два пиджака, один галстук, дорогое портмоне, мобильник и даже револьвер двадцать второго калибра. Юрий прицелился из револьвера в экран старенького черно-белого “Рекорда” и чуть было не выстрелил, но все-таки передумал и положил револьвер в мамино кресло. Расчистив место, он водрузил Бекешина на диван, разогнулся и, отдуваясь, слегка заплетающимся языком произнес:
– Лежи, – тело. Здесь ты будешь в полной сохранности. Это я тебе как твой телохранитель говорю…
Он чувствовал, что пьян весьма основательно, но не очень огорчался по этому поводу. По крайней мере, теперь исчезло ощущение стремительного полета, донимавшее его целый день. Правда, пол под ногами все равно шевелился, как живой, а стены все время норовили опрокинуться, но сам Юрий при этом оставался на месте и, кажется, даже мог размышлять.
Он вернулся к столу, поднял свой опрокинутый стул и уселся на него верхом, потому что на диване храпел Бекешин, а в кресле лежало бекешинское барахло. Он чувствовал, что теперь настало самое время остановиться и подумать, но думать оказалось тяжело. Бегать, стрелять и угонять грузовики было проще, чем пытаться что-то понять во всей этой каше, продираясь сквозь вязкий алкогольный туман.
Юрий попробовал восстановить в памяти события последовательно, шаг за шагом, выстроить их в колонну по одному и хотя бы таким образом попытаться отделить причины от следствий и подозреваемых от жертв. Как и следовало ожидать, из этого ровным счетом ничего не вышло. В голову все время лезли какие-то посторонние подробности, имевшие очень яркую эмоциональную окраску, но абсолютно не относящиеся к делу. Вспоминалась почему-то Татьянка и ее манера разговаривать глазами, неизменно приводившая Юрия в сильнейшее смущение. Вспоминался угрюмый Петрович, с утра до вечера с размеренностью промышленного полуавтомата коловший во дворе за сараем дрова и с ворчанием латавший сгнивший на корню забор вокруг Татьянкиного “имения”. Как живой, стоял перед глазами вечно небритый и до самого конца непонятный капитан Каляксин – как он встал из-за стола, нахлобучил на остроконечную плешь свою засаленную фуражку и сказал: “Вернемся – допьем”.
Потом откуда-то из наглухо запертых подвалов памяти невесть как просочился, вырвался и уселся на продавленный диван рядом с храпящим Бекешиным Женька Арцыбашев – Цыба, друг детства, умница, фантазер, насмешник, банкир.., реформатор, черт бы его побрал! – уселся, забросил ногу на ногу, крестом раскинул руки по спинке дивана, посмотрел на Юрия, насмешливо выпятив нижнюю губу, и сказал почему-то голосом Бекешина: “Деньги, старина Фил – это страшная сила…” На нем был просторный полосатый халат, из-под которого выглядывали идеально отутюженные брюки и начищенные до немыслимого блеска кожаные туфли. Юрий разглядел на халате большое красное пятно, как от пролитого вина, с аккуратным черным отверстием посередине, напрягся изо всех сил и сделал так, что Арцыбашева не стало. “Во второй раз, – подумал он. – Во второй раз я сделал так, чтобы его не стало. Только теперь мне для этого понадобилось всего лишь тряхнуть головой, а тогда пришлось стрелять. Да, деньги – страшная сила… Интересно все-таки, кого эта сила сжевала на сей раз?"
Потом ему пришло в голову, что было бы не худо узнать, как там Петрович. Как-никак, прошла уже целая неделя. За это время можно было решить, остаться на этом свете или отправиться на тот; Поговорить со старым пропойцей, узнать, как там его драгоценные кишки… Татьянке привет передать и вообще…
Он встал, предусмотрительно поймав за спинку стул, который опять вознамерился упасть. Его качнуло. “Надрался как сапожник, – подумал он. – Нашел время…"
Телефон, как живой, вывернулся из его руки и тоже попытался спрыгнуть на голые доски пола. Юрий поймал его, погрозил своенравному аппарату пальцем и снял трубку. В трубке было тихо, как в могиле.
– Ага, – сказал Юрий, – понятненько… Плату за телефон тетя Маша просто не потянула… Мог бы и раньше догадаться.
