Они, наверное, не были ей свойственны с детских лет, а возникли позже, от постоянного горького сознания собственной обездоленности… А спасительное богатство пришло, увы, одновременно с разоблачением.
— Так значит, Павлин не Лидия, — разочарованно шепнула я господину Легонтову, когда в кабинет входили довольно ухмылявшиеся полицейские, возглавляемые Стукалиным, как хоругвь, несшим свои знаменитые усы.
—Я бы поостерегся верить этой особе на слово, — ответил Александр Матвеевич. — Будет новое дознание, и мы досконально разберемся, кто тут у них Павлин, а кто — не Павлин.
— А почему вы говорите в первом лице? Дознание будут проводить господа Васильев со Стукалиным, а мы свои роли в этой драме уже отыграли.
— Ну я-то, дорогая Елена Сергеевна, еще не хочу уходить со сцены. Я сразу же по возвращении из Берлина дал согласие на службу в контрразведке и, можно сказать, уже нахожусь при исполнении. Признаюсь вам, увлекся я этими шпионскими играми.
— Стало быть, все же решились на переезд в Петербург?
— Решился. Но в Петербурге, боюсь, мне теперь засиживаться не придется — надо думать, меня ожидает жизнь на колесах. Ну, что ж, полагаю здесь сегодня мы не нужны — в этом акте наши роли как раз сыграны, а провожать арестованную Лидию и махать белым платком вслед тюремной карете я не намерен — в этой истории и так постоянно ощущаешь привкус бульварного романа.
— А кстати, Александр Матвеевич, а зачем вообще нужен был весь сегодняшний спектакль? Вы ведь не из тех, кто обычно ходит вокруг да около. А то получился не арест, а какая-то полька-кокетка с фигурами и комплиментами.
— Люблю я образность всей речи! А арест как раз вышел не так-то и плохо, в стиле этой шпионской драмы. Да и кое-кто из действующих лиц узнал много для себя интересного. Лидию ждет еще один сюрприз, о котором пока ей не сказали — при попытке перебраться из Финляндии в Швецию арестован Герман. Васильеву сообщили, что он уже начал давать показания. Теперь между нашими голубчиками развернется соревнование, кто больше расскажет и кто на кого переложит вину…
— Может быть, в конце концов, станет ясно, кто из них Павлин? Меня сильно занимает этот вопрос.
— Ну что ж, может быть, и это выясним. А пока позвольте проводить вас домой на Арбат.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Духи «Буревестник» и одеколон «Глупый пингвин». — О, женщины! — Три дня покоя. — Филипповский пост. Обстоятельства извиняют подобную неделикатность. Как же тяжела и безотрадна жизнь германского агента! — Так вот он кто — счастливец… — В жизни выглядело еще глупее, чем в книге. — Богоугодное дело.
Вернувшись домой, я застала моего ненаглядного супруга за делом — он возился с иллюстрированными прейскурантами стекольных фирм и разглядывал образцы флаконов, делая выписки в блокнот. Не муж, а чистое золото!
— А, это ты, Леля, — рассеянно сказал он, поднимая глаза от своих записей. — Где ты была? Ты сегодня утром так рано ушла, мне даже пришлось завтракать без тебя. Я тут разметил подходящие образцы, теперь нужно связаться с фирмами и сделать заказ. Я думаю, из Петербурга стекло везти нет смысла — это сложнее и дороже. Все возьмем тут на месте, в Московской губернии. Одно дело — нанять ломовиков с подводами, которые привезут ящики с продукцией, укутав их. соломой, а другое дело — связываться с железной дорогой и отправить товар багажом, больше боя будет… На первый случай закажем флаконы по типовым образцам — вот посмотри, духи «Снегурочка», «Odor di femina» и одеколон «Флореаль» разлиты на фабрике Сиу в типовые флаконы разных форм, на которые клеится соответствующая этикетка. И неплохо смотрится.
— Ну, флакон от «Снегурочки» мне, положим, совсем не нравится.
