— Какой, Павел Александрович?
— Нет, парень этот, курсант… Юра, — вспомнил Серега. — Он тоже — не стопроцентная жертва?
— Юра — это исключение. И еще там была одна де… — начал я, но вовремя спохватился. — Юра просто был еще слишком молод. Поэтому он — невинная жертва. В отличие от своего отца.
— Вы просто пессимист какой-то, — укоризненно посмотрел на меня Серега.
— Поработай здесь столько же, сколько работает Гарик, — сказал я. — И мы посмотрим, кто из нас окажется большим пессимистом.
— Думаете, я?
— Думаю, — сказал я и распахнул перед Серегой дверцу «Оки». — Добро пожаловать. Ты хотя бы вооружился, выходя на такое опасное задание?
— Само собой, — Серега отвел в сторону полу куртки, и я увидел кобуру.
— Теперь совершенно спокоен, — сказал я. — Не был таким спокойным с тех пор, как появился на этот свет.
39
Сначала нам пришлось заехать на заправку, а потом Серега вспомнил, что он сегодня не обедал. Я вспомнил, что последний раз ел в половине девятого утра, и нашим коллективным решением было пойти перекусить, прежде чем Серега обеспечит мое благополучное возвращение домой.
— Пригласил бы тебя к себе домой поужинать, — сказал я в кафе. — Но у меня пустой холодильник.
— Жениться вам пора, — авторитетно заявил Серега, нарезая бифштекс.
— Ты еще будешь заботиться о моем моральном облике! — возмутился я.
— А кто же? Вот, говорят, скоро будут набирать в отдел нравов, курировать проституток и так далее… — мечтательно произнес Серега.
— Думаешь податься?
— Возможно. Надо везде себя попробовать.
— Вот жена обрадуется! — усмехнулся я.
— У меня понимающая жена, — гордо сказал Серега. — Кстати, вы долго еще собираетесь по городу кататься? Я бы не прочь домой пораньше свалить…
— Охранничек, — проворчал я. — Доедай, да поедем. Сегодня я хочу пораньше лечь спать.
— Вот это дело! — одобрил меня Серега и с удвоенной скоростью задвигал челюстями. Его молодой растущий организм требовал своего.
Около восьми часов вечера мы подъехали к подъезду моего дома. Впору было прослезиться и облобызать в порыве ностальгии грязные стены. Но я сдержался. Это было бы негигиенично. Да и Серега отвлек мое внимание на другие аспекты возвращения под родной кров.
— Сидите в машине, — решительно сказал он. — Первым выйду я, все осмотрю, проверю подъезд и, если все в порядке, сигнализирую вам.
— Сигнализируешь? — удивился я. — Каким образом? Сигнальными ракетами?
— Голосовым сигналом, — ответил Серега, расстегнул куртку и выскочил из машины. Больше всего я опасался, что он пришибет в порыве усердия какого-нибудь случайного пенсионера. В подъезде частенько не горел свет, так что почудиться могло всякое.
Серега выглянул из подъездной двери минут пять спустя и помахал рукой.
Затем он вспомнил про звуковой сигнал, откашлялся и произнес:
— Все нормально!
Я поверил ему. Я вылез из «Оки» и зашагал к дому. Давно меня здесь не было, но никаких изменений мой беглый взгляд не замечал. Все по-старому. Не слишком уютный, не слишком чистый, совсем не шикарный, но неизменный — дом.
Что-то должно быть неизменным. Должно быть тем местом, куда можно вернуться и, облегченно вздохнув, отметить: «Все осталось таким же, как пять минут назад, как месяц назад, как десять лет назад…»
— Я проверил закуток у мусоропровода, — рапортовал на ходу Серега. — Проверил почтовый ящик — там могла быть бомба… Прошел к лифту — никого.
Так что можем спокойно подниматься на ваш этаж.
— Хорошая работа, — поощрительно заметил я. В кои-то веки чувствуешь себя важной шишкой, вокруг которой озабоченно суетятся телохранители. Ну, пусть даже один телохранитель. Все равно приятно.
— Это ваша квартира? — кивнул Серега на мою дверь.
— Ты же здесь уже был вместе с Панченко, — напомнил я.
— Это было давно.
— Пожалуй, — согласился я, припомнив все, что случилось за это время.
Серега подозрительно смотрел на дверь моей квартиры, а я почему-то смотрел в другую сторону — на Ленкину дверь. С чего бы это?
