– И женщины тоже, – дополнил этот список Мирон. – Только не все, а исключительно те, которые мне понравятся. А то придешь этак домой, а там полная квартира старых грымз в бриллиантах, и всем мужика подавай.
– Гм, – сказал Юрий. – У тебя губа не дура.
Только почему ты решил, что они обязательно будут в бриллиантах?
– Потому что должен же я иметь от них хоть какое-то удовольствие, – мрачно сказал Мирон. – И вообще… Все, что ты говоришь, в целом верно, но я не понимаю, к чему ты клонишь. Оскорбить меня у тебя не получится: кишка тонка. Не такие, как ты, пробовали, а я, как видишь, процветаю. И потом, зачем это тебе надо – оскорблять меня? Мы ведь с тобой жили душа в душу…
– Да не хочу я тебя оскорблять, – устало возразил Юрий. – Я вообще ни черта не хочу и не понимаю. И дело даже не в статье, хотя она, повторяю, мне активно не понравилась. Дело в том, что ты все время ходишь кругами, а я этого не люблю. Вот такой я странный человек – не люблю, когда меня подставляют, особенно вслепую.
В течение нескольких долгих секунд Мирон в упор разглядывал Юрия припухшими, с нездоровыми красными прожилками глазами. Вид у него при этом был такой, словно он и не видел своего собеседника, неожиданно впав в гипнотический транс.
– Да, – медленно и как-то бесцветно сказал он в конце концов, – это резонно. Значит, разговора у нас не вышло. Ладно, попробую по-другому. Маэстро, урежьте марш, как сказал один толстый черный кот… Сейчас один страдающий избыточным весом главный редактор будет исполнять смертельный номер. Внимание… Итак! Что ты скажешь, если я попрошу тебя просто поверить мне на слово и оказать мне – лично мне! – услугу, о которой так долго говорили большевики.., в смысле, мы с тобой? Да, вся эта история сильно смахивает на слоеный пирог, вместо крема промазанный дерьмом, но такова наша жизнь. Так надо, понимаешь? И, кроме тебя, идти мне не к кому. Ну так как?
– Ты говорил, что занимался боксом, – сказал Юрий. – Уверен, что тебя дисквалифицировали.
– Почему это?
– Любишь бить ниже пояса. Хорошо, я согласен. Что я должен делать?
– Обожаю хороших людей, – сказал Мирон. – С ними легко управляться. Достаточно просто сделать вид, что ты такой же, как они.
– Что я должен делать? – повторил Юрий. , – Все очень просто, – сказал Мирон. Он вынул из кармана блокнот, снял колпачок с подаренного коллегами на день рождения “паркера” и принялся уверенными штрихами набрасывать на чистом листке план, давая по ходу необходимые пояснения. Юрий слушал его, следя за резкими движениями золотого пера, кивал в нужных местах головой и пытался побороть дурное предчувствие, которое начало прорастать в душе, как невиданная сорная трава.
* * *
Дубовые ворота были открыты настежь и, как показалось Караваеву, чем-то подперты, чтобы не захлопнулись от случайного порыва ветра. Он загнал машину во двор и затормозил в метре от заднего бампера стоявшего на мощенной кирпичом подъездной дорожке “мерседеса”.