Он аккуратно положил трубку на рычаги и вдруг вспомнил, что в кресле, погребенный под двумя скомканными пиджаками, лежит мобильник Бекешина. Это была идея.
– Ничего, – копаясь в загромоздившей кресло груде барахла, пробормотал Юрий, адресуясь к заливисто храпящему Бекешину. – От одного звонка не обеднеешь…
Уже взяв трубку в руку, он посмотрел на часы и с некоторым трудом сообразил, что звонить в больницу в первом часу ночи, пожалуй, все-таки не стоит. Да еще в таком состоянии… Дежурный врач пошлет его к чертовой матери и будет абсолютно прав. “Завтра, – решил он. – Проспимся, примем душ, съездим на АТС, оплатим все счета и тогда уж позвоним – трезвые, свежие и на абсолютно законных основаниях. И без этого храпуна за спиной, между прочим. Храпеть-то он храпит, но вот спрашивается: чего он ко мне пристал как банный лист? Сто лет без меня обходился, а теперь ни на шаг. Подставил я его, видите ли… Я его подставил, а он мне – костюмчик новый, денег полный карман, работу непыльную плюс любовь до гроба и целое море спирта. Черт его разберет, что ему от меня надо. У богатых свои причуды. Это как у классика: пусть нас минует пуще всяких бед и барский гнев, и барская любовь”.
«Что-то я сегодня слишком подозрителен, – подумал он. – Недобрый я сегодня какой-то, нехороший. Это потому, наверное, что некстати вспомнился мне Цыба с его широко разрекламированной дружбой. Или наоборот? Может, это Женька пришел мне в голову как раз потому; что я сегодня в миноре и никого не люблю? Спать пора, Филарет, он же лейтенант фил, он же Понтя Филат. Утро вечера мудренее…»
Он оглянулся, ища, куда бы сунуть телефон, чтобы завтра поутру Бекешин его не забыл, и тут мобильник в его руке издал мелодичную трель. Не успев подумать, Юрий автоматически нажал на кнопку и поднес трубку к уху.
– Не спишь? – сказал в трубке совершенно незнакомый голос. – Молодец. Не время сейчас спать. Дружок твой где? С тобой, что ли?
– Д-да, – неуверенно ответил Юрий, оглянувшись на храпящего Бекешина. Он никак не мог понять, кто ему звонит и почему звонит не к соседке, например, а на мобильник Бекешина. Как этот незнакомец мог узнать, что Бекешин у него? И откуда ему могло стать известно, что трубку возьмет именно Юрий?
– Что ты мямлишь? – сердито спросил голос. – Он рядом, да?
– М-м-м.., да, – сказал Юрий, мучительно пытаясь сообразить, что должна означать вся эта чертовщина.
– Хорошо, – сказал голос. – Это хорошо… Судя по твоему голосу, вы там пьете. Это правильно. Только не перестарайся. Попытайся накачать его как следует и выяснить, что ему известно. И будь осторожен. По-моему, ты сам не понимаешь, насколько он опасен. У меня тут возникли кое-какие соображения по этому поводу. Перезвони мне завтра ближе к обеду. Необходимо встретиться и все обсудить.
– Да, – сказал Юрий, но его собеседник уже дал отбой.
Юрий сложил телефон и осторожно, как взведенную гранату, опустил его на край стола. До него наконец-то дошло, что звонок был адресован вовсе не ему, а Бекешину, а вот разговор шел, похоже, именно о нем. Это его ведено было держать при себе, накачать как следует и выяснить, что ему известно. Это его назвали опасным человеком… Или не его все-таки?
Юрий посмотрел на Бекешина. Друг Гошка уже успел перевернуться на живот и больше не храпел. Юрий встал, подошел к дивану и осторожно тряхнул Бекешина за плечо. Тот не отреагировал, и Юрий тряхнул его немного сильнее. Бекешин повернулся на спину, пошлепал мокрыми губами и сказал:
– Здравствуйте, девочки. Сегодня я плачу за все… Юрий выпустил его плечо, вернулся к столу и налил себе водки. Хмеля у него не осталось ни в одном глазу.
Глава 13
Андрей Михайлович Горечаев принял посетителя в своем скромном кабинете, расположенном на шестнадцатом этаже сверкающего зеркальным стеклом небоскреба, который показывали по телевизору всякий раз, когда в стране возникали очередные проблемы с электроэнергией. Сидя спиной к огромному, от пола до потолка, забранному вертикальными жалюзи окну, Андрей Михайлович строго посмотрел на вошедшего из-под нависающих седых бровей и жестом пригласил его сесть.
Посетитель с некоторой опаской ступил на пушистый ковер, отодвинул от стола для заседаний легкий металлический стул и опустился на самый его краешек, торчком пристроив на жирных коленях пухлую кожаную папку на “молнии”.
Он был грузен, гладок, далеко не стар, прекрасно одет и при иных обстоятельствах, наверное, весьма солиден и даже величав. Теперь же, однако, никаким величием от него и не пахло. Пахло от него недоумением, легким испугом и тупой трусливой решимостью врать до конца и до конца же валить все на других. Что именно нужно валить на своих коллег и подчиненных, этот индюк, похоже, еще не знал, и на мгновение Андрей Михайлович даже проникся жалостью к этому заплывшему жиром ничтожеству. “Кой черт, – подумал он, – в зародыше давя это неуместное чувство. За что его жалеть? Сам во всем виноват. Три высших образования! Обширный и безупречный послужной список! Морда, как у министра, голос, как у диктора Центрального телевидения, и при этом мозгов меньше, чем у курицы. Любой торгаш из подземного перехода на его месте сразу же сообразил бы, что дело пахнет керосином, и бежал бы от этой должности, как от бубонной чумы, а этот жирный павлин до сих пор уверен, что он – пуп земли… Да нет, – поправил себя Горечаев, пристально и неодобрительно разглядывая сидевшего на дальнем конце стола для заседаний человека. – Уверенности у него явно поубавилось. Что-то он начал чувствовать. Вот мы сейчас и узнаем, что именно…"
– Слушаю вас, – сказал он холодно.
– С-собственно, я… – с запинкой произнес посетитель. – Я, видите ли, не совсем представляю… Я по вызову.., собственно.
– Да? – подпустив в голос еще немного мороза, поднял брови Горечаев. – Фамилия?
– Моя?
– Свою я знаю. Как ваша фамилия?
– С-сидо… Простите. Иванов. Николай Изяславович Иванов.
– Так Иванов или Сидоров? – грозно спросил Андрей Михайлович, думая о том, что расставаться с таким ценным кадром будет безумно жаль: такого кретина теперь ни за какие деньги не сыщешь.
– Иванов, – нащупав наконец под ногами твердую почву, с видимым облегчением сказал посетитель. – Это меня в детстве Сидоровым дразнили. Ну, знаете;
Иванов, Петров, Сидоров…
Горечаев скорбно покивал, как будто только что подтвердились самые худшие его предположения.
– Да, – сказал он. – Николай Изяславович… А отца вашего в детстве как звали – Изей?
– П-позв2ольте, – робко возмутился Иванов. – П-при чем тут мой отец? Почему – Изей? С-славой его звали.., наверное. Я его детства, видите ли, не помню.
– А почему же тогда утверждаете, что Славой? – подозрительно поинтересовался Горечаев. – Изяслав. Я бы называл его Изей,.. Впрочем, это к делу не относится. Так по какому вы вопросу? Постарайтесь быть кратким, у меня мало времени.
Для усиления эффекта он посмотрел на часы и снова принялся сверлить окончательно потерявшегося Николая Изяславовича холодным недоброжелательным взглядом.
– А-ап… – сказал Николай Изяславович. – А-асс…
Он был готов. “Слизняк”, – подумал Горечаев и сделал вид, что спохватился.
– Ах, да, – сказал он, – Иванов… Фирма “Трансэнерго”?
– С-совершенно верно, – утирая выступивший на холеной морде пот наодеколоненным носовым платком, подтвердил Иванов.
– Прекрасно, – деловито сказал Горечаев. – На какой срок рассчитываете, Иванов?
Николай Изяславович издал горлом какой-то странный писк, прокашлялся и осторожно спросил, с перепугу позабыв заикаться:
– Какой срок?