— Да, он самый скромный. Конечно, когда тебе удастся создать что-то полностью оригинальное, так сказать, визитную карточку, твоей собственной фирмы, нужно будет заказать по специальному рисунку нечто изящное, соответствующее названию духов. Вот посмотри, какой флакон духов «Буревестник» фабрики Брокара, великолепно смотрится, не правда ли?
— Флакон хорош, ничего не скажу, но от него, помимо аромата духов, как-то пахнет политикой. Я бы никогда не стала подбирать названия для женского парфюма, вдохновляясь творениями таких литераторов, как Горький. Духи «Буревестник» — надо же такое придумать! Сделали бы уж целую парфюмерноверию — духи «Буревестник», одеколон «Глупый пингвин» и туалетную воду «Им, гагарам, недоступно…» Ладно, дорогой, я рада, что ты серьезно занялся делом, но, прости, ты так безжалостно напал на меня с этими флаконами, не успела я переступить порог. А я, между прочим, устала. Дай хоть расшнуровать ботинки, мне хочется поскорее их снять, да и шнуровку на корсете я давно мечтаю ослабить. Я сегодня собиралась хорошо выглядеть и поэтому зашнуровалась с утра излишне туго. Это чуть не стоило мне обморока.
— О, женщины! Вся ваша беда в том, что вы слишком много внимания придаете внешности. Сколько на тебе шнуровок и всяких тесных вещей, нарушающих кровообращение и мешающих тебе нормально жить и даже дышать. А твои высоченные каблуки? Ты, надо признать, держишься на них молодцом, хотя и не вполне устойчиво. Любая другая дама на таких каблуках и шагу бы не ступила. Конечно, им вместе это смотрится восхитительно, но… Неужели, то, что на тебе надето, и то, как ты выглядишь важнее, чем комфорт? А комфорт, поверь мне, великая вещь! С возрастом вообще приходишь к выводу, что комфорт — это единственное, что имеет значение.
— Мишенька, я тоже очень люблю комфорт, но и о внешнем облике забывать не следует. Тем более, от облика во многом зависит, как тебя будут принимать люди. Нужно как-то уравновесить стремление к комфорту и к красоте…
— Ну, конечно, по одежке встречают и все такое… Не волнуйся, твоя изысканная шляпка, твоя затянутая в рюмочку талия и элегантный покрой жакета не допускают ни малейших сомнений в том, что их обладательница мастерски справится с организацией благотворительной рождественской ярмарки, легко прочтет публичную лекцию или напишет брошюры по вопросам феминизма. Если для тебя главное это, тогда продолжай носить все свои ужасные вещи и терпеть адские муки от впивающихся в тело шнуровок, от тесной обуви, от стальных шпилек, которые держат прическу, упираясь своими остриями в мозжечок… И при этом тебе нужно еще через силу улыбаться!
После своего обличительного монолога Миша помолчал и совершенно нелогично добавил:
— Леля, а где ты все-таки была?
Неужели мой ненаглядный супруг полагает, что я сама специально изобрела международный шпионаж, лишь бы иметь благовидный предлог, чтобы в любой момент улизнуть из дома?
В моей жизни наступило непривычное затишье. Дня три я наслаждалась покоем — спала допоздна, потом почитала в постели, не спеша пила кофе, размышляя что бы этакое — простое, но при этом съедобное — заказать кухарке к обеду, а выезжала только в церковь да на короткие прогулки…
Даже в театр вот нельзя — уже наступил сорокадневный Филипповский пост, тянувшийся до самого Рождества.
Вообще-то в году четыре поста, но при современной жизни соблюдать их все невозможно — про летние Петров и Успенский нынешние христиане обычно забывают. Но уж Великий пост перед Пасхой и Филипповский перед Рождеством — дело святое во всех смыслах этого слова.