Он чувствовал легкое раздражение. В самом деле, что он, мальчик? Если Школьникову так приспичило поговорить, мог бы сделать это по телефону или назначить встречу в Москве. Так нет же! Обязательно нужно было заставить человека сломя голову мчаться в эту глухомань, терять драгоценное время и жечь бензин, и все только потому, что уважаемому Владиславу Андреевичу больше по вкусу подмосковный кислород, чем столичные выхлопные газы. Вот уж, действительно, старый козел…
Караваев выбрался из машины, не забыв прихватить лежавшую на соседнем сиденье газету. У него было сильнейшее подозрение, что старик позвал его сюда только затем, чтобы похвастаться, как ловко он отвел подозрения от своего тупоголового племянника. Хороша выдумка, нечего сказать! Да от этой истории с МКАД за версту тянет дохлятиной. Впрочем, есть надежда, что таким образом Школьников заранее дискредитирует все расследования. Что ж, если бы речь шла только об общественном мнении, это, может быть, и сработало бы. Технология проста: сначала пичкаешь народ байками про хищения на строительстве МКАД – до тошноты, до кровавой рвоты, – а потом, когда кто-то другой заикнется, что с торговым центром, который строит Севрук, что-то не так, его хором пошлют подальше – дескать, хватит, слышали мы уже эту песню, надоело…
Оно бы и ничего, подумал Караваев, озираясь по сторонам в поисках хозяина. Вот только следственные органы не так легко запутать, как общественное мнение. Они, эти самые органы, при желании очень легко выяснят, кому на самом деле принадлежит “Московский полдень”, и сразу же поймут, чьи уши торчат из-за кулис этой истории. Так что это еще вопрос, отвлекла эта статейка внимание от Севрука или, наоборот, привлекла. Старый козел, мысленно повторил Караваев, похлопывая себя свернутой газетой по раскрытой ладони. Этой бы газетой да по его толстой морде! Справа-слева, слева-справа, а потом сверху, и снова – наотмашь, с треском… Ну и где он, спрашивается? Так хотел поговорить, что не мог дождаться вечера, а теперь куда-то пропал!
Школьников словно услышал его мысли. Он вдруг появился из совершенно неожиданного места, а именно из ворот двухместного кирпичного гаража, который скромно прятался в глубине двора. Караваев был уверен, что гараж пуст или, в крайнем случае, завален каким-нибудь хламом. При нем Школьников ни разу не открывал железные ворота этого приземистого строения, а свой “шестисотый” всегда оставлял на подъездной дорожке. Караваев, чья “десятка” зимой и летом ночевала под открытым небом на платной охраняемой стоянке, не раз злился по этому поводу, особенно когда мучился с запуском двигателя морозными зимними утрами.
– А, Максик! – приветливо закричал Школьников через весь двор. – Молодец, что приехал.
Он двинулся навстречу Караваеву, на ходу вытирая руки какой-то грязной тряпкой. Выглядел он сегодня весьма необычно. На нем были выгоревшие почти добела голубые джинсы с большим масляным пятном повыше правого колена, какие-то старые коричневые башмаки и камуфляжная куртка армейского образца. Покрытую благородной сединой голову Владислава Андреевича сегодня венчала ветхая полотняная шапочка с прозрачным целлулоидным козырьком красного цвета и вылинявшим почти до полной неразличимости изображением пальмы на макушке. Насколько мог припомнить Караваев, такие шапочки носили в начале семидесятых, а потом они как-то вдруг исчезли, и он бы никогда не вспомнил о них до сегодняшнего дня.
"Раритет”, – подумал Караваев, толком даже не зная, кого имел в виду – шапочку или самого Владислава Андреевича.
– Вы сказали, что я вам срочно нужен, – сказал он, маскируя предельно вежливым тоном содержавшийся в его словах упрек, и пожал протянутую руку Школьникова. При этом он постарался не обращать внимания на то, что ладонь Владислава Андреевича перепачкана машинным маслом.
– Ну-ну, – добродушно пробасил Школьников, – не ворчи, дружок. Ты мне действительно нужен. Не могу же я наслаждаться всей этой благодатью в одиночку!
Он рассмеялся, вызвав у Караваева острый приступ ненависти. Отставной подполковник заметил, что комкает зажатую в кулаке газету, и взял себя в руки.
Школьников тоже заметил газету.
– А, – сказал он, отбрасывая шутливый тон, – ты уже в курсе. Ну и как тебе это?
– Даже не знаю, что сказать, – ответил Караваев. – Что вы хотите услышать – похвалу или правду?
– Я хочу услышать твое мнение, Максик, – спокойно сообщил Владислав Андреевич. – А там уж поглядим, правда это или кривда.
– На мой взгляд, слабовато, – сказал Караваев. – Чересчур расплывчато и очень незатейливо. Честно говоря, я ожидал от вас большего.
– Что ж – сказал Школьников, – по крайней мере, честно. За это я тебя и люблю. Я боялся, что ты начнешь юлить.
– Не приучен, – суховато откликнулся Караваев.
