Груди же ее, туманно просвечивающие под легкой тканью, были небольшими, но упругими и совершенной формы - два золотистых плода, прикрытых кисеей. Стан раджассы напоминал пальму, плечи казались изваянными из хрупкого солнечного нефрита, гибкие руки манили сладостью объятий, а живот был словно жемчужная раковина. Да, ради такой жженщины стоило скрестить мечи на арене, а уж спеть песню-другую - тем более!
Глаза Оми Тана Арьяды нашли зрачки Конана, слегка расширились и больше не отрывались от них. Внезапно киммерийцу почудилось, что он уже победил, хотя состязание еще не началось. Негромкий голос Вадрапалы напомнил ему об этом. Из почтения к гостю сан-па произнес речь сперва на туранском, затем с губ его полились мелодичные звуки уттарийского.
Условия тао-ли-ма были просты: раджасса объявляла тему, поэты импровизировали и пели, подыгрывая на ситарах; победитель отмечался золотым кольцом. Так шло круг за кругом, причем соревнующиеся по своему усмотрению могли и пропустить один из кругов, теряя при этом шанс заработать кольцо. Завершался же поэтический турнир состязанием на мощь голосов - каждому певцу предлагалось расколоть фарфоровую вазу, на прикасаясь к ней руками или иной частью тела.
Козлобородый и Печальный сидели в полной боевой готовности с ситарами в руках. Конан, дослушав речь Вадрапалы, взял у своей невольницы инструмент и тоже пристроил его на колене. Его пальцы стиснули гриф с такой силой, что тот, казалось, сейчас треснет; синие глаза не отрывались от прелестных очей раджассы. Играть на ситаре он, разумеется, не умел, но видел не раз, как это делает Ния и полагал, что сумеет ущипнуть нужную струну в нужном месте.
Внезапно раджасса заговорила. Ах, какой у нее был голос! Музыка сфер! Трель соловья на рассвете! Заслушавшись, Конан склонил голову и не сразу сообразил, что Оми Тана Арьяда обращается к нему.
– Интересуется насчет меня, - прошелестел у него над ухом Рана Риорда.
Дальнейшие уточнения - на туранском - последовали от старца Вадрапалы. Раджасса спрашивала, почему северный гость не достает из мешка второй инструмент.
– В мешке мой собственный ситар, вещь великой ценности, - ответствовал Конан. - Но я сыграю и на нем, если эти шесть струн и пара деревяшек не принесут мне победы, - он хлопнул ладонью по гулкому корпусу инструмента, лежавшего на его коленях.
Выслушав перевод и милостиво кивнув, раджасса объявила условия первого круга. Поэтам предлагалось спеть о себе - лучшая из тем, какую только могли представить искусники струны и слова. Первым, под негромкий рокот ситара, начал Те Ранг:
– Я не рожден для поля битвы, - протяжным и приятным голосом пропел он, и киммериец, прислушиваясь к хриплому шепоту своего незримого переводчика, иронически ухмыльнулся. Не рожден, это точно, мелькнуло у него в голове, пока глаза изучали щуплую фигуру Козлобородого.
Я не рожден для поля битвы,
Для струн ситара я рожден,
И череда аккордов слитных
Звучит под пальцами как стон…
Те Ранг закончил и поклонился раджассе. Печальный Сапхара вступил без промедления; его мелодия показалась Конану более живой, голос же был звонким и молодым:
Я - гончий пес,
Пока я жив,
Все мчусь куда-то,
Куда, скажи?
Я - сокол быстрый,
Кружусь над полем,
Ищу чего-то,
Чего, скажи?
В этом месте Сапхара выразительно посмотрел на раджассу, но все было ясно без слов. Конан вновь усмехнулся. Нет, этому соколу не долететь до прекрасной луны!
Оми Тана Арьяда осталась, тем не менее, довольной. Когда гость с севера помахал рукой - в знак того, что пропускает первый круг - она без колебаний вручила кольцо Сапхаре. Придворные, сидевшие у стен, сопроводили это решение одобрительным гулом.