— Давайте мне ключи от квартиры, — скомандовал Серега. — Я войду, все проверю, а потом…
— Подашь звуковой сигнал, — предположил я.
— Точно, — кивнул Серега. — Где у вас включается свет в прихожей?
— Справа, — подсказал я, наблюдая, как Серега возится с замком, а сам начал потихоньку смещаться в сторону Ленкиной квартиры. Мои телодвижения не укрылись от бдительного ока Сереги.
— Куда это вы? — строго спросил он, застыв на пороге моей квартиры.
— Тут у меня подруга живет, — пояснил я. — Загляну на минутку, пока ты прочесываешь местность…
— Понятно. Я вам потом скажу, что можно заходить, — пообещал Серега и, держась за кобуру, шагнул в темноту моей квартиры. Отважный парень. А я нажал на кнопку звонка. Я тоже был отважным парнем, потому что Ленкин муж мог оказаться дома, а наши отношения… Наши отношения не достигли такой степени дружелюбия, когда приветствуются взаимные визиты или хотя бы просто пожимаются руки… И уже никогда не достигнут такой степени.
Что-то мне никто не торопился открывать, и в моем мозгу возникла страшная картина: муж удерживает Ленку, не пускает ее к двери. Я слегка разволновался и забарабанил по двери. Это произвело впечатление, и за дверью раздались шаги. Затем последовал неизбежный процесс разглядывания гостя в «глазок». Я специально отступил на шаг, чтобы меня было лучше видно.
Послышалась какая-то возня, затем защелкали замки, затем дверь приоткрылась.
Не слишком широко, не слишком гостеприимно, из-за чего мое предчувствие присутствия мужа усилилось. Но выглянула все-таки Ленка.
— А вот и я. Как и обещал, — сказал я с дурацкой улыбкой на губах. — Привет. Секунду спустя я понял, что выглядит она чересчур бледной и чересчур напряженной.
— Ко… — успела она сказать и исчезла. Я даже не успел удивиться ее исчезновению. Я даже не успел удивиться тому, что передо мной вдруг оказалось мужское лицо. Я просто почувствовал тычок в живот и резкую обжигающую боль, пронзившую все тело от головы до пяток. Вероятно, я сразу же стал падать. И тот, кто был внутри квартиры и только что сунул мне в живот электрошокер, позаботился, чтобы я упал не назад, на лестничную площадку, а внутрь, в квартиру. Ошибочка — не в квартиру. В ад. Первая буква "а", вторая "д".
40
Миллион лет и пять минут спустя. Тошнота и дрожащий подбородок. А вот руки не дрожат, потому что кисти скованы наручниками, самыми настоящими, стальными, гарантированно прочными и надежными. Я смотрю на них и не понимаю. Я не понимаю, где, что и как. Я не понимаю, почему и за что. Я только лишь понимаю, что шея у меня болит явно не от удара током. Я понимаю, что изо рта у меня течет кровь. И я беспомощен, как новорожденный ребенок. Я бы еще и закричал от ощущения непонятной жестокости окружающего мира, но рот у меня закрыт. Кажется, это скотч, залепивший мне губы, обхвативший щеки и шею.
Потом сверху спускается всемогущая рука Бога. Она дает мне право говорить. Она снимает с моих губ печать молчания, отлепляет с них скотч. Я сразу сплевываю кровь на пол, потом начинаю глубоко дышать, запуская воздух в голодные легкие… Это приводит меня в чувство. Я поднимаю глаза и теперь вижу не серый туман, а вполне конкретное лицо. Я вижу этого бога и я знаю его имя. И первое, что я произношу своими разбитыми, окровавленными губами, это:
— Так это ты, сука!
Он улыбается и хочет что-то сказать в ответ, но тут в квартиру врывается оглушительная трель дверного звонка. Я морщусь от боли, которую мне причиняет этот звук, а Филин реагирует быстро и решительно: он снова заклеивает мне рот. Я не могу говорить и не могу кричать, я едва могу дышать, зато я могу слышать.
— Быстро! — говорит кому-то Филин. Непонятные звуки, длящиеся несколько секунд, потом я вижу две пары ног, спешащих из комнаты. Одна — ноги в кроссовках «Рибок». Другая — в старых, до боли мне знакомых домашних тапочках. Две ноги — мужские. Две другие — женские.