– И слава Богу, что не приучен. Только зря ты хмуришься, Максик. Это ведь только начало. Ты ведь в шахматы играешь? Даже самый быстрый мат в шахматах можно поставить не меньше чем в три хода. В три, а не в один. А наша игра посложнее шахмат, ты не находишь? Так почему же ты хочешь, чтобы исход партии решился с первого хода?
– Я этого не хочу, – сказал Караваев. – Я этого боюсь. Именно этого.
– Ах, вот ты о чем. Ну-ну, Максик, не стоит меня недооценивать. И бояться не стоит. Бог ненавидит труса. Кроме того, обратного хода теперь все равно нет. Что написано пером, не вырубишь топором, как говорится. И еще: сняв голову, по волосам не плачут. Знаешь, зачем я тебя позвал? Настало время сделать следующий ход, и мне хотелось, чтобы ты при этом присутствовал. Очень может быть, что тебе скоро придется вступить в игру. Ты у меня ферзь, а сейчас я двигаю пешки, чтобы вывести тебя на оперативный простор.
– Ясно, – коротко сказал Караваев, которому уже надоели эти шахматные аллегории.
– Ну если тебе все ясно, запри свою машину и помоги мне открыть гараж. Сейчас мы с тобой немного прокатимся.
– А на моей нельзя?
– Ну если тебе ее не жаль, то можно и на твоей.
– А если жаль?
– А если жаль, делай, как я сказал. Караваев пожал плечами и пошел запирать машину. По дороге он свернул газету и засунул ее в карман пиджака. Управившись с замками и для верности подергав дверцы, он помог Школьникову открыть ворота гаража и остолбенел: внутри, тускло отсвечивая темно-оливковыми бортами, стоял широкий и плоский, как невиданная прямоугольная жаба, американский внедорожник “хаммер”.
– Что, хороша тележка? – спросил Школьников, откровенно наслаждаясь его удивлением.
– Черт возьми, – пробормотал Караваев. – Вот это да!
Он понятия не имел, что у Школьникова есть второй автомобиль, да еще такая зверюга.
– Купил пару лет назад, чтобы без проблем добираться до своего охотничьего домика, – небрежно пояснил Владислав Андреевич.
Караваев кивнул с самым равнодушным видом, но только он один знал, чего ему стоило сохранить непроницаемое выражение лица. “Хаммер”! Охотничий домик! А он-то, чудак, думал, что знает о своем хозяине все до мелочей. На поверку Владислав Андреевич оказался не так прост, и теперь Караваев терялся в догадках, сколько еще сюрпризов имеется в запасе у его хозяина. Может быть, помимо внедорожника и охотничьего домика, у него в рукаве запрятан еще и взвод автоматчиков, которые поджидают Максика, затеявшего собственную игру? И если это так, то лучшего места для засады, чем охотничий домик, о котором никто не знает, просто не придумаешь.
Если что, буду прикрываться старым боровом, решил Караваев. Плевать, что он здоровенный, не с такими справлялись. И если придется подыхать, то только вместе с ним.
– О чем задумался, Максик? – спросил Школьников.
Караваев не вздрогнул, а если и вздрогнул, то совсем незаметно, внутри собственной кожи.
– Вы меня удивили, – честно признался он. – Я о вас, оказывается, многого не знаю.
– Все обо всех звать невозможно, – наставительно сказал Владислав Андреевич. – И слава Богу, потому что это бывает очень вредно для здоровья.
Он по-отечески похлопал подполковника по плечу своей похожей на совковую лопату ручищей и полез за руль. “Хаммер” качнуло на амортизаторах, когда Школьников уселся на переднее сиденье. Мощный движок оглушительно взревел в ограниченном пространстве гаража, из открытых ворот лениво поползли синие клубы выхлопных газов. Караваев отступил в сторону, придерживая створку, которая вовсе не собиралась захлопываться, и коричнево-зеленый вездеход плавно выкатился из гаража.
Подполковник запер ворота, пересек двор и повторил ту же операцию с наружными воротами. “Хаммер” уже стоял на дороге, мерно клокоча двигателем – широкий, приземистый и одновременно такой высокий, что под ним можно было проползти на четвереньках. Брезентовый тент с задней части кузова был снят, под крыльями виднелись серые комья засохшей грязи с пучками мертвой травы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50