Откровенно говоря, еще Пушкин когда-то в свои, более строгие в религиозном отношении, времена писал о патриархальном семействе Лариных: «Два раза в год они говели…», стало быть, и в прошлом веке многие православные не считали зазорным помнить только про два поста. Такие размышления весьма благотворно влияют на собственную совесть…
В церкви Николы Явленного мое появление произвело настоящую сенсацию среди постоянных прихожан. Меня рассматривали с любопытством, приправленным некоторым злорадством, недостойным истинных христиан. Ну еще бы! Виданное ли это. дело — пропускать воскресную службу в своем приходе четыре недели подряд! Простит ли мне Господь столь недостойное поведение? А теперь, видите ли, я не только являюсь в церковь, но и позволяю себе каждый день выстаивать всю обедню — наверное, опять буду клянчить что-нибудь у Всевышнего…
Однако через три дня такая благостная жизнь стала надоедать и захотелось заняться чем-нибудь полезным, а главное — интересным. В конце концов, Бог не запрещал нам проводить свои дни в трудах, напротив, он всегда поощрял подобный образ жизни.
Вкушая утром постный завтрак, состоящий из овсянки с курагой и изюмом, я размышлял, на какой бы ниве мне найти сегодня приложение своим трудам, когда Шура внесла письмо, доставленное не почтальоном, а курьером в форменном мундире (к какому ведомству принадлежал мундир, сказать Шурочка затруднилась — она была не сильна в знаках различия и не умела отличить армейского унтера от полицейского или жандарма).
К счастью, к письму была приложена сопровождающая записка, прояснившая дело:
Милостивая государыня,
Елена Сергеевна!
Ваша протеже мадемуазель Танненбаум, находясь в известном Вам месте, настойчиво просила меня дать ей возможность написать Вам письмо, что я счел возможным дозволить в интересах дела. Полагаю, эта уступка должна расположить ее к большей откровенности при даче показаний.
Надеюсь, Вы не сочтете за обиду, что адресованное Вам письмо было нами прочитано и скопировано — обстоятельства извиняют подобную неделикатность. Покорнейше прошу отнестись с должным пониманием к происходящему.
Остаюсь искренне преданным Вам,
Платон Васильев.
Мне оставалось только открыть конверт с письмом, кем-то уже до меня вскрытый. Что ж, как было замечено, обстоятельства извиняют…
Дорогая Елена Сергеевна!
Я пишу Вам из тюремной камеры. Боюсь, Вы даже не захотите прочесть мое письмо, но умоляю Вас, прочтите его, даже если Вы теперь знать меня не хотите и смотрите на мои строки с брезгливостью.
Ну, с брезгливостью не с брезгливостью, а теплого чувства письмо Лидии у меня теперь и вправду не вызывало. Я обычно хорошо отношусь к людям, но только один раз. Те, кто ухитрился продемонстрировать мне свои низкие качества, в дальнейшем могут не беспокоиться по поводу моего хорошего отношения, им его уже не видать.
Я и вправду несколько лет назад дала согласие работать на германскую разведку — они ведь вербуют в России всех подряд без разбора, а лиц немецкого происхождения в первую очередь. Они прилично платили, обещали покровительство, а работы почти никакой не требовалось, так, передать им порой какие-нибудь мелкие, совершенно незначительные сведения, вреда от которых никому не было бы. Да и с точки зрения закона это в России практически ненаказуемо. Я проявила слабость и согласилась…
Проявила слабость и согласилась… Согласилась служить иностранной разведке, собирающей сведения о родине (ведь ее родина все же Россия, несмотря на то, что Лидия — немка). А теперь она полагает, что можно бить на собственную слабость. Слабость — это без сомнения важный аргумент и объясняет многое. Слабые люди часто оказываются предателями. У них не хватает душевных сил, чтобы быть независимыми. Но как-то применительно к Лидии разговоры о слабости кажутся мне немного неуместными — эта тевтонская красавица не знает, что такое слабость и вечно закована в бронь, скорее другими соображениями следует руководствоваться объясняя ее поступки — они прилично платили. В этом-то все и дело.
Но, увы, я просчиталась. Задания становились все сложнее и сложнее, мне приходилось идти на разные неблаговидные поступки. Например, по приказу, полученному из Германии, сойтись с господином Крюднером, которого я вовсе не любила.