– Ясно, что не директорства, – пренебрежительно бросил Горечаев. – Я имел в виду срок тюремного заключения, который вы рассчитываете получить за ваши художества.
Иванов громко икнул и испуганно прикрыл рот носовым платком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
– Лежи, – тело. Здесь ты будешь в полной сохранности. Это я тебе как твой телохранитель говорю…
Он чувствовал, что пьян весьма основательно, но не очень огорчался по этому поводу. По крайней мере, теперь исчезло ощущение стремительного полета, донимавшее его целый день. Правда, пол под ногами все равно шевелился, как живой, а стены все время норовили опрокинуться, но сам Юрий при этом оставался на месте и, кажется, даже мог размышлять.
Он вернулся к столу, поднял свой опрокинутый стул и уселся на него верхом, потому что на диване храпел Бекешин, а в кресле лежало бекешинское барахло. Он чувствовал, что теперь настало самое время остановиться и подумать, но думать оказалось тяжело. Бегать, стрелять и угонять грузовики было проще, чем пытаться что-то понять во всей этой каше, продираясь сквозь вязкий алкогольный туман.
Юрий попробовал восстановить в памяти события последовательно, шаг за шагом, выстроить их в колонну по одному и хотя бы таким образом попытаться отделить причины от следствий и подозреваемых от жертв. Как и следовало ожидать, из этого ровным счетом ничего не вышло. В голову все время лезли какие-то посторонние подробности, имевшие очень яркую эмоциональную окраску, но абсолютно не относящиеся к делу. Вспоминалась почему-то Татьянка и ее манера разговаривать глазами, неизменно приводившая Юрия в сильнейшее смущение. Вспоминался угрюмый Петрович, с утра до вечера с размеренностью промышленного полуавтомата коловший во дворе за сараем дрова и с ворчанием латавший сгнивший на корню забор вокруг Татьянкиного “имения”. Как живой, стоял перед глазами вечно небритый и до самого конца непонятный капитан Каляксин – как он встал из-за стола, нахлобучил на остроконечную плешь свою засаленную фуражку и сказал: “Вернемся – допьем”.
Потом откуда-то из наглухо запертых подвалов памяти невесть как просочился, вырвался и уселся на продавленный диван рядом с храпящим Бекешиным Женька Арцыбашев – Цыба, друг детства, умница, фантазер, насмешник, банкир.., реформатор, черт бы его побрал! – уселся, забросил ногу на ногу, крестом раскинул руки по спинке дивана, посмотрел на Юрия, насмешливо выпятив нижнюю губу, и сказал почему-то голосом Бекешина: “Деньги, старина Фил – это страшная сила…” На нем был просторный полосатый халат, из-под которого выглядывали идеально отутюженные брюки и начищенные до немыслимого блеска кожаные туфли. Юрий разглядел на халате большое красное пятно, как от пролитого вина, с аккуратным черным отверстием посередине, напрягся изо всех сил и сделал так, что Арцыбашева не стало. “Во второй раз, – подумал он. – Во второй раз я сделал так, чтобы его не стало. Только теперь мне для этого понадобилось всего лишь тряхнуть головой, а тогда пришлось стрелять. Да, деньги – страшная сила… Интересно все-таки, кого эта сила сжевала на сей раз?"
Потом ему пришло в голову, что было бы не худо узнать, как там Петрович. Как-никак, прошла уже целая неделя. За это время можно было решить, остаться на этом свете или отправиться на тот; Поговорить со старым пропойцей, узнать, как там его драгоценные кишки… Татьянке привет передать и вообще…
Он встал, предусмотрительно поймав за спинку стул, который опять вознамерился упасть. Его качнуло. “Надрался как сапожник, – подумал он. – Нашел время…"
Телефон, как живой, вывернулся из его руки и тоже попытался спрыгнуть на голые доски пола. Юрий поймал его, погрозил своенравному аппарату пальцем и снял трубку. В трубке было тихо, как в могиле.
– Ага, – сказал Юрий, – понятненько… Плату за телефон тетя Маша просто не потянула… Мог бы и раньше догадаться.
Он аккуратно положил трубку на рычаги и вдруг вспомнил, что в кресле, погребенный под двумя скомканными пиджаками, лежит мобильник Бекешина. Это была идея.