Следующая тема касалась божественных предметов - обращение к богам, молитва, в которой говорилось бы о бренности земного, о тщете сущего, о печалях мира. Выслушав славословия, расточаемые Те Рангом великому Асуре, и песнь камбуйца, где через слово упоминались несчастная любовь, разбитое сердце и благая владычица Лакшми, Конан решил вступить в игру. С божественным у него не было проблем, ибо каждый мальчишка в Киммерии знал вполне подходящую на сей счет детскую песенку:
Над горами грянул гром,
Значит, гневается Кром!
Печень вырежу врагу,
Есть не стану, сберегу,
И в заснеженном лесу
Крому в жертву принесу!
Конан и отбарабанил ее под грозный рокот басовой струны, повергнув присутствующих в изумление - если не красотой своего голоса, то его мощью. Затем ситар взяла Ния То Кама. Грубый язык киммерийцев был ей неведом, и она понятия не имела, о чем пел хозяин. Но стоило ли сожалеть об этом? Со своей задачей она справилась блестяще:
Открой мне дверь, чтоб я узрел
Печальный мир, что я оставил,
Теперь лишь капель редких стая
Падет в мои следы…
Вот вижу я и видишь ты -
Ловушек ряд из бренной плоти,
Для душ, сломившихся в полете,
И кладбище - для тел…
Когда она закончила, в зале на мгновенье воцарилась потрясенная тишина, сменившаяся тихим шелестом - придворные дамы вытирали шарфами очи, мужчины похлопывали сложенными веерами о ладонь, что служило высшим знаком одобрения. Алые свежие губы раждассы послали Конану улыбку - разумеется, вместе с кольцом. Он смог натянуть его лишь на мизинец - кольца в Уттаре отливались явно не по его размеру.
Следущий круг, где воспевалось благоухание розы и нежный аромат жасмина, киммериец пропустил, отдав победу Те Рангу. Счет сделался равным; все претенденты шли ноздря в ноздрю, и пока никто не имел преимущества. Раджасса, посматривая на могучего гостя с севера, предложила следущую тему - гимн в честь благородного оружия, не покидающего воина даже в смерти. Тут Конан припомнил еще одну детскую песенку, киммерийскую считалку, в которой говорилось о топоре. Начало ее выглядело примерно так:
Руби, руби пиктов, мой топор,
Руби, руби ванов, мой топор,
Руби, руби асов, мой топор,
Пускай кровь гиперборейцам!
Перечень этот можно было продолжать до бесконечности, так как киммерийцы враждовали и с Аквилонией, и с Немедией, и с Бритунией и со многими другими странами. Говоря по-правде, эти свирепые северные варвары рубили всех, до кого могли дотянуться мечом или топором. Но Конан ограничился лишь пиктами, ванами, асами и гиперборейцами, иначе Ние пришлось бы сочинять целую поэму.
Он проревел свою песню, выбивая ритм на гулкой деке ситара. Казалось, и придворных, и соперников киммерийца сейчас хватит удар - они и представить не могли, что благородный инструмент можно использовать вместо боевого барабана. Но тут за дело взялась Ния:
Могильный холм зарос травой,
Над ним хмельной гуляет ветер,
И меч бойца, тяжел и светел,
Спит с ним в постели луговой…
Она вновь добилась победы! С раскрасневшимся от возбуждения лицом девочка гордо взирала на Конана, чей мизинец украшали уже два золотых ободка. Но через пару кругов счет опять сравнялся, ибо Конан участия в них не принимал. Оми Тана Арьяда, с надеждой поглядывая на него, предложила вначале воспеть женскую красоту, а затем - прелести возлюбленной и счастье разделенной любви. Намек был вполне ясен, но Конан промолчал. Киммерийские барды не складывали любовных песен, а скабрезные куплеты аргосцев либо шемитов пристало исполнять в кабаках, но никак не в княжеском дворце.
Молодая раджасса, взгрустнув, объявила песнь о печали. Конан хотел пропустить и этот круг, поскольку киммерийский воин печалился лишь тогда, когда враг удирал от него, унося в целости свою печень и свой кошелек. Однако Ния взмолилась:
– Дозволь спеть мне о печали, господин! У меня сложились прекрасные стихи…
Не в силах отказать своей маленькой невольнице, киммериец кивнул головой и, пощипывая самую тонкую струну ситара, поведал собравшимся о пастушке, потерявшем козленка. Вот он возвращается домой, сдерживая слезы - ибо не пристало мужчине плакать! - готовый к жестокой порке и насмешкам приятелей… Очень трогательная история!
