Принявшая после смерти мужа монашеский постриг, Елизавета всю себя отдавала делам благотворительности. Персонал для московских женских тюрем она подбирала лично из лучших выпускниц школы надзирательниц. Девушки, приходившие служить в Новинку, никогда не издевались над заключенными, избегали бессмысленной жестокости, к которой так приучает неограниченная власть над людьми, порой даже шли на мелкие нарушения распорядка, доставляя на волю письма и принося оттуда ответы, а также свежие газеты…
Пройдя весь путь подневольного существования в сиротских приютах, они понимали тяготы арестантского бытия и не стремились сделать жизнь заключенных еще горше. И если уж эсерки, априори ненавидевшие Российскую империю вообще, а таких ее недостойных отпрысков, как жандармы и тюремные надзиратели, — в десятикратном масштабе, отзывались об этих девушках с уважением, значит, новые надзирательницы того стоили.
Как ни странно, у меня не только приняли передачу, но даже разрешили десятиминутное свидание с арестованной Танненбаум, хотя на свидания в тюрьму допускались обычно лишь родственники арестантов. Лидии тут явно были позволены некоторые льготы, вероятно, господин Васильев, занимавшийся ее делом, ожидал от нее в знак признательности ценных сведений о работе шпионской сети.
Я знала, что в Новинке, в отличие от многих других тюрем, арестанткам не разрешают (наверно из соображений гигиены) носить собственную одежду и выдают казенный наряд?
Однако, когда я увидела Лидию, я была просто поражена — широкое, длинное, совершенно бесформенное платье из полосатого тика (серая полоса чередовалась с синей, как на дешевом матрасе), огромные разбитые туфли из грубой кожи, застиранный белый платочек на голове…
Но главное — лицо, в котором было ни кровинки, только глаза, ставшие совершенно огромными и бