора идти, - Конан потянулся к древку секиры. - Шамшум, этот мешок с дерьмом, говорил, что до города тащиться полдня… Клянусь бородой Крома! Только-только успеем к той драке, которую ты напророчил!
– И напророчу еще! Если ты подаришь мне каплю своей крови.
– Это к чему? - Сильные пальцы Конана сжали древко.
– Я же сказал, киммериец, что умею не только рубить головы. Пои меня кровью врагов, и сила моя вырастет стократно; я смогу перенести тебя над водами, равнинами и горами быстрее волосатого Шапшума, смогу вернуть тебя во вчерашний день, смогу предсказать будущий… О, я многое сумею, когда буду сыт! Я и сейчас кое-что предвижу… но смутно, смутно… Капля крови потомка Гидаллы поможет узреть яснее.
– Узри, - согласился Конан и надавил большим пальцем на отточенную кромку топора. Алая капля лизнула острую сталь, тонкой красной ниточкой потекла вниз, но не успела скатиться на землю - лезвие, полыхнув багряным отсветом, поглотило ее. Затем в сияющей голубовато-серебристой глубине появилось чье-то лицо - широкоскулое, толстощекое, смуглое и рябое, с узкими щелочками век. Его сменила другая физиономия, горбоносая и усатая, с властными высокомерными чертами; под конец вроде бы мелькнула лукавая рожица ребенка - пухлые губки, нежные щеки, черные блестящие глаза.
– Ну, что ты разглядел? - поинтересовался призрак.
– Троих. Две разбойные рожи и какого-то сорванца. Похоже, девчонку… Кром! Только девчонки мне и не хватало!
Рана Риорда кивнул.
– Трое, все верно. Ты встретишь их сегодня еще до заката, киммериец.
– Лучше бы я встретил хорошую харчевню, - отозвался Конан.
Взвалив секиру на плечо, он зашагал вдоль берега на восток.
***
Конан шел быстро, движимый нетерпением и голодом. Вскоре, в трех полетах стрелы от морских волн, обнаружилась тропинка; она превратилась сначала в тропу, затем - в дорогу, хорошо натоптанный тракт, от которого ответвлялись другие тропы, тянувшиеся то к пальмовым и масличным рощам, то к виноградникам, то к посевам ячменя или к рыбацким хижинам, ютившимся на берегу. Край этот, видно, был изобилен и богат, как и утверждал Шапшум; горы, вздымавшиеся на севере, прикрывали окрестности Базры от знойного дыхания пустыни и, задерживая теплые морские ветры, дарили влагу плодородной почве.
На дороге стали появляться путники. Одни, как и Конан, шли пешком; другие, видимо крестьяне, по-местному - феллахи, восседали в небольших тележках с высокими колесами, влекомых осликами или крепкими коренастыми зебрами - этих неприхотливых животных разводили на западе, в Зимбабве, и гнали на продажу в Иранистан. Иногда, вздымая пыль, проносились по тракту всадники на горячих скакунах; обвешанные оружием, с хищными горбоносыми лицами, они высокомерно посматривали на крестьян и пеших странников. Конан, нагой и грязный, вызывал у этих воинственных сынов пустыни презрительные ухмылки, но огромная секира, что покачивалась на плече киммерийца, предупреждала: связываться с ним небезопасно.
К такому же выводу пришли и мирные феллахи, торопившиеся в город на базар: ни один не возразил, когда огромная ладонь Конана, нырнув через бортик очередного возка, возвращалась полная фиников или инжира. К досаде киммерийца, он нигде не мог нашарить кусок мяса или хотя бы лепешку, зато, наткнувшись на торговца вином, осушил целый бурдюк. Финиковое вино показалось ему слишком сладким, но было зато душисто не менее крепко, чем лучшие аргосские сорта. Хозяин соблазнительного груза с изумлением следил, как синеглазый гигант-северянин разделался с полным мехом, довольно кивнул и зашагал дальше - прежней уверенной походкой, раскачивая свой сверкающий топор. Конан, подмигнув ему, принялся соображать, подойдут ли ему штаны виноторговца - тот был мужчиной крупным и тучным, в шароварах невероятной ширины. Но, справедливости ради, не стоило наносить ему новых убытков помимо опустошенного бурдюка, и киммериец, еще раз подмигнув, решительно обогнал возок.