– Ничего, – копаясь в загромоздившей кресло груде барахла, пробормотал Юрий, адресуясь к заливисто храпящему Бекешину. – От одного звонка не обеднеешь…
Уже взяв трубку в руку, он посмотрел на часы и с некоторым трудом сообразил, что звонить в больницу в первом часу ночи, пожалуй, все-таки не стоит. Да еще в таком состоянии… Дежурный врач пошлет его к чертовой матери и будет абсолютно прав. “Завтра, – решил он. – Проспимся, примем душ, съездим на АТС, оплатим все счета и тогда уж позвоним – трезвые, свежие и на абсолютно законных основаниях. И без этого храпуна за спиной, между прочим. Храпеть-то он храпит, но вот спрашивается: чего он ко мне пристал как банный лист? Сто лет без меня обходился, а теперь ни на шаг. Подставил я его, видите ли… Я его подставил, а он мне – костюмчик новый, денег полный карман, работу непыльную плюс любовь до гроба и целое море спирта. Черт его разберет, что ему от меня надо. У богатых свои причуды. Это как у классика: пусть нас минует пуще всяких бед и барский гнев, и барская любовь”.
«Что-то я сегодня слишком подозрителен, – подумал он. – Недобрый я сегодня какой-то, нехороший. Это потому, наверное, что некстати вспомнился мне Цыба с его широко разрекламированной дружбой. Или наоборот? Может, это Женька пришел мне в голову как раз потому; что я сегодня в миноре и никого не люблю? Спать пора, Филарет, он же лейтенант фил, он же Понтя Филат. Утро вечера мудренее…»
Он оглянулся, ища, куда бы сунуть телефон, чтобы завтра поутру Бекешин его не забыл, и тут мобильник в его руке издал мелодичную трель. Не успев подумать, Юрий автоматически нажал на кнопку и поднес трубку к уху.
– Не спишь? – сказал в трубке совершенно незнакомый голос. – Молодец. Не время сейчас спать. Дружок твой где? С тобой, что ли?
– Д-да, – неуверенно ответил Юрий, оглянувшись на храпящего Бекешина. Он никак не мог понять, кто ему звонит и почему звонит не к соседке, например, а на мобильник Бекешина. Как этот незнакомец мог узнать, что Бекешин у него? И откуда ему могло стать известно, что трубку возьмет именно Юрий?
– Что ты мямлишь? – сердито спросил голос. – Он рядом, да?
– М-м-м.., да, – сказал Юрий, мучительно пытаясь сообразить, что должна означать вся эта чертовщина.
– Хорошо, – сказал голос. – Это хорошо… Судя по твоему голосу, вы там пьете. Это правильно. Только не перестарайся. Попытайся накачать его как следует и выяснить, что ему известно. И будь осторожен. По-моему, ты сам не понимаешь, насколько он опасен. У меня тут возникли кое-какие соображения по этому поводу. Перезвони мне завтра ближе к обеду. Необходимо встретиться и все обсудить.
– Да, – сказал Юрий, но его собеседник уже дал отбой.
Юрий сложил телефон и осторожно, как взведенную гранату, опустил его на край стола. До него наконец-то дошло, что звонок был адресован вовсе не ему, а Бекешину, а вот разговор шел, похоже, именно о нем. Это его ведено было держать при себе, накачать как следует и выяснить, что ему известно. Это его назвали опасным человеком… Или не его все-таки?
Юрий посмотрел на Бекешина. Друг Гошка уже успел перевернуться на живот и больше не храпел. Юрий встал, подошел к дивану и осторожно тряхнул Бекешина за плечо. Тот не отреагировал, и Юрий тряхнул его немного сильнее. Бекешин повернулся на спину, пошлепал мокрыми губами и сказал:
– Здравствуйте, девочки. Сегодня я плачу за все… Юрий выпустил его плечо, вернулся к столу и налил себе водки. Хмеля у него не осталось ни в одном глазу.
Глава 13
Андрей Михайлович Горечаев принял посетителя в своем скромном кабинете, расположенном на шестнадцатом этаже сверкающего зеркальным стеклом небоскреба, который показывали по телевизору всякий раз, когда в стране возникали очередные проблемы с электроэнергией. Сидя спиной к огромному, от пола до потолка, забранному вертикальными жалюзи окну, Андрей Михайлович строго посмотрел на вошедшего из-под нависающих седых бровей и жестом пригласил его сесть.