Но песня Нии была еще грустнее:
Я сошью свою печаль светлым,
Повяжу ей за спиной крылья,
Пусть летит она степным ветром,
И развеется шальной пылью…
Тонкий голосок девочки звенел под куполом зала, и придворные дамы опять вытирали глаза кончиками шелковых шарфов, а мужчины одобрительно шуршали веерами. Старец Вадрапала задумчиво поглаживал свою длинную седую бородку, не то с печалью вспоминая дни молодости, не то предаваясь размышлениям о Серых Равнинах, куда ему предстояло отправиться в недалеком будущем. Мысли эти, видимо, совсем его огорчили, и когда Ния закончила, старик решил поднять настроение гостей. Тут имелось лишь одно средство, древнее, как мир: старик махнул веером слугам, и те засновали по залу с кувшинами вина.
Конан велел поставить рядом с собой вместительный сосуд и, пока его содержимое не иссякло, в соревновании участия не принимал, невзирая на умоляющие взгляды Нии и сердито-поощрительные - Оми Тана Арьяды. В результате к последнему, двенадцатому кругу у него было три кольца, а у Козлобородого Те Ранга и Печального Сапхары - по четыре.
Раджасса, подняв к потолку прекрасные черные глаза, объявила последнюю тему. Как доложил своим клекочущим шепотом Рана Риорда, речь шла о вечной тайне времени, об устремлениях человеческой души, жаждущей познать бесконечное, и тому подобных философских материях. Дух секиры был отнюдь не лучшим из переводчиков, и Конан так и не разобрался до конца в речах раджассы, но Ния все поняла отлично. Когда он кончил барабанить по многострадальному ситару, воспевая Крома, Владыку Могильных Курганов - и, следовательно, повелителя времени и вечности (ибо что может быть более вечным, чем смерть?) - Ния коснулась струн и пропела так:
Куда спешим мы?
Вот вопрос!
И всяк хотел бы знать ответы,
Но пусть останется секретом
Миг следующий - и, может быть,
Не раз судьбу благодарить
Потом придется нам за это.
А может нет…
Мы станем хуже,
А может, лучше станем мы,
Но полог, сотканный из тьмы,
Срывать рукою неуклюжей
Не стоит нам пока, поверь.
Чтоб отпереть такую дверь,
Хитрее ключик будет нужен.
И там, где сила справится едва ль,
Наверно, больше подойдут слова?
– Чен кха ватара! - вскричали восхищенные придворные.
– Чен кха ватара, - повторил старый сан-па.
– Чен кха ватара, - согласилась прекрасная раджасса, и это значило: превосходно!
Конан стал на одно кольцо богаче. Теперь все решалось в состязании на силу голосов.
По знаку Вадрапалы слуга в золотистом саранге водрузил на стол кхитайский фарфоровый сосуд. Стенки его были столь тонки, что просвечивали насквозь; в ярком пламени десятков светильников они походили на девичью кожу, слегка розовеющую румянцем. На столешнице из массивного железного дерева эта ваза смотрелась хрупким волшебным стебельком, возросшим из черной блестящей почвы.
Те Ранг, подыграв на ситаре, затянул:
– Ааа… ааа… ааа…
Сосуд дрогнул, трещина разорвала горлышко, зазмеилась к основанию; еще миг, и белоснежная ваза рухнула на стол грудой обломков. Придворные сдержанно зашелестели веерами - похоже, такое зрелище было им не в диковинку.
На столе появилась новая ваза.
– Иии… иии… иии… - голос Сапхары на высокой ноте воспарил вверх, и поверхность сосуда словно окутала паутина трещин.
– Иии… иии… иии… - пел камбуйский поэт. Фарфоровые черепки зашуршали, мелкие осколки начали скользить от горлышка сосуда вниз, к основанию, складываясь ровным кольцом. На сей раз одобрительный гул оказался громче - Сапхара продемонстрировал высокое искусство, разрушив вазу не единым вскриком, а медленно, по частям.
Третий сосуд возник на столе.
