Кто из нас телохранитель?
– Телохранитель, – не оборачиваясь, сказал Юрий, – это совсем не то же самое, что носильщик. В конце концов, если на тебя сейчас нападут, я что – должен буду забросать киллера стеклотарой? И потом, мне еще нужно взломать собственную дверь, а для этого потребуются свободные руки.
– Вот послал Господь работничка, – пыхтя и звякая стеклом, пожаловался Бекешин. – На все у него готов ответ, а я, оказывается, должен таскать тяжести к нему домой да еще ему же за это и платить.
Юрий остановился перед дверью своей квартиры. Ощущение стремительного движения, не оставлявшее его с того момента, как он вышел из кабины груженного медью тягача, казалось, многократно усилилось. Он прикрыл глаза и подумал, что ему сейчас нужна вовсе не пьянка в компании Бекешина, а часов десять крепкого сна. Перед закрытыми глазами немедленно встала дорога, серая лента остро нуждавшегося в ремонте асфальта, стремительно бегущая навстречу и исчезающая под нижним краем широкого лобового стекла. Юрий открыл глаза, тряхнул головой и без колебаний вогнал заостренный конец баллонного ключа между дверью и косяком.
Это был далеко не самый удобный инструмент. Он все время норовил вывернуться из ладоней, старое, сухое, как кость, дерево противно хрустело, трескалось и продавливалось, но язычок замка, отчетливо поблескивавший в узкой щели, не сдвинулся ни на йоту. Бекешин звякал стеклом и недовольно ворчал за спиной – что-то о ресторане, о девочках, которых при желании можно было вызвать прямо к нему на дом, о впустую теряемом времени, о взломщиках, у которых руки растут из известного места и которые при этом мнят себя крутыми бодигардами, – и Юрий уже начал всерьез подумывать о том, чтобы разом покончить со всей этой бодягой, просто саданув по замку ногой, но тут позади него щелкнул замок, протяжно заскрипели нуждавшиеся в смазке дверные петли, и пронзительный старушечий голос завопил на весь подъезд:
– Ax вы, хулиганье! Ах вы, ворюги! Вы что это делаете, бандиты?! А ну марш отсюда! Я уже милицию вызвала!
– Тише, тише, мамаша, – успокаивающе забормотал Бекешин.
– Вот я тебе покажу тише! – громче прежнего завопила старуха. – Я тебе покажу тише, рожа поганая, алкаш!
Юрий вздохнул, перестал терзать дверь и обернулся.
– Здравствуйте, тетя Маша, – сказал он. – Это я, Видите, никак домой не попаду…
Соседка замолчала, близоруко прищурилась и тихо охнула.
– Юрик?! Ты живой? А говорили ведь… Говорили, что ты погиб. С моста, сказали, в реку упал вместе с машиной. Квартиру забрать хотели, умники. А я им сказала: через мой труп. Пока своими глазами его мертвого не увижу – не видать вам квартиры как своих ушей. Так и сказала. И печать навесить не дала.
– Ого, – тихо сказал Бекешин и деликатно звякнул стеклом.
– Ну, тетя Маша, – растерянно сказал Юрий. – Спасибо вам огромное, конечно, только… Как же это вы не дали им квартиру опечатать? Как это вам удалось?
– Да, – сказал Бекешин, – это интересно.
Старуха строго поджала морщинистые губы.
– Как удалось, как удалось… Они печать-то навесили, да я тоже не лыком шита. Пождала недельку да и сорвала ее от греха подальше. А когда они опять явились – участковый, значит, и из жилконторы один, лысоватый такой, с папочкой, – сказала, что ты вернулся, только дома тебя нету. Ну, за квартиру, натурально, пришлось платить. За коммунальные услуги опять же… Они походили-походили да и успокоились. Им ведь главное, чтобы квартплата шла, а жив человек или помер давно – им без разницы.
– Ну, тетя Маша, – повторил Юрий. – А если бы я и вправду погиб, тогда как же?
– Вот еще, – фыркнула соседка. – С чего бы это тебе погибать? В Чечне уцелел, а тут погиб? Мать твоя, покойница, знаешь как говорила, когда от тебя подолгу писем не было? Пока, говорит, человека кто-то ждет, он помереть никак не может. Возьми ключ-то, чего дверь ломаешь? Забыл, что ли, где у тебя ключ запасной?