Посетитель с некоторой опаской ступил на пушистый ковер, отодвинул от стола для заседаний легкий металлический стул и опустился на самый его краешек, торчком пристроив на жирных коленях пухлую кожаную папку на “молнии”.
Он был грузен, гладок, далеко не стар, прекрасно одет и при иных обстоятельствах, наверное, весьма солиден и даже величав. Теперь же, однако, никаким величием от него и не пахло. Пахло от него недоумением, легким испугом и тупой трусливой решимостью врать до конца и до конца же валить все на других. Что именно нужно валить на своих коллег и подчиненных, этот индюк, похоже, еще не знал, и на мгновение Андрей Михайлович даже проникся жалостью к этому заплывшему жиром ничтожеству. “Кой черт, – подумал он, – в зародыше давя это неуместное чувство. За что его жалеть? Сам во всем виноват. Три высших образования! Обширный и безупречный послужной список! Морда, как у министра, голос, как у диктора Центрального телевидения, и при этом мозгов меньше, чем у курицы. Любой торгаш из подземного перехода на его месте сразу же сообразил бы, что дело пахнет керосином, и бежал бы от этой должности, как от бубонной чумы, а этот жирный павлин до сих пор уверен, что он – пуп земли… Да нет, – поправил себя Горечаев, пристально и неодобрительно разглядывая сидевшего на дальнем конце стола для заседаний человека. – Уверенности у него явно поубавилось. Что-то он начал чувствовать. Вот мы сейчас и узнаем, что именно…"
– Слушаю вас, – сказал он холодно.
– С-собственно, я… – с запинкой произнес посетитель. – Я, видите ли, не совсем представляю… Я по вызову.., собственно.
– Да? – подпустив в голос еще немного мороза, поднял брови Горечаев. – Фамилия?
– Моя?
– Свою я знаю. Как ваша фамилия?
– С-сидо… Простите. Иванов. Николай Изяславович Иванов.
– Так Иванов или Сидоров? – грозно спросил Андрей Михайлович, думая о том, что расставаться с таким ценным кадром будет безумно жаль: такого кретина теперь ни за какие деньги не сыщешь.
– Иванов, – нащупав наконец под ногами твердую почву, с видимым облегчением сказал посетитель. – Это меня в детстве Сидоровым дразнили. Ну, знаете;
Иванов, Петров, Сидоров…
Горечаев скорбно покивал, как будто только что подтвердились самые худшие его предположения.
– Да, – сказал он. – Николай Изяславович… А отца вашего в детстве как звали – Изей?
– П-позв2ольте, – робко возмутился Иванов. – П-при чем тут мой отец? Почему – Изей? С-славой его звали.., наверное. Я его детства, видите ли, не помню.
– А почему же тогда утверждаете, что Славой? – подозрительно поинтересовался Горечаев. – Изяслав. Я бы называл его Изей,.. Впрочем, это к делу не относится. Так по какому вы вопросу? Постарайтесь быть кратким, у меня мало времени.
Для усиления эффекта он посмотрел на часы и снова принялся сверлить окончательно потерявшегося Николая Изяславовича холодным недоброжелательным взглядом.
– А-ап… – сказал Николай Изяславович. – А-асс…
Он был готов. “Слизняк”, – подумал Горечаев и сделал вид, что спохватился.
– Ах, да, – сказал он, – Иванов… Фирма “Трансэнерго”?
– С-совершенно верно, – утирая выступивший на холеной морде пот наодеколоненным носовым платком, подтвердил Иванов.
– Прекрасно, – деловито сказал Горечаев. – На какой срок рассчитываете, Иванов?
Николай Изяславович издал горлом какой-то странный писк, прокашлялся и осторожно спросил, с перепугу позабыв заикаться:
– Какой срок?
– Ясно, что не директорства, – пренебрежительно бросил Горечаев. – Я имел в виду срок тюремного заключения, который вы рассчитываете получить за ваши художества.
Иванов громко икнул и испуганно прикрыл рот носовым платком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52