— Вырастешь — узнаешь. Честь мужская — не коврик на пороге, ног не вытрешь. Я ее не трогал — это, в конце концов, не моя проблема. Но чтоб в моей постели подполкан заблудный валялся… Зуб я ему выбил, короче, — и, помолчав секунду, добавил:
— Да еще ребра поломал.
— Ну, а Чечня здесь причем? — недоуменно спросил Чепрагин через несколько минут, видя, что сержант вроде как не собирается продолжать.
— Чтобы по судам меня не таскать да дело это не вытаскивать на свет божий — подполковник ведь тоже замарался — “опустили” меня в звании да сюда отправили, — Шумилов вздохнул. — Подозреваю, что не обошлось тут без моей благоверной… Из тюрьмы я бы точно вернулся, а вот из Чечни — так, видно, думала.
Сержант сокрушенно покачал головой и понурился.
— А какое же у тебя звание было, а, Мирон? — спросил его Панкрат.
— Капитаном был, — коротко ответил тот. Чепрагин удивленно поднял брови:
— Так ты, выходит…
— Ага, — кивнул Шумилов, напыжившись. — Я тут самый крутой. Так что построились — и жрать, шагом марш!
Суворин при этих словах ощутил, как заурчало в желудке.
— Ты знаешь, Мирон, не мешало бы, — поддержал он инициативу сержанта. — Так что, если Петрович не против…
— Не против, не против, — отозвался лейтенант. — Опять куропатка?
Шумилов хмыкнул и, опираясь на трость, поднялся с камня.
— А ты что, лося хотел? — ехидно спросил он. — Что нашему командиру под пулю попало, то и кушать будем…
* * *
На вид ощипанная куропатка выглядела тощей, но, оказавшись на вертеле, буквально истекла жиром. Слушая шкворчание густых мутноватых капель, падавших на уголья, Суворин вспоминал далекое детство, походы за город каждое последнее воскресенье месяца с чудаковатым, но добрым воспитателем Ильей Андреевичем. Он до сих пор помнил его лицо — худое, вечно заросшее трехдневной щетиной, но чистое и улыбающееся — в отличие от сине-красных, хотя и чисто выбритых рож прочих сотрудников детдома, любивших топить свободное время в горячительных напитках.
Тогда он мечтал о том, чтобы однажды Илья Андреевич стал его папой. Очень хотелось бродить в лесу каждое воскресенье, а еще больше хотелось постоянно узнавать новое о таких обычных, совсем не выдающихся вещах, которые окружают тебя постоянно: травах, деревьях, насекомых и животных…
— Готово, — объявил кухаривший сегодня лейтенант. — Добавь какой-нибудь своей травки, Панкрат…
— Ну-ну, — не смог упустить такой возможности Шумилов, — добавь. Травки-конопельки.
Суворин усмехнулся, откинул крышку одного из ящиков и извлек оттуда полотняный кисет, набитый под самую завязку душистыми травами, собранными им в редкие моменты затишья в разных местах гор. Один из пучков он протянул Чепрагину, и тот резво порубил высохшую траву на мелкие кусочки. Каждому досталась небольшая горка.
Растерев травинки, уже хрупкие и почти сухие, в пальцах, они посыпали свои куски куропатки этой приправой.
— Это вместо соли, перца и прочих приправ, — пояснил Суворин.
— И вместо хлеба, — подхватил сержант, вгрызаясь в подрумянившееся крыло здоровыми белыми зубами, которым позавидовал бы любой актер из роликов, рекламирующих зубные пасты.
— Да, хлебушка бы… — мечтательно произнес Чепрагин, стремительно уничтожая свою порцию.
— За хлебом пойдем завтра, — отозвался Панкрат. Две пары глаз удивленно уставились на него. Челюсти остановились.
— Что, где-то поблизости открылась пекарня? — спросил наконец Шумилов. Суворин кивнул:
— Точно. На базе у чеченов. Завтра — выпечка пробных хлебцев.
Чепрагин слабо улыбнулся.
— Значит, завтра… — пробормотал сержант.