– Слишком уж он для меня хрупок, - с сомнением сказал Конан. - Не найдется ли чего потолще и потяжелее?
– Найдется, - заверил его Вадрапала. - Но боги не любят торопливости… во всяком случае, наши уттарийские боги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Глаза Оми Тана Арьяды нашли зрачки Конана, слегка расширились и больше не отрывались от них. Внезапно киммерийцу почудилось, что он уже победил, хотя состязание еще не началось. Негромкий голос Вадрапалы напомнил ему об этом. Из почтения к гостю сан-па произнес речь сперва на туранском, затем с губ его полились мелодичные звуки уттарийского.
Условия тао-ли-ма были просты: раджасса объявляла тему, поэты импровизировали и пели, подыгрывая на ситарах; победитель отмечался золотым кольцом. Так шло круг за кругом, причем соревнующиеся по своему усмотрению могли и пропустить один из кругов, теряя при этом шанс заработать кольцо. Завершался же поэтический турнир состязанием на мощь голосов - каждому певцу предлагалось расколоть фарфоровую вазу, на прикасаясь к ней руками или иной частью тела.
Козлобородый и Печальный сидели в полной боевой готовности с ситарами в руках. Конан, дослушав речь Вадрапалы, взял у своей невольницы инструмент и тоже пристроил его на колене. Его пальцы стиснули гриф с такой силой, что тот, казалось, сейчас треснет; синие глаза не отрывались от прелестных очей раджассы. Играть на ситаре он, разумеется, не умел, но видел не раз, как это делает Ния и полагал, что сумеет ущипнуть нужную струну в нужном месте.
Внезапно раджасса заговорила. Ах, какой у нее был голос! Музыка сфер! Трель соловья на рассвете! Заслушавшись, Конан склонил голову и не сразу сообразил, что Оми Тана Арьяда обращается к нему.
– Интересуется насчет меня, - прошелестел у него над ухом Рана Риорда.
Дальнейшие уточнения - на туранском - последовали от старца Вадрапалы. Раджасса спрашивала, почему северный гость не достает из мешка второй инструмент.
– В мешке мой собственный ситар, вещь великой ценности, - ответствовал Конан. - Но я сыграю и на нем, если эти шесть струн и пара деревяшек не принесут мне победы, - он хлопнул ладонью по гулкому корпусу инструмента, лежавшего на его коленях.
Выслушав перевод и милостиво кивнув, раджасса объявила условия первого круга. Поэтам предлагалось спеть о себе - лучшая из тем, какую только могли представить искусники струны и слова. Первым, под негромкий рокот ситара, начал Те Ранг:
– Я не рожден для поля битвы, - протяжным и приятным голосом пропел он, и киммериец, прислушиваясь к хриплому шепоту своего незримого переводчика, иронически ухмыльнулся. Не рожден, это точно, мелькнуло у него в голове, пока глаза изучали щуплую фигуру Козлобородого.
Я не рожден для поля битвы,
Для струн ситара я рожден,
И череда аккордов слитных
Звучит под пальцами как стон…
Те Ранг закончил и поклонился раджассе. Печальный Сапхара вступил без промедления; его мелодия показалась Конану более живой, голос же был звонким и молодым:
Я - гончий пес,
Пока я жив,
Все мчусь куда-то,
Куда, скажи?
Я - сокол быстрый,
Кружусь над полем,
Ищу чего-то,
Чего, скажи?
В этом месте Сапхара выразительно посмотрел на раджассу, но все было ясно без слов. Конан вновь усмехнулся. Нет, этому соколу не долететь до прекрасной луны!
Оми Тана Арьяда осталась, тем не менее, довольной. Когда гость с севера помахал рукой - в знак того, что пропускает первый круг - она без колебаний вручила кольцо Сапхаре. Придворные, сидевшие у стен, сопроводили это решение одобрительным гулом.
Следующая тема касалась божественных предметов - обращение к богам, молитва, в которой говорилось бы о бренности земного, о тщете сущего, о печалях мира. Выслушав славословия, расточаемые Те Рангом великому Асуре, и песнь камбуйца, где через слово упоминались несчастная любовь, разбитое сердце и благая владычица Лакшми, Конан решил вступить в игру. С божественным у него не было проблем, ибо каждый мальчишка в Киммерии знал вполне подходящую на сей счет детскую песенку:
Над горами грянул гром,
Значит, гневается Кром!
Печень вырежу врагу,
Есть не стану, сберегу,
И в заснеженном лесу
Крому в жертву принесу!
Конан и отбарабанил ее под грозный рокот басовой струны, повергнув присутствующих в изумление - если не красотой своего голоса, то его мощью. Затем ситар взяла Ния То Кама. Грубый язык киммерийцев был ей неведом, и она понятия не имела, о чем пел хозяин. Но стоило ли сожалеть об этом? Со своей задачей она справилась блестяще:
Открой мне дверь, чтоб я узрел
Печальный мир, что я оставил,
Теперь лишь капель редких стая
Падет в мои следы…
Вот вижу я и видишь ты -
Ловушек ряд из бренной плоти,
Для душ, сломившихся в полете,
И кладбище - для тел…
Когда она закончила, в зале на мгновенье воцарилась потрясенная тишина, сменившаяся тихим шелестом - придворные дамы вытирали шарфами очи, мужчины похлопывали сложенными веерами о ладонь, что служило высшим знаком одобрения. Алые свежие губы раждассы послали Конану улыбку - разумеется, вместе с кольцом. Он смог натянуть его лишь на мизинец - кольца в Уттаре отливались явно не по его размеру.
Следущий круг, где воспевалось благоухание розы и нежный аромат жасмина, киммериец пропустил, отдав победу Те Рангу. Счет сделался равным; все претенденты шли ноздря в ноздрю, и пока никто не имел преимущества. Раджасса, посматривая на могучего гостя с севера, предложила следущую тему - гимн в честь благородного оружия, не покидающего воина даже в смерти. Тут Конан припомнил еще одну детскую песенку, киммерийскую считалку, в которой говорилось о топоре. Начало ее выглядело примерно так:
Руби, руби пиктов, мой топор,
Руби, руби ванов, мой топор,
Руби, руби асов, мой топор,
Пускай кровь гиперборейцам!
Перечень этот можно было продолжать до бесконечности, так как киммерийцы враждовали и с Аквилонией, и с Немедией, и с Бритунией и со многими другими странами. Говоря по-правде, эти свирепые северные варвары рубили всех, до кого могли дотянуться мечом или топором. Но Конан ограничился лишь пиктами, ванами, асами и гиперборейцами, иначе Ние пришлось бы сочинять целую поэму.
Он проревел свою песню, выбивая ритм на гулкой деке ситара. Казалось, и придворных, и соперников киммерийца сейчас хватит удар - они и представить не могли, что благородный инструмент можно использовать вместо боевого барабана. Но тут за дело взялась Ния:
Могильный холм зарос травой,
Над ним хмельной гуляет ветер,
И меч бойца, тяжел и светел,
Спит с ним в постели луговой…
Она вновь добилась победы! С раскрасневшимся от возбуждения лицом девочка гордо взирала на Конана, чей мизинец украшали уже два золотых ободка. Но через пару кругов счет опять сравнялся, ибо Конан участия в них не принимал. Оми Тана Арьяда, с надеждой поглядывая на него, предложила вначале воспеть женскую красоту, а затем - прелести возлюбленной и счастье разделенной любви. Намек был вполне ясен, но Конан промолчал. Киммерийские барды не складывали любовных песен, а скабрезные куплеты аргосцев либо шемитов пристало исполнять в кабаках, но никак не в княжеском дворце.
Молодая раджасса, взгрустнув, объявила песнь о печали. Конан хотел пропустить и этот круг, поскольку киммерийский воин печалился лишь тогда, когда враг удирал от него, унося в целости свою печень и свой кошелек. Однако Ния взмолилась:
– Дозволь спеть мне о печали, господин! У меня сложились прекрасные стихи…
Не в силах отказать своей маленькой невольнице, киммериец кивнул головой и, пощипывая самую тонкую струну ситара, поведал собравшимся о пастушке, потерявшем козленка. Вот он возвращается домой, сдерживая слезы - ибо не пристало мужчине плакать! - готовый к жестокой порке и насмешкам приятелей… Очень трогательная история!