Ах, бедняжка! Как же тяжела и безотрадна жизнь германского агента!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
— Так значит, Павлин не Лидия, — разочарованно шепнула я господину Легонтову, когда в кабинет входили довольно ухмылявшиеся полицейские, возглавляемые Стукалиным, как хоругвь, несшим свои знаменитые усы.
—Я бы поостерегся верить этой особе на слово, — ответил Александр Матвеевич. — Будет новое дознание, и мы досконально разберемся, кто тут у них Павлин, а кто — не Павлин.
— А почему вы говорите в первом лице? Дознание будут проводить господа Васильев со Стукалиным, а мы свои роли в этой драме уже отыграли.
— Ну я-то, дорогая Елена Сергеевна, еще не хочу уходить со сцены. Я сразу же по возвращении из Берлина дал согласие на службу в контрразведке и, можно сказать, уже нахожусь при исполнении. Признаюсь вам, увлекся я этими шпионскими играми.
— Стало быть, все же решились на переезд в Петербург?
— Решился. Но в Петербурге, боюсь, мне теперь засиживаться не придется — надо думать, меня ожидает жизнь на колесах. Ну, что ж, полагаю здесь сегодня мы не нужны — в этом акте наши роли как раз сыграны, а провожать арестованную Лидию и махать белым платком вслед тюремной карете я не намерен — в этой истории и так постоянно ощущаешь привкус бульварного романа.
— А кстати, Александр Матвеевич, а зачем вообще нужен был весь сегодняшний спектакль? Вы ведь не из тех, кто обычно ходит вокруг да около. А то получился не арест, а какая-то полька-кокетка с фигурами и комплиментами.
— Люблю я образность всей речи! А арест как раз вышел не так-то и плохо, в стиле этой шпионской драмы. Да и кое-кто из действующих лиц узнал много для себя интересного. Лидию ждет еще один сюрприз, о котором пока ей не сказали — при попытке перебраться из Финляндии в Швецию арестован Герман. Васильеву сообщили, что он уже начал давать показания. Теперь между нашими голубчиками развернется соревнование, кто больше расскажет и кто на кого переложит вину…
— Может быть, в конце концов, станет ясно, кто из них Павлин? Меня сильно занимает этот вопрос.
— Ну что ж, может быть, и это выясним. А пока позвольте проводить вас домой на Арбат.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Духи «Буревестник» и одеколон «Глупый пингвин». — О, женщины! — Три дня покоя. — Филипповский пост. Обстоятельства извиняют подобную неделикатность. Как же тяжела и безотрадна жизнь германского агента! — Так вот он кто — счастливец… — В жизни выглядело еще глупее, чем в книге. — Богоугодное дело.
Вернувшись домой, я застала моего ненаглядного супруга за делом — он возился с иллюстрированными прейскурантами стекольных фирм и разглядывал образцы флаконов, делая выписки в блокнот. Не муж, а чистое золото!
— А, это ты, Леля, — рассеянно сказал он, поднимая глаза от своих записей. — Где ты была? Ты сегодня утром так рано ушла, мне даже пришлось завтракать без тебя. Я тут разметил подходящие образцы, теперь нужно связаться с фирмами и сделать заказ. Я думаю, из Петербурга стекло везти нет смысла — это сложнее и дороже. Все возьмем тут на месте, в Московской губернии. Одно дело — нанять ломовиков с подводами, которые привезут ящики с продукцией, укутав их. соломой, а другое дело — связываться с железной дорогой и отправить товар багажом, больше боя будет… На первый случай закажем флаконы по типовым образцам — вот посмотри, духи «Снегурочка», «Odor di femina» и одеколон «Флореаль» разлиты на фабрике Сиу в типовые флаконы разных форм, на которые клеится соответствующая этикетка. И неплохо смотрится.
— Ну, флакон от «Снегурочки» мне, положим, совсем не нравится.