– Забыл, – сказал Юрий, предварительно сглотнув застрявший в горле тугой ком. – Представляете?
– Да уж представляю, – с неопределенной интонацией ответила соседка. – Где пропадал-то столько времени? Я уж и сомневаться начала потихонечку. Чего, думаю, дура старая, в историю влезла? А ну как он и вовсе не вернется? С квартирой-то чего делать, квартирантов, что ли, пускать?
– Так, – сказал Юрий, – носило по свету…
– Зато на пользу пошло, – сказала тетя Маша, отдавая ключ. – Вон костюмчик какой. Как в кино.
– Да уж, – вздохнул Юрий, – на пользу… Я вам деньги должен, тетя Маша…
– Должен, должен, – кивнула та. – Я и отказываться не стану. Тяжеловато, знаешь, с одной пенсии за две квартиры платить. Только это успеется. Гляди, друг-то твой уже совсем устал, сейчас бутылки ронять начнет.
– Факт, – слегка сдавленным голосом подтвердил Бекешин.
– Может, зайдете, тетя Маша? – предложил Юрий, отпирая дверь.
– В другой раз, – ответила соседка. – Куда мне, старой галоше, с молодыми за один стол? У вас свои разговоры, у меня свои… Да и не пью я это ваше заграничное. Ты меня, коли охота не пропадет, потом красненьким угостишь, вот и ладно будет.
– Непременно, тетя Маша, – сказал Юрий. – Спасибо вам огромное, Он пропустил изнемогающего под тяжестью бутылок Бекешина в прихожую, вошел сам и с облегчением захлопнул за собой дверь. Бекешин, мелко семеня ногами, как будто ему приспичило по малой нужде, вбежал в комнату и с громким вздохом облегчения обрушил свою ношу на диван.
– Черт, – сказал он, – все руки свело. Думал, не донесу… Слушай, у тебя соседка сделана из чистого золота. Уступи, а? Мне бы такая оч-чень не помешала. И дома, и на работе. Особенно на работе.
– А ты уверен? – спросил Юрий. – Может быть, как раз и помешала бы?
Бекешин на секунду помрачнел.
– М-да, – сказал он, – пожалуй… Опять ты за свое, Фил. Бизнес и честность – две вещи несовместимые… Господь с тобой, оставайся при своей соседке. Тем более что один блюститель чистоты нравов у меня уже появился.
Юрий слушал его и почти не слышал. Он пытался как-то совместить все еще продолжавшееся внутри него стремительное движение с застывшим покоем этой пыльной малогабаритной квартирки с обшарпанными обоями и убогой, рассыпающейся от старости мебелью. Совмещение никак не получалось, он чувствовал себя чужим в этих стенах, абсолютно чужим, случайно заглянувшим сюда зевакой, и это было страшно, потому что эти стены видели, как он рос – день за днем, год за годом… Он знал, что если не полениться и выволочь из узкого пространства между древним платяным шкафом и стеной десятилетиями копившийся там хлам наподобие изгрызенных молью ковровых дорожек и рогожных мешков с пришедшими в окончательную негодность носильными вещами и обувью, то на обоях, примерно на уровне пояса, обнаружится здоровенная дыра, которую расковырял семилетний Юра Филатов, стоя в углу и отбывая наказание за то, что украл из лежавшей на столе пачки сигарету и тайком выкурил ее в туалете.
Он видел фотографии на стене и стоявшую на телевизоре фарфоровую статуэтку, изображавшую юного Пушкина, – ту самую, которую в юности выиграла на конкурсе чтецов мама, – но все это теперь существовало отдельно от него, само по себе, навсегда увязнув в прошлом, как муха в янтаре. Это были просто вещи – старые, мертвые, никому не нужные вещи. В них не было отца и мамы, в них не было даже памяти об отце и маме. Память была внутри Юрия, только внутри него и нигде больше, и это открытие почему-то вызывало печаль, граничившую с физической болью.
– Слушай, – сказал позади него Бекешин, – ну и конура! Ты меня, конечно, извини, но это положение надо в корне менять.
– Менять, – повторил Юрий. Слова Бекешина неожиданно прозвучали в унисон его собственным мыслям. – Менять… От этих изменений, Гошка, на самом деле ничто не меняется. И потом, бывали уже здесь такие, как ты.., реформаторы.