Ленка. Я начинаю грызть скотч, душащий меня, но выходит только младенческое облизывание. Мои руки скованы, а мои ноги… Я их не чувствую.
Из прихожей доносится шепот Филина. Он обращается к Ленке:
— Спроси, кто это…
— Кто там? — послушно произносит Ленка, и ее голос дрожит. Мне это режет уши. Неужели Серега за дверью не сообразит, что здесь что-то не так?!
Неужели он не расслышит страх в ее голосе?!
Не сообразит и не расслышит. Потому что я не расслышал. Куда уж Сереге?!
— Он говорит, что из милиции, что ему нужен Костя, — повторяет Ленка.
— Я сам слышу, что он говорит, — зло перебивает ее Филин. — Открывай.
Плавно. Как в прошлый раз. Шевельнешься, я тебе брюхо вспорю. Эта штука очень острая! чувствуешь?
— Да, — Ленкин голос звучит неестественно спокойно, даже чуть устало.
— Тогда открывай.
Я кричу, я кричу так громко, как только могу, но все тонет в скотче, и мне остается только беспомощно лежать и беспомощно слушать, как открывается дверь, ясный голос Сереги «А Костя…», шум, Ленкин вскрик, опять шум, звук падения, щелчок захлопнувшегося дверного замка. Еще звук — отвратительный и гнетущий, невыносимый, как скрежет металла о стекло.
— Вот и все, — деловито произнес Филин. И я понимаю, что Сереги больше нет.
41
Сначала в комнату вбегает Ленка, она падает передо мной на колени и кричит, захлебываясь страхом, болью и отчаянием:
— Ну что же ты! Зачем ты пришел?! Я же пыталась тебе сказать по телефону, но он мне не давал… Я же…
Филин подходит к ней сзади и бьет кулаком в затылок. Ленка падает рядом со мной, едва успев выставить тонкие бледные руки, и я впервые понимаю, что выглядит она совсем не так, как раньше. Она выглядит больной. Будто ее несколько дней не кормили и не выпускали на улицу. Она с трудом приподнимается, смотрит мне в глаза, и я понимаю, что это так и есть. Ее слезы — катятся по щекам, падают на пол, смешиваясь с кровью, ее и моей кровью. Филин хватает ее за волосы и оттаскивает назад, достает скотч и заматывает Ленке рот. А потом снова бьет ее по лицу. Теперь он поворачивается ко мне.
— Времени мало, а дел много, — говорит он. — Но я успею.
— Я замечаю, что в его правой руке окровавленный финский нож. Филин следит за моим взглядом и понимающе кивает.
— Да-да, — говорит он. — Именно этой штукой я вспорол горло тому менту.
Он лежит в коридоре. Хочешь посмотреть? — И он внимательно смотрит мне в глаза. Я не шевелюсь и не моргаю. Я ненавижу этого человека так, как никого еще не ненавидел в своей жизни. И еще я ненавижу себя. Ленка сидит с закрытыми глазами, ее плечи дрожат, и я ненавижу себя еще больше.
— Ты меня хотя бы узнал? — спрашивает Филин, присаживаясь на корточки передо мной. Теперь лезвие ножа покачивается в паре сантиметров от белков моих глаз. — Помнишь меня, да? Тогда у гостиницы? Зря не купил цветочки своей девушке. Ей было бы сейчас что вспомнить.
Я делаю движение губами.
— Хочешь поговорить? — Филин неожиданно сдирает скотч с моих губ. — Последнее слово приговоренного к смерти — это всегда интересно послушать.
Я делаю несколько глубоких вдохов, потом пытаюсь собрать слюну, чтобы плюнуть в эту мерзкую рожу, но слюны нет, есть только кровь, облепившая мои десны и мою гортань. Язык с трудом ворочается в жаркой и липкой среде. Но кое-как исторгаю из себя:
— Су-ка…
— Ради этого не стоило тебе открывать рот, — замечает Филин и собирается снова замотать мои губы. Я понимаю, что, как только это случится, последует что-то страшное. Поэтому я начинаю быстро, как только могу, — говорить.
— Зачем ты меня не… Не убил тогда…
— Когда твои друзья-менты устроили мне засаду у церкви? — ухмыльнулся Филин. — Я мог бы это сделать. Как мог тебя убить тысячу раз в самых разных местах. Я сотни раз следил за тобой, и ты меня не замечал. Я мог войти в твою квартиру и задушить тебя подушкой, мог взорвать тебя в машине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68