— Да, он самый скромный. Конечно, когда тебе удастся создать что-то полностью оригинальное, так сказать, визитную карточку, твоей собственной фирмы, нужно будет заказать по специальному рисунку нечто изящное, соответствующее названию духов. Вот посмотри, какой флакон духов «Буревестник» фабрики Брокара, великолепно смотрится, не правда ли?
— Флакон хорош, ничего не скажу, но от него, помимо аромата духов, как-то пахнет политикой. Я бы никогда не стала подбирать названия для женского парфюма, вдохновляясь творениями таких литераторов, как Горький. Духи «Буревестник» — надо же такое придумать! Сделали бы уж целую парфюмерноверию — духи «Буревестник», одеколон «Глупый пингвин» и туалетную воду «Им, гагарам, недоступно…» Ладно, дорогой, я рада, что ты серьезно занялся делом, но, прости, ты так безжалостно напал на меня с этими флаконами, не успела я переступить порог. А я, между прочим, устала. Дай хоть расшнуровать ботинки, мне хочется поскорее их снять, да и шнуровку на корсете я давно мечтаю ослабить. Я сегодня собиралась хорошо выглядеть и поэтому зашнуровалась с утра излишне туго. Это чуть не стоило мне обморока.
— О, женщины! Вся ваша беда в том, что вы слишком много внимания придаете внешности. Сколько на тебе шнуровок и всяких тесных вещей, нарушающих кровообращение и мешающих тебе нормально жить и даже дышать. А твои высоченные каблуки? Ты, надо признать, держишься на них молодцом, хотя и не вполне устойчиво. Любая другая дама на таких каблуках и шагу бы не ступила. Конечно, им вместе это смотрится восхитительно, но… Неужели, то, что на тебе надето, и то, как ты выглядишь важнее, чем комфорт? А комфорт, поверь мне, великая вещь! С возрастом вообще приходишь к выводу, что комфорт — это единственное, что имеет значение.
— Мишенька, я тоже очень люблю комфорт, но и о внешнем облике забывать не следует. Тем более, от облика во многом зависит, как тебя будут принимать люди. Нужно как-то уравновесить стремление к комфорту и к красоте…
— Ну, конечно, по одежке встречают и все такое… Не волнуйся, твоя изысканная шляпка, твоя затянутая в рюмочку талия и элегантный покрой жакета не допускают ни малейших сомнений в том, что их обладательница мастерски справится с организацией благотворительной рождественской ярмарки, легко прочтет публичную лекцию или напишет брошюры по вопросам феминизма. Если для тебя главное это, тогда продолжай носить все свои ужасные вещи и терпеть адские муки от впивающихся в тело шнуровок, от тесной обуви, от стальных шпилек, которые держат прическу, упираясь своими остриями в мозжечок… И при этом тебе нужно еще через силу улыбаться!
После своего обличительного монолога Миша помолчал и совершенно нелогично добавил:
— Леля, а где ты все-таки была?
Неужели мой ненаглядный супруг полагает, что я сама специально изобрела международный шпионаж, лишь бы иметь благовидный предлог, чтобы в любой момент улизнуть из дома?
В моей жизни наступило непривычное затишье. Дня три я наслаждалась покоем — спала допоздна, потом почитала в постели, не спеша пила кофе, размышляя что бы этакое — простое, но при этом съедобное — заказать кухарке к обеду, а выезжала только в церковь да на короткие прогулки…
Даже в театр вот нельзя — уже наступил сорокадневный Филипповский пост, тянувшийся до самого Рождества.
Вообще-то в году четыре поста, но при современной жизни соблюдать их все невозможно — про летние Петров и Успенский нынешние христиане обычно забывают. Но уж Великий пост перед Пасхой и Филипповский перед Рождеством — дело святое во всех смыслах этого слова.