— Извини, Мирон, но ждать, пока ты придешь в норму, я не могу, — Седой постарался, чтобы его слова звучали как можно нейтральнее, но заметил, как сразу же потемнело лицо Шумилова. — Чтобы тебя утешить, могу сообщить, что с тобой останется лейтенант.
— Что значит “останется”? — вскинулся не ожидавший такого поворота Чепрагин. — Не понял…
— Остынь, лейтенант, — Суворин предостерегающе поднял руку. — Я пойду один, и это решено. Ты поможешь мне в самом начале, с часовыми. Потом вернешься сюда, к сержанту.
Что-то в тоне Седого говорило Чепрагину, что по этому поводу не имеет смысла препираться. Бросив короткий, словно выстрел, взгляд в сторону Шумилова, слушавшего, вытянув шею и как-то по-птичьи наклонив голову, Панкрат продолжил:
— Сразу же спускайтесь к дороге в том месте, где начинается тропа к этому схрону. Ждите там в течение следующих трех часов. Нет, — исправился он, подумав, — лучше четырех.
Суворин сделал паузу, чтобы в очередной раз вонзить зубы в истекающую жиром плоть куропатки. Отложил в сторону обстоятельно обглоданную кость, тщательно прожевал мясо и проглотил.
— А если… — неуверенно начал Чепрагин. Он так и не закончил. Все прекрасно понимали, что означает это “если”.
Суворин порылся в карманах, достал “Мальборо”, вытряхнул из пачки одну сигарету. Прикурив от уголька, который ловко выхватил прямо из кострища, устроенного на дне неглубокой ямки, затянулся:
— А если я не вернусь через четыре часа, вам не останется ничего другого, как извинить меня за непунктуальность и выбираться из этой передряги самим. Вынести этот чертов ноутбук и попытаться отнести его туда, где его смогут “расколоть” и с толком использовать эти данные.
— Чего проще… — проворчал Шумилов. — Дай сигарету, Седой.
Панкрат протянул ему пачку.
— А как ты думаешь, что там может быть? — спросил Чепрагин, обращаясь к Седому. Тот пожал плечами:
— Даже не представляю себе. Но то, что из-за него так трясся ваш Череп, однозначно показывает, что на винчестере — что-то очень важное. Что-то такое, что реально компрометирует Службу, подтверждая факт существования определенного рода контактов между эсбистами и боевиками.
— Ясно, — кивнул лейтенант.
— И что ж тебе ясно, Петрович? — насмешливо поинтересовался Шумилов.
— Что ничего не ясно, — вздохнул Чепрагин.
— Итак, завтра выступаем, — резюмировал Суворин. — Шансов у меня мало, то есть почти никаких. Но попытаться — это моя обязанность…
* * *
Он смотрел на багровый солнечный шар и испытывал неясную тревогу. Нет, это не было волнение перед предстоявшей ему завтра рискованной операцией.
От таких чувств он, будучи профессионалом, давно научился избавляться. Это было что-то иное. И это ему определенно не нравилось. Странное ощущение обреченности. Неизбежности чего-то малоприятного. Как будто бы завтра уже свершилось, и он не в силах ничего поделать.
Остроконечные купола горных вершин плавились в печи заката. Они горели темной медью, и небо над ними тоже пылало. Прозрачный горный воздух будто в кровь превратился…
Суворин затянулся. Выдохнул приторный дым, поморщился.
Как там говорил сержант? На бесптичье и попа — соловей. Завтра все выяснится. Завтра. А сейчас — спать. Он щелчком отправил окурок за край каменной осыпи, в пропасть. Повернулся и, наклонив голову, без шума нырнул в узкий проем входа, в коридор, все изгибы и неровности которого за четыре с половиной недели выучил уже, как свои пять пальцев.
Едва только его затылок коснулся грубого, обтянутого брезентом лежака, сооруженного из травы и тонких веток, как Суворин мгновенно погрузился в здоровый сон без сновидений.
Глава 5
— А про тебя так и не знаем ничего, — задумчиво протянул Чепрагин, не отрываясь от окуляров бинокля, снабженного системой ночного видения.
Его тихий, почти на грани слышимости шепот вплелся в негромкое шуршание дождевых нитей, протянувшихся между небом и землей, и тут же был унесен дуновением проснувшегося к вечеру ветра.