– И что? – с огромным интересом спросил Бекешин. Он без спроса вынул из-под юного Пушкина вязаную кружевную салфетку, встряхнул ее, чихнув от взлетевшего облака пыли, и принялся протирать ею запыленную поверхность стола.
– Как видишь, – ответил Юрий.
– Странно, – заметил Бекешин, со стуком выставляя на стол бутылки. – Хреновые какие-то тебе попадались реформаторы. Куда они все подевались-то?
– Умерли, – просто ответил Юрий.
Бекешин вздрогнул и на мгновение замер, держа на весу квадратную бутылку “Кэнэдиан олд”. “Черт, – подумал он. – Это еще что такое? Неужто намек? Неужто этот медведь все время водил меня за нос, а теперь вот решил, что хватит? А что, местечко подходящее. Квартира стоит запертой Бог знает сколько времени, квартплата поступает регулярно, хозяин не то жив, не то помер… Когда еще меня здесь найдут…"
– Это что, намек? – осторожно спросил он.
– Что? – Филатов, казалось, проснулся. – Какой еще намек? А, ты про это… Да ну, какие, к черту, намеки! Просто реформы, Гошка, – дело трудоемкое и опасное, ну их к дьяволу. За них всегда приходится отвечать. Перед потомками, перед судом истории, а то и просто перед судом – районным, к примеру, или городским… А бывают случаи, когда дело просто не успевает дойти до суда. Леший с ними, с реформами. Слушай, а про закуску-то мы и не подумали! Жратвы-то в доме ни крошки!
– А я не жрать сюда пришел, – борясь с неприятным осадком, который оставили в душе рассуждения Филатова о реформах и реформаторах, провозгласил Бекешин. – Я намерен надраться до поросячьего визга, и я это сделаю. И ты тоже. На этом я настаиваю как твой работодатель.
Он решительно скинул пиджак, ослабил узел галстука и закатал рукава сорочки, чтобы ненароком не вытереть манжетами пыль с какой-нибудь непротертой плоскости. Теперь стало видно, что из одного брючного кармана у него торчит антенна мобильника, а из другого – изогнутая рукоятка “ругера”. Добродушно выругавшись, Бекешин выгрузил все это добро на диван и придвинул к столу скрипучий полумягкий стул.
– Ну, – сказал он, энергично потирая ладони, – не ради пьянки окаянной, а токмо здоровья для! Тащи рюмки, противник реформ! Хватит болтать, пора браться за дело!
И они взялись за дело. Начали они с “Кэнэдиан олд”, продолжили “Джонни Уокером”, а когда очередь наконец дошла до обыкновенной водки, Бекешин донес рюмку до рта, посмотрел на нее страдальческим взглядом, медленно закрыл глаза и вдруг без предупреждения, боком, как мешок, упал со стула на пол, продолжая сжимать рюмку в кулаке. Стул опрокинулся, водка потекла по щелястому полу.
– Да здравствуют реформы! – лежа на полу, провозгласил Бекешин. – Позвони девочкам, – добавил он ясным, абсолютно трезвым голосом и немедленно захрапел.
Юрий удивленно задрал брови и встал. Стул у него за спиной с громким стуком упал на пол, и Юрий понял, что намеченная Бекешиным перед началом застолья программа выполнена на сто процентов. Может быть, даже на сто двадцать, потому что ни о каком поросячьем визге теперь не могло быть и речи: судя по доносившемуся из-под стола храпу, Бекешин спал каменным сном мертвецки пьяного человека.
Он обошел стол, инстинктивно стараясь держаться от него подальше, чтобы не опрокинуть стоявшие на нем бутылки – как пустые, так и полные, – и, с трудом сохранив равновесие, опустился на корточки перед Бекешиным. Попытки привести его в чувство не дали никакого результата.
Юрий еще немного посидел на корточках, с пьяной обстоятельностью размышляя о том, почему люди так упорно и с таким удовольствием убивают свое драгоценное время и гробят свое не менее драгоценное здоровье, добровольно накачиваясь лошадиными дозами апробированных токсинов. Потом до него как-то вдруг дошло, что горестными размышлениями делу не поможешь. Тогда он подхватил безвольно обвисшее тело Бекешина под мышки и волоком препроводил своего работодателя на диван.