Но песня Нии была еще грустнее:
Я сошью свою печаль светлым,
Повяжу ей за спиной крылья,
Пусть летит она степным ветром,
И развеется шальной пылью…
Тонкий голосок девочки звенел под куполом зала, и придворные дамы опять вытирали глаза кончиками шелковых шарфов, а мужчины одобрительно шуршали веерами. Старец Вадрапала задумчиво поглаживал свою длинную седую бородку, не то с печалью вспоминая дни молодости, не то предаваясь размышлениям о Серых Равнинах, куда ему предстояло отправиться в недалеком будущем. Мысли эти, видимо, совсем его огорчили, и когда Ния закончила, старик решил поднять настроение гостей. Тут имелось лишь одно средство, древнее, как мир: старик махнул веером слугам, и те засновали по залу с кувшинами вина.
Конан велел поставить рядом с собой вместительный сосуд и, пока его содержимое не иссякло, в соревновании участия не принимал, невзирая на умоляющие взгляды Нии и сердито-поощрительные - Оми Тана Арьяды. В результате к последнему, двенадцатому кругу у него было три кольца, а у Козлобородого Те Ранга и Печального Сапхары - по четыре.
Раджасса, подняв к потолку прекрасные черные глаза, объявила последнюю тему. Как доложил своим клекочущим шепотом Рана Риорда, речь шла о вечной тайне времени, об устремлениях человеческой души, жаждущей познать бесконечное, и тому подобных философских материях. Дух секиры был отнюдь не лучшим из переводчиков, и Конан так и не разобрался до конца в речах раджассы, но Ния все поняла отлично. Когда он кончил барабанить по многострадальному ситару, воспевая Крома, Владыку Могильных Курганов - и, следовательно, повелителя времени и вечности (ибо что может быть более вечным, чем смерть?) - Ния коснулась струн и пропела так:
Куда спешим мы?
Вот вопрос!
И всяк хотел бы знать ответы,
Но пусть останется секретом
Миг следующий - и, может быть,
Не раз судьбу благодарить
Потом придется нам за это.
А может нет…
Мы станем хуже,
А может, лучше станем мы,
Но полог, сотканный из тьмы,
Срывать рукою неуклюжей
Не стоит нам пока, поверь.
Чтоб отпереть такую дверь,
Хитрее ключик будет нужен.
И там, где сила справится едва ль,
Наверно, больше подойдут слова?
– Чен кха ватара! - вскричали восхищенные придворные.
– Чен кха ватара, - повторил старый сан-па.
– Чен кха ватара, - согласилась прекрасная раджасса, и это значило: превосходно!
Конан стал на одно кольцо богаче. Теперь все решалось в состязании на силу голосов.
По знаку Вадрапалы слуга в золотистом саранге водрузил на стол кхитайский фарфоровый сосуд. Стенки его были столь тонки, что просвечивали насквозь; в ярком пламени десятков светильников они походили на девичью кожу, слегка розовеющую румянцем. На столешнице из массивного железного дерева эта ваза смотрелась хрупким волшебным стебельком, возросшим из черной блестящей почвы.
Те Ранг, подыграв на ситаре, затянул:
– Ааа… ааа… ааа…
Сосуд дрогнул, трещина разорвала горлышко, зазмеилась к основанию; еще миг, и белоснежная ваза рухнула на стол грудой обломков. Придворные сдержанно зашелестели веерами - похоже, такое зрелище было им не в диковинку.
На столе появилась новая ваза.
– Иии… иии… иии… - голос Сапхары на высокой ноте воспарил вверх, и поверхность сосуда словно окутала паутина трещин.
– Иии… иии… иии… - пел камбуйский поэт. Фарфоровые черепки зашуршали, мелкие осколки начали скользить от горлышка сосуда вниз, к основанию, складываясь ровным кольцом. На сей раз одобрительный гул оказался громче - Сапхара продемонстрировал высокое искусство, разрушив вазу не единым вскриком, а медленно, по частям.
Третий сосуд возник на столе.
– Слишком уж он для меня хрупок, - с сомнением сказал Конан. - Не найдется ли чего потолще и потяжелее?
– Найдется, - заверил его Вадрапала. - Но боги не любят торопливости… во всяком случае, наши уттарийские боги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32