Ветер, дождь, слякоть… Чертова осень.
Суворин шевельнул упертыми в рюкзак локтями, разминая затекшие мышцы плеч. Покрутил головой — шея тоже за полтора часа сделалась точно каменная. Он расслышал только обрывки сказанного лейтенантом, но интуитивно восстановил недостающее, и сам вопрос был ему теперь понятен. Да, вчера он не стал распространяться о собственной персоне, о чем не жалел совершенно — еще раз перебирать в памяти все, о чем и так забыть до сих пор невозможно… В другой раз. То есть — никогда.
Поэтому он, тоже не прерывая наблюдения, едва разлепив запекшиеся губы, ответил Чепрагину, не поворачивая головы:
— Вернусь — расскажу.
Тот кивнул, будто возвращение Суворина было делом раз и навсегда решенным.
Седой чуть изменил настройку тепловизора — ему казалось, что струи дождя размывают и без того дрожавшие контуры часовых, прохаживающихся вдоль проволочного заграждения. Это раздражало и требовало принятия неотложных мер. Конечно, от его манипуляций изображение четче не стало, но зато появилось чувство удовлетворения от честно выполненного долга. Сделал, мол, все, что мог; если кто может, пусть сделает больше.
Они лежали в зарослях кустарника, на душном, исходившем молочным паром тумана ковре прелых листьев. Метра через три от того места, что служило им укрытием, начиналась вырубка, предшествовавшая лагерному периметру; здесь же, в распадке, поросшем орешником и черной ольхой, можно было схорониться без труда. В особенности — ночью.
В окулярах прибора ночного видения, усиленного цейсовской оптикой, мир становился неестественно зеленым. Зеленые фигуры часовых неспешно перемещались за проволочной сеткой, натянутой в два ряда (плюс спираль поверх второго). Зеленые вышки смотрели в зеленое небо с ярко-зелеными звездами. Зеленые лучи прожекторов скрещивались, словно шпаги, на территории лагеря через неравные промежутки времени. Неравные на первый, неискушенный взгляд. Определенная система в их работе была, но лежала она отнюдь не на поверхности. Панкрату потребовалась почти неделя на то, чтобы определить, по какой схеме изменяется продолжительность интервалов, через которые загорается тот или иной прожектор.
Так.., вот сейчас.., есть! До следующего — того, что справа, еще четыре минуты.
* * *
Панкрат следил за лагерем давно — еще до того, как к нему присоединились бойцы из “Омеги”. Он тщательнейшим образом изучил все подходы к базе боевиков, на брюхе исползав все вокруг и пролежав в холодной грязи несколько ночей. Но этого было недостаточно. Лагерь, расположившийся на горном плато, окруженном с трех сторон труднодоступными возвышенностями, имел еще и подземные уровни — один или даже несколько. Все-таки лагерь мог подвергнуться — рано или поздно — бомбардировке или любой другой атаке с воздуха, и на этот случай в “резиденции” главнокомандующего просто обязан был быть бункер. Но об этом Суворин не мог сказать ничего. Глядя с поверхности, не шибко много узнаешь.
Впрочем, кое-что он выяснил.
Сам базовый лагерь боевиков представлял собой очищенный от деревьев участок леса площадью примерно в один гектар. Полоса вырубки шла по периметру, и подходы к лагерю были открыты для охраны. Лагерь окружала “колючка”. Какая-то новая, вплетенная в решетку по образцу обыкновенного проволочного забора. Она была натянута в два ряда, на расстоянии четырех-пяти метров друг от друга, и между этими рядами прохаживались часовые — по двое на каждую сторону квадрата, форму которого имел вырубленный участок.
В четырех углах этой фигуры высились наблюдательные вышки. Установленные на них прожекторы обшаривали территорию через определенные, на первый взгляд чисто случайные интервалы. Однако человеку, не пожалевшему времени, не составило бы труда их определить, что и сделал Панкрат. Теперь он собирался использовать эти свои знания о вражеской обороне, чтобы без шума проникнуть за охраняемый периметр.