Здесь вышла заминка. Оказалось, что на диване полно посторонних предметов:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
– Телохранитель, – не оборачиваясь, сказал Юрий, – это совсем не то же самое, что носильщик. В конце концов, если на тебя сейчас нападут, я что – должен буду забросать киллера стеклотарой? И потом, мне еще нужно взломать собственную дверь, а для этого потребуются свободные руки.
– Вот послал Господь работничка, – пыхтя и звякая стеклом, пожаловался Бекешин. – На все у него готов ответ, а я, оказывается, должен таскать тяжести к нему домой да еще ему же за это и платить.
Юрий остановился перед дверью своей квартиры. Ощущение стремительного движения, не оставлявшее его с того момента, как он вышел из кабины груженного медью тягача, казалось, многократно усилилось. Он прикрыл глаза и подумал, что ему сейчас нужна вовсе не пьянка в компании Бекешина, а часов десять крепкого сна. Перед закрытыми глазами немедленно встала дорога, серая лента остро нуждавшегося в ремонте асфальта, стремительно бегущая навстречу и исчезающая под нижним краем широкого лобового стекла. Юрий открыл глаза, тряхнул головой и без колебаний вогнал заостренный конец баллонного ключа между дверью и косяком.
Это был далеко не самый удобный инструмент. Он все время норовил вывернуться из ладоней, старое, сухое, как кость, дерево противно хрустело, трескалось и продавливалось, но язычок замка, отчетливо поблескивавший в узкой щели, не сдвинулся ни на йоту. Бекешин звякал стеклом и недовольно ворчал за спиной – что-то о ресторане, о девочках, которых при желании можно было вызвать прямо к нему на дом, о впустую теряемом времени, о взломщиках, у которых руки растут из известного места и которые при этом мнят себя крутыми бодигардами, – и Юрий уже начал всерьез подумывать о том, чтобы разом покончить со всей этой бодягой, просто саданув по замку ногой, но тут позади него щелкнул замок, протяжно заскрипели нуждавшиеся в смазке дверные петли, и пронзительный старушечий голос завопил на весь подъезд:
– Ax вы, хулиганье! Ах вы, ворюги! Вы что это делаете, бандиты?! А ну марш отсюда! Я уже милицию вызвала!
– Тише, тише, мамаша, – успокаивающе забормотал Бекешин.
– Вот я тебе покажу тише! – громче прежнего завопила старуха. – Я тебе покажу тише, рожа поганая, алкаш!
Юрий вздохнул, перестал терзать дверь и обернулся.
– Здравствуйте, тетя Маша, – сказал он. – Это я, Видите, никак домой не попаду…
Соседка замолчала, близоруко прищурилась и тихо охнула.
– Юрик?! Ты живой? А говорили ведь… Говорили, что ты погиб. С моста, сказали, в реку упал вместе с машиной. Квартиру забрать хотели, умники. А я им сказала: через мой труп. Пока своими глазами его мертвого не увижу – не видать вам квартиры как своих ушей. Так и сказала. И печать навесить не дала.
– Ого, – тихо сказал Бекешин и деликатно звякнул стеклом.
– Ну, тетя Маша, – растерянно сказал Юрий. – Спасибо вам огромное, конечно, только… Как же это вы не дали им квартиру опечатать? Как это вам удалось?
– Да, – сказал Бекешин, – это интересно.
Старуха строго поджала морщинистые губы.
– Как удалось, как удалось… Они печать-то навесили, да я тоже не лыком шита. Пождала недельку да и сорвала ее от греха подальше. А когда они опять явились – участковый, значит, и из жилконторы один, лысоватый такой, с папочкой, – сказала, что ты вернулся, только дома тебя нету. Ну, за квартиру, натурально, пришлось платить. За коммунальные услуги опять же… Они походили-походили да и успокоились. Им ведь главное, чтобы квартплата шла, а жив человек или помер давно – им без разницы.
– Ну, тетя Маша, – повторил Юрий. – А если бы я и вправду погиб, тогда как же?
– Вот еще, – фыркнула соседка. – С чего бы это тебе погибать? В Чечне уцелел, а тут погиб? Мать твоя, покойница, знаешь как говорила, когда от тебя подолгу писем не было? Пока, говорит, человека кто-то ждет, он помереть никак не может. Возьми ключ-то, чего дверь ломаешь? Забыл, что ли, где у тебя ключ запасной?