Откровенно говоря, еще Пушкин когда-то в свои, более строгие в религиозном отношении, времена писал о патриархальном семействе Лариных: «Два раза в год они говели…», стало быть, и в прошлом веке многие православные не считали зазорным помнить только про два поста. Такие размышления весьма благотворно влияют на собственную совесть…
В церкви Николы Явленного мое появление произвело настоящую сенсацию среди постоянных прихожан. Меня рассматривали с любопытством, приправленным некоторым злорадством, недостойным истинных христиан. Ну еще бы! Виданное ли это. дело — пропускать воскресную службу в своем приходе четыре недели подряд! Простит ли мне Господь столь недостойное поведение? А теперь, видите ли, я не только являюсь в церковь, но и позволяю себе каждый день выстаивать всю обедню — наверное, опять буду клянчить что-нибудь у Всевышнего…
Однако через три дня такая благостная жизнь стала надоедать и захотелось заняться чем-нибудь полезным, а главное — интересным. В конце концов, Бог не запрещал нам проводить свои дни в трудах, напротив, он всегда поощрял подобный образ жизни.
Вкушая утром постный завтрак, состоящий из овсянки с курагой и изюмом, я размышлял, на какой бы ниве мне найти сегодня приложение своим трудам, когда Шура внесла письмо, доставленное не почтальоном, а курьером в форменном мундире (к какому ведомству принадлежал мундир, сказать Шурочка затруднилась — она была не сильна в знаках различия и не умела отличить армейского унтера от полицейского или жандарма).
К счастью, к письму была приложена сопровождающая записка, прояснившая дело:
Милостивая государыня,
Елена Сергеевна!
Ваша протеже мадемуазель Танненбаум, находясь в известном Вам месте, настойчиво просила меня дать ей возможность написать Вам письмо, что я счел возможным дозволить в интересах дела. Полагаю, эта уступка должна расположить ее к большей откровенности при даче показаний.
Надеюсь, Вы не сочтете за обиду, что адресованное Вам письмо было нами прочитано и скопировано — обстоятельства извиняют подобную неделикатность. Покорнейше прошу отнестись с должным пониманием к происходящему.
Остаюсь искренне преданным Вам,
Платон Васильев.
Мне оставалось только открыть конверт с письмом, кем-то уже до меня вскрытый. Что ж, как было замечено, обстоятельства извиняют…
Дорогая Елена Сергеевна!
Я пишу Вам из тюремной камеры. Боюсь, Вы даже не захотите прочесть мое письмо, но умоляю Вас, прочтите его, даже если Вы теперь знать меня не хотите и смотрите на мои строки с брезгливостью.
Ну, с брезгливостью не с брезгливостью, а теплого чувства письмо Лидии у меня теперь и вправду не вызывало. Я обычно хорошо отношусь к людям, но только один раз. Те, кто ухитрился продемонстрировать мне свои низкие качества, в дальнейшем могут не беспокоиться по поводу моего хорошего отношения, им его уже не видать.
Я и вправду несколько лет назад дала согласие работать на германскую разведку — они ведь вербуют в России всех подряд без разбора, а лиц немецкого происхождения в первую очередь. Они прилично платили, обещали покровительство, а работы почти никакой не требовалось, так, передать им порой какие-нибудь мелкие, совершенно незначительные сведения, вреда от которых никому не было бы. Да и с точки зрения закона это в России практически ненаказуемо. Я проявила слабость и согласилась…
Проявила слабость и согласилась… Согласилась служить иностранной разведке, собирающей сведения о родине (ведь ее родина все же Россия, несмотря на то, что Лидия — немка). А теперь она полагает, что можно бить на собственную слабость. Слабость — это без сомнения важный аргумент и объясняет многое. Слабые люди часто оказываются предателями. У них не хватает душевных сил, чтобы быть независимыми. Но как-то применительно к Лидии разговоры о слабости кажутся мне немного неуместными — эта тевтонская красавица не знает, что такое слабость и вечно закована в бронь, скорее другими соображениями следует руководствоваться объясняя ее поступки — они прилично платили. В этом-то все и дело.
Но, увы, я просчиталась. Задания становились все сложнее и сложнее, мне приходилось идти на разные неблаговидные поступки. Например, по приказу, полученному из Германии, сойтись с господином Крюднером, которого я вовсе не любила.
Ах, бедняжка! Как же тяжела и безотрадна жизнь германского агента!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47