На территории лагеря размещались бараки и два больших гаража — в одном находились два одинаковых черных джипа “тойота-лэндкрузер”, напоминавшие близнецов, а в другом — “хаммер” и два военных грузовика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
— Да еще ребра поломал.
— Ну, а Чечня здесь причем? — недоуменно спросил Чепрагин через несколько минут, видя, что сержант вроде как не собирается продолжать.
— Чтобы по судам меня не таскать да дело это не вытаскивать на свет божий — подполковник ведь тоже замарался — “опустили” меня в звании да сюда отправили, — Шумилов вздохнул. — Подозреваю, что не обошлось тут без моей благоверной… Из тюрьмы я бы точно вернулся, а вот из Чечни — так, видно, думала.
Сержант сокрушенно покачал головой и понурился.
— А какое же у тебя звание было, а, Мирон? — спросил его Панкрат.
— Капитаном был, — коротко ответил тот. Чепрагин удивленно поднял брови:
— Так ты, выходит…
— Ага, — кивнул Шумилов, напыжившись. — Я тут самый крутой. Так что построились — и жрать, шагом марш!
Суворин при этих словах ощутил, как заурчало в желудке.
— Ты знаешь, Мирон, не мешало бы, — поддержал он инициативу сержанта. — Так что, если Петрович не против…
— Не против, не против, — отозвался лейтенант. — Опять куропатка?
Шумилов хмыкнул и, опираясь на трость, поднялся с камня.
— А ты что, лося хотел? — ехидно спросил он. — Что нашему командиру под пулю попало, то и кушать будем…
* * *
На вид ощипанная куропатка выглядела тощей, но, оказавшись на вертеле, буквально истекла жиром. Слушая шкворчание густых мутноватых капель, падавших на уголья, Суворин вспоминал далекое детство, походы за город каждое последнее воскресенье месяца с чудаковатым, но добрым воспитателем Ильей Андреевичем. Он до сих пор помнил его лицо — худое, вечно заросшее трехдневной щетиной, но чистое и улыбающееся — в отличие от сине-красных, хотя и чисто выбритых рож прочих сотрудников детдома, любивших топить свободное время в горячительных напитках.
Тогда он мечтал о том, чтобы однажды Илья Андреевич стал его папой. Очень хотелось бродить в лесу каждое воскресенье, а еще больше хотелось постоянно узнавать новое о таких обычных, совсем не выдающихся вещах, которые окружают тебя постоянно: травах, деревьях, насекомых и животных…
— Готово, — объявил кухаривший сегодня лейтенант. — Добавь какой-нибудь своей травки, Панкрат…
— Ну-ну, — не смог упустить такой возможности Шумилов, — добавь. Травки-конопельки.
Суворин усмехнулся, откинул крышку одного из ящиков и извлек оттуда полотняный кисет, набитый под самую завязку душистыми травами, собранными им в редкие моменты затишья в разных местах гор. Один из пучков он протянул Чепрагину, и тот резво порубил высохшую траву на мелкие кусочки. Каждому досталась небольшая горка.
Растерев травинки, уже хрупкие и почти сухие, в пальцах, они посыпали свои куски куропатки этой приправой.
— Это вместо соли, перца и прочих приправ, — пояснил Суворин.
— И вместо хлеба, — подхватил сержант, вгрызаясь в подрумянившееся крыло здоровыми белыми зубами, которым позавидовал бы любой актер из роликов, рекламирующих зубные пасты.
— Да, хлебушка бы… — мечтательно произнес Чепрагин, стремительно уничтожая свою порцию.
— За хлебом пойдем завтра, — отозвался Панкрат. Две пары глаз удивленно уставились на него. Челюсти остановились.
— Что, где-то поблизости открылась пекарня? — спросил наконец Шумилов. Суворин кивнул:
— Точно. На базе у чеченов. Завтра — выпечка пробных хлебцев.
Чепрагин слабо улыбнулся.
— Значит, завтра… — пробормотал сержант.
— Извини, Мирон, но ждать, пока ты придешь в норму, я не могу, — Седой постарался, чтобы его слова звучали как можно нейтральнее, но заметил, как сразу же потемнело лицо Шумилова. — Чтобы тебя утешить, могу сообщить, что с тобой останется лейтенант.