– Забыл, – сказал Юрий, предварительно сглотнув застрявший в горле тугой ком. – Представляете?
– Да уж представляю, – с неопределенной интонацией ответила соседка. – Где пропадал-то столько времени? Я уж и сомневаться начала потихонечку. Чего, думаю, дура старая, в историю влезла? А ну как он и вовсе не вернется? С квартирой-то чего делать, квартирантов, что ли, пускать?
– Так, – сказал Юрий, – носило по свету…
– Зато на пользу пошло, – сказала тетя Маша, отдавая ключ. – Вон костюмчик какой. Как в кино.
– Да уж, – вздохнул Юрий, – на пользу… Я вам деньги должен, тетя Маша…
– Должен, должен, – кивнула та. – Я и отказываться не стану. Тяжеловато, знаешь, с одной пенсии за две квартиры платить. Только это успеется. Гляди, друг-то твой уже совсем устал, сейчас бутылки ронять начнет.
– Факт, – слегка сдавленным голосом подтвердил Бекешин.
– Может, зайдете, тетя Маша? – предложил Юрий, отпирая дверь.
– В другой раз, – ответила соседка. – Куда мне, старой галоше, с молодыми за один стол? У вас свои разговоры, у меня свои… Да и не пью я это ваше заграничное. Ты меня, коли охота не пропадет, потом красненьким угостишь, вот и ладно будет.
– Непременно, тетя Маша, – сказал Юрий. – Спасибо вам огромное, Он пропустил изнемогающего под тяжестью бутылок Бекешина в прихожую, вошел сам и с облегчением захлопнул за собой дверь. Бекешин, мелко семеня ногами, как будто ему приспичило по малой нужде, вбежал в комнату и с громким вздохом облегчения обрушил свою ношу на диван.
– Черт, – сказал он, – все руки свело. Думал, не донесу… Слушай, у тебя соседка сделана из чистого золота. Уступи, а? Мне бы такая оч-чень не помешала. И дома, и на работе. Особенно на работе.
– А ты уверен? – спросил Юрий. – Может быть, как раз и помешала бы?
Бекешин на секунду помрачнел.
– М-да, – сказал он, – пожалуй… Опять ты за свое, Фил. Бизнес и честность – две вещи несовместимые… Господь с тобой, оставайся при своей соседке. Тем более что один блюститель чистоты нравов у меня уже появился.
Юрий слушал его и почти не слышал. Он пытался как-то совместить все еще продолжавшееся внутри него стремительное движение с застывшим покоем этой пыльной малогабаритной квартирки с обшарпанными обоями и убогой, рассыпающейся от старости мебелью. Совмещение никак не получалось, он чувствовал себя чужим в этих стенах, абсолютно чужим, случайно заглянувшим сюда зевакой, и это было страшно, потому что эти стены видели, как он рос – день за днем, год за годом… Он знал, что если не полениться и выволочь из узкого пространства между древним платяным шкафом и стеной десятилетиями копившийся там хлам наподобие изгрызенных молью ковровых дорожек и рогожных мешков с пришедшими в окончательную негодность носильными вещами и обувью, то на обоях, примерно на уровне пояса, обнаружится здоровенная дыра, которую расковырял семилетний Юра Филатов, стоя в углу и отбывая наказание за то, что украл из лежавшей на столе пачки сигарету и тайком выкурил ее в туалете.
Он видел фотографии на стене и стоявшую на телевизоре фарфоровую статуэтку, изображавшую юного Пушкина, – ту самую, которую в юности выиграла на конкурсе чтецов мама, – но все это теперь существовало отдельно от него, само по себе, навсегда увязнув в прошлом, как муха в янтаре. Это были просто вещи – старые, мертвые, никому не нужные вещи. В них не было отца и мамы, в них не было даже памяти об отце и маме. Память была внутри Юрия, только внутри него и нигде больше, и это открытие почему-то вызывало печаль, граничившую с физической болью.
– Слушай, – сказал позади него Бекешин, – ну и конура! Ты меня, конечно, извини, но это положение надо в корне менять.
– Менять, – повторил Юрий. Слова Бекешина неожиданно прозвучали в унисон его собственным мыслям. – Менять… От этих изменений, Гошка, на самом деле ничто не меняется. И потом, бывали уже здесь такие, как ты.., реформаторы.