Вскоре он наткнулся на хвост верблюжьего каравана, тянувшегося по дороге под звон бубенцов бесконечной чередой бурых горбатых спин, украшенных резными сундуками, корзинами и мешками из полосатой ткани. Не желая глотать пыль, Конан ускорил шаги, потом перешел на бег и спустя некоторое время оставил позади пыльное, ревущее и звенящее облако. Вытерев пот со лба, он огляделся, высматривая очередную повозку с вином, но узрел только штаны - зато вполне подходящего размера.
Штаны обтягивали зад рослого и на редкость мускулистого детины, и, взглянув на его рябую смуглую рожу, Конан сразу признал показанное секирой лицо. Вероятно, в жилах этого богатыря текла мунганская кровь - его физиономия круглилась, как плоская лепешка, а меж прижмуренных век нельзя было просунуть и тонкой медной монетки. Кроме штанов, мунган носил добротные сапоги и расшитую бисером куртку, поверх которой на широкой перевязи красовался огромный изогнутый ятаган. Выглядел этот молодец горделивым и неприступным, шириной плеч не уступал Конану, а ростом даже превосходил его - правда, ненамного.
– Хорошие у тебя штаны, приятель, - сказал Конан на туранском, пристраиваясь сбоку. - И сапоги тоже ничего, как раз на мою ногу… Да, совсем неплохие сапоги!
Узкие раскосые глазки обшарили фигуру киммерийца от голых пяток до гривы нечесаных темных волос.
– А сабля и того лучше, оборванец, - ответил мунган. - Тот, кто зарится на добро Саледа Алиама, сначала должен разглядеть саблю, а потом уж все остальное.
– Сабля твоя мне ни к чему, - усмехнулся киммериец, - а вот штаны бы подошли. Не поделишься ли добром? Тогда я оставлю тебе сапоги.
– Делиться не в моих привычках, - буркнул Салед Алиам, и Конан молчаливо согласился с этим утверждением - рожа у мунгана была самая что ни есть разбойная. - Вот поменять могу. Штаны на твой топор. Пойдет?
– Не пойдет. Ты не любишь делиться, ая не люблю ни делиться, ни меняться.
– Тогда проваливай, пока цел, северная крыса! - рыкнул рябой великан.
– Я и правда с севера, - согласился Конан. - И обычай у нас таков: если два благородных воина вступают в спор на дороге, то тут же отходят в сторонку и решают, кто прав, кто виноват. Как ты на это смотришь, Салед? Клянусь печенью Крома, я не стал бы пачкать кулаков о твою рябую рожу, да штаны твои, видишь ли, очень мне приглянулись.
– А к чему нам с дороги-то уходить, голозадый? Дорога нас приведет как раз туда, куда нужно, - Салед оправил перевязь и сплюнул Конану под ноги.
Подняв голову, киммериец увидел впереди глинобитные стены и башни Базры, ее минареты, округлые купола которых сверкали цветной черепицей, пристани на толстых сваях, уходившие в голубую бухту, и десятки кораблей, стоявших у причалов и на внешнем рейде. У городских ворот справа тянулись харчевни, постоялые дворы и склады, сложенные, как и крепостные стены, из обожженных на солнце кирпичей; слева простиралась просторная площадь-майдан, за которой торчали круглые полотняные шатры, коновязи и пики с развевающимися по ветру бунчуками. Воинский лагерь, догадался Конан.
– Вон там, - мунган ткнул влево толстым пальцем, - твоя секира может потягаться с моей саблей за штаны. Таглур-сердар людей набирает для вендийского князька Ашакана. Платит, говорят, хорошо, и есть где денежки спустить! - теперь палец Саледа переместился вправо, в сторону харчевен и кабаков.