— Что значит “останется”? — вскинулся не ожидавший такого поворота Чепрагин. — Не понял…
— Остынь, лейтенант, — Суворин предостерегающе поднял руку. — Я пойду один, и это решено. Ты поможешь мне в самом начале, с часовыми. Потом вернешься сюда, к сержанту.
Что-то в тоне Седого говорило Чепрагину, что по этому поводу не имеет смысла препираться. Бросив короткий, словно выстрел, взгляд в сторону Шумилова, слушавшего, вытянув шею и как-то по-птичьи наклонив голову, Панкрат продолжил:
— Сразу же спускайтесь к дороге в том месте, где начинается тропа к этому схрону. Ждите там в течение следующих трех часов. Нет, — исправился он, подумав, — лучше четырех.
Суворин сделал паузу, чтобы в очередной раз вонзить зубы в истекающую жиром плоть куропатки. Отложил в сторону обстоятельно обглоданную кость, тщательно прожевал мясо и проглотил.
— А если… — неуверенно начал Чепрагин. Он так и не закончил. Все прекрасно понимали, что означает это “если”.
Суворин порылся в карманах, достал “Мальборо”, вытряхнул из пачки одну сигарету. Прикурив от уголька, который ловко выхватил прямо из кострища, устроенного на дне неглубокой ямки, затянулся:
— А если я не вернусь через четыре часа, вам не останется ничего другого, как извинить меня за непунктуальность и выбираться из этой передряги самим. Вынести этот чертов ноутбук и попытаться отнести его туда, где его смогут “расколоть” и с толком использовать эти данные.
— Чего проще… — проворчал Шумилов. — Дай сигарету, Седой.
Панкрат протянул ему пачку.
— А как ты думаешь, что там может быть? — спросил Чепрагин, обращаясь к Седому. Тот пожал плечами:
— Даже не представляю себе. Но то, что из-за него так трясся ваш Череп, однозначно показывает, что на винчестере — что-то очень важное. Что-то такое, что реально компрометирует Службу, подтверждая факт существования определенного рода контактов между эсбистами и боевиками.
— Ясно, — кивнул лейтенант.
— И что ж тебе ясно, Петрович? — насмешливо поинтересовался Шумилов.
— Что ничего не ясно, — вздохнул Чепрагин.
— Итак, завтра выступаем, — резюмировал Суворин. — Шансов у меня мало, то есть почти никаких. Но попытаться — это моя обязанность…
* * *
Он смотрел на багровый солнечный шар и испытывал неясную тревогу. Нет, это не было волнение перед предстоявшей ему завтра рискованной операцией.
От таких чувств он, будучи профессионалом, давно научился избавляться. Это было что-то иное. И это ему определенно не нравилось. Странное ощущение обреченности. Неизбежности чего-то малоприятного. Как будто бы завтра уже свершилось, и он не в силах ничего поделать.
Остроконечные купола горных вершин плавились в печи заката. Они горели темной медью, и небо над ними тоже пылало. Прозрачный горный воздух будто в кровь превратился…
Суворин затянулся. Выдохнул приторный дым, поморщился.
Как там говорил сержант? На бесптичье и попа — соловей. Завтра все выяснится. Завтра. А сейчас — спать. Он щелчком отправил окурок за край каменной осыпи, в пропасть. Повернулся и, наклонив голову, без шума нырнул в узкий проем входа, в коридор, все изгибы и неровности которого за четыре с половиной недели выучил уже, как свои пять пальцев.
Едва только его затылок коснулся грубого, обтянутого брезентом лежака, сооруженного из травы и тонких веток, как Суворин мгновенно погрузился в здоровый сон без сновидений.
Глава 5
— А про тебя так и не знаем ничего, — задумчиво протянул Чепрагин, не отрываясь от окуляров бинокля, снабженного системой ночного видения.
Его тихий, почти на грани слышимости шепот вплелся в негромкое шуршание дождевых нитей, протянувшихся между небом и землей, и тут же был унесен дуновением проснувшегося к вечеру ветра.
Ветер, дождь, слякоть… Чертова осень.