– И что? – с огромным интересом спросил Бекешин. Он без спроса вынул из-под юного Пушкина вязаную кружевную салфетку, встряхнул ее, чихнув от взлетевшего облака пыли, и принялся протирать ею запыленную поверхность стола.
– Как видишь, – ответил Юрий.
– Странно, – заметил Бекешин, со стуком выставляя на стол бутылки. – Хреновые какие-то тебе попадались реформаторы. Куда они все подевались-то?
– Умерли, – просто ответил Юрий.
Бекешин вздрогнул и на мгновение замер, держа на весу квадратную бутылку “Кэнэдиан олд”. “Черт, – подумал он. – Это еще что такое? Неужто намек? Неужто этот медведь все время водил меня за нос, а теперь вот решил, что хватит? А что, местечко подходящее. Квартира стоит запертой Бог знает сколько времени, квартплата поступает регулярно, хозяин не то жив, не то помер… Когда еще меня здесь найдут…"
– Это что, намек? – осторожно спросил он.
– Что? – Филатов, казалось, проснулся. – Какой еще намек? А, ты про это… Да ну, какие, к черту, намеки! Просто реформы, Гошка, – дело трудоемкое и опасное, ну их к дьяволу. За них всегда приходится отвечать. Перед потомками, перед судом истории, а то и просто перед судом – районным, к примеру, или городским… А бывают случаи, когда дело просто не успевает дойти до суда. Леший с ними, с реформами. Слушай, а про закуску-то мы и не подумали! Жратвы-то в доме ни крошки!
– А я не жрать сюда пришел, – борясь с неприятным осадком, который оставили в душе рассуждения Филатова о реформах и реформаторах, провозгласил Бекешин. – Я намерен надраться до поросячьего визга, и я это сделаю. И ты тоже. На этом я настаиваю как твой работодатель.
Он решительно скинул пиджак, ослабил узел галстука и закатал рукава сорочки, чтобы ненароком не вытереть манжетами пыль с какой-нибудь непротертой плоскости. Теперь стало видно, что из одного брючного кармана у него торчит антенна мобильника, а из другого – изогнутая рукоятка “ругера”. Добродушно выругавшись, Бекешин выгрузил все это добро на диван и придвинул к столу скрипучий полумягкий стул.
– Ну, – сказал он, энергично потирая ладони, – не ради пьянки окаянной, а токмо здоровья для! Тащи рюмки, противник реформ! Хватит болтать, пора браться за дело!
И они взялись за дело. Начали они с “Кэнэдиан олд”, продолжили “Джонни Уокером”, а когда очередь наконец дошла до обыкновенной водки, Бекешин донес рюмку до рта, посмотрел на нее страдальческим взглядом, медленно закрыл глаза и вдруг без предупреждения, боком, как мешок, упал со стула на пол, продолжая сжимать рюмку в кулаке. Стул опрокинулся, водка потекла по щелястому полу.
– Да здравствуют реформы! – лежа на полу, провозгласил Бекешин. – Позвони девочкам, – добавил он ясным, абсолютно трезвым голосом и немедленно захрапел.
Юрий удивленно задрал брови и встал. Стул у него за спиной с громким стуком упал на пол, и Юрий понял, что намеченная Бекешиным перед началом застолья программа выполнена на сто процентов. Может быть, даже на сто двадцать, потому что ни о каком поросячьем визге теперь не могло быть и речи: судя по доносившемуся из-под стола храпу, Бекешин спал каменным сном мертвецки пьяного человека.
Он обошел стол, инстинктивно стараясь держаться от него подальше, чтобы не опрокинуть стоявшие на нем бутылки – как пустые, так и полные, – и, с трудом сохранив равновесие, опустился на корточки перед Бекешиным. Попытки привести его в чувство не дали никакого результата.
Юрий еще немного посидел на корточках, с пьяной обстоятельностью размышляя о том, почему люди так упорно и с таким удовольствием убивают свое драгоценное время и гробят свое не менее драгоценное здоровье, добровольно накачиваясь лошадиными дозами апробированных токсинов. Потом до него как-то вдруг дошло, что горестными размышлениями делу не поможешь. Тогда он подхватил безвольно обвисшее тело Бекешина под мышки и волоком препроводил своего работодателя на диван.
Здесь вышла заминка. Оказалось, что на диване полно посторонних предметов:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52