Конан кивнул, решив, что саледовы штаны от него не уйдут, а о сердаре Таглуре и вендийской экспедиции надо разузнать поподробнее. Ежели наняться в войско, то дней через пять-десять он будет в Вендии… Причем с полным снаряжением, ибо солдату полагаются кольчуга и меч, щит и шлем, лук и кинжал, одежда и мешок с припасами, а также звонкая монета, мясо и вино.
Не торопясь, он проследовал за рябым мунганом дальше по дороге, потом через обширный майдан в дальний угол, где на коврах и подушках восседал важного вида человек в сверкающей броне и богатом халате. На коленях у него лежала сабля в бархатных ножнах, лоб перехватывала пышная повязка алого кхитайского шелка, в ушах подрагивали серьги с бирюзой, а на сухощавом горбоносом лице читались привычка к власти и горделивое высокомерие. Конан сразу узнал его - не со слов Саледа, толковавшего про Таглура-сердара, но потому, что облик горбоносого был знаком ему с утра, с того самого момента, как всплыл он в сияюшей голубизне Рана Риорды.
За иранистанским военачальником толпилась сотня воинов с кривыми саблями и пиками в восемь локтей длиной, в круглых шлемах с остроконечными навершиями посередине; еще больше солдат болталось в лагере - у этих, видно, предстоящее зрелище не вызывало интереса. Перед Таглуром неровной шеренгой выстроились три десятка крепких молодых мужчин, воруженных кто чем: мечами и ятаганами, топорами и шипастыми дубинами, окованными железом, копьями и бердышами. По большей части тут были иранистанцы, но опытный взгляд Конана выловил и пару шемитов, пяток туранцев и трех чернокожих воинов - вероятно, из Зембабве. Все эти молодцы различались оружием и одеждой, обычаем и нравом, но было и кое-что схожее: выглядели они сущими головорезами. Впрочем, Канан с Салехом Алиамом, пристроившиеся с края шеренги, общего впечатления не портили.
Сердар Таглур держал речь. Говорил он по-иранистански, пересыпая речь свою туранскими словами; а поскольку оба эти языка схожи, то Конан понимал или мог уловить почти все.
– Вам, славные витязи, выпала большая удача, - важно вещал военачальник. - Каждый из вас, свиней недорезанных, должен вбить в башку: служба в отряде Львов Таглура - великий почет для таких негодяев! И великая выгода, ибо светлейший Ашакана, раджас Средней Вендии, желает, чтобы мы потрепали владык Айодии… да, потрепали, не забывая и о своих карманах! А поскольку Айодия город пышный и знатный, из богатейших вендийских городов, то каждый их вас, соколы мои, вернется в Базру совсем не бедняком. Конечно, если вернется вообще! Потому как мечи у айодийских кшатриев остры, и лишь отважные иранистанцы, ослиные головы вроде вас, рискнут вступить с ними в драку. И только они, клянусь мочой черного верблюда, могут тех кшатриев потрепать!
Тут Таглур, не глядя, протянул правую руку, и один из стоявших рядом воинов вложил в нее чашу с вином. Конан облизнулся. Сердар выпил и разгладил пышные усы, кончики которых грозно торчали вверх.
– А еще вам, храбрецы, повезло от того, что обещался я привести светлейшему Ашакану ровно три сотни воинов, ни одним меньше, ни одним больше. Но Паид, пес и сын пса, свалился с забора, сломав себе шею, мерзавец Масрур подхватил дурную болезнь у какой-то девки, Сийкуш, свиная задница, упился вином по самые брови и утонул в выгребной яме, а что касается остальной четверки, то сдохли они столь же мерзопакостно и в страшных муках, хоть и по разным причинам. А потому нужны мне семь новых негодяев, дабы Львы Таглура прибыли к милостивому Ашакану в оговоренном числе, не нарушив договора и не посрамив тем самым славного моего имени и чести.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32