Суворин шевельнул упертыми в рюкзак локтями, разминая затекшие мышцы плеч. Покрутил головой — шея тоже за полтора часа сделалась точно каменная. Он расслышал только обрывки сказанного лейтенантом, но интуитивно восстановил недостающее, и сам вопрос был ему теперь понятен. Да, вчера он не стал распространяться о собственной персоне, о чем не жалел совершенно — еще раз перебирать в памяти все, о чем и так забыть до сих пор невозможно… В другой раз. То есть — никогда.
Поэтому он, тоже не прерывая наблюдения, едва разлепив запекшиеся губы, ответил Чепрагину, не поворачивая головы:
— Вернусь — расскажу.
Тот кивнул, будто возвращение Суворина было делом раз и навсегда решенным.
Седой чуть изменил настройку тепловизора — ему казалось, что струи дождя размывают и без того дрожавшие контуры часовых, прохаживающихся вдоль проволочного заграждения. Это раздражало и требовало принятия неотложных мер. Конечно, от его манипуляций изображение четче не стало, но зато появилось чувство удовлетворения от честно выполненного долга. Сделал, мол, все, что мог; если кто может, пусть сделает больше.
Они лежали в зарослях кустарника, на душном, исходившем молочным паром тумана ковре прелых листьев. Метра через три от того места, что служило им укрытием, начиналась вырубка, предшествовавшая лагерному периметру; здесь же, в распадке, поросшем орешником и черной ольхой, можно было схорониться без труда. В особенности — ночью.
В окулярах прибора ночного видения, усиленного цейсовской оптикой, мир становился неестественно зеленым. Зеленые фигуры часовых неспешно перемещались за проволочной сеткой, натянутой в два ряда (плюс спираль поверх второго). Зеленые вышки смотрели в зеленое небо с ярко-зелеными звездами. Зеленые лучи прожекторов скрещивались, словно шпаги, на территории лагеря через неравные промежутки времени. Неравные на первый, неискушенный взгляд. Определенная система в их работе была, но лежала она отнюдь не на поверхности. Панкрату потребовалась почти неделя на то, чтобы определить, по какой схеме изменяется продолжительность интервалов, через которые загорается тот или иной прожектор.
Так.., вот сейчас.., есть! До следующего — того, что справа, еще четыре минуты.
* * *
Панкрат следил за лагерем давно — еще до того, как к нему присоединились бойцы из “Омеги”. Он тщательнейшим образом изучил все подходы к базе боевиков, на брюхе исползав все вокруг и пролежав в холодной грязи несколько ночей. Но этого было недостаточно. Лагерь, расположившийся на горном плато, окруженном с трех сторон труднодоступными возвышенностями, имел еще и подземные уровни — один или даже несколько. Все-таки лагерь мог подвергнуться — рано или поздно — бомбардировке или любой другой атаке с воздуха, и на этот случай в “резиденции” главнокомандующего просто обязан был быть бункер. Но об этом Суворин не мог сказать ничего. Глядя с поверхности, не шибко много узнаешь.
Впрочем, кое-что он выяснил.
Сам базовый лагерь боевиков представлял собой очищенный от деревьев участок леса площадью примерно в один гектар. Полоса вырубки шла по периметру, и подходы к лагерю были открыты для охраны. Лагерь окружала “колючка”. Какая-то новая, вплетенная в решетку по образцу обыкновенного проволочного забора. Она была натянута в два ряда, на расстоянии четырех-пяти метров друг от друга, и между этими рядами прохаживались часовые — по двое на каждую сторону квадрата, форму которого имел вырубленный участок.
В четырех углах этой фигуры высились наблюдательные вышки. Установленные на них прожекторы обшаривали территорию через определенные, на первый взгляд чисто случайные интервалы. Однако человеку, не пожалевшему времени, не составило бы труда их определить, что и сделал Панкрат. Теперь он собирался использовать эти свои знания о вражеской обороне, чтобы без шума проникнуть за охраняемый периметр.
На территории лагеря размещались бараки и два больших гаража — в одном находились два одинаковых черных джипа “тойота-лэндкрузер”, напоминавшие близнецов, а в другом — “хаммер” и два военных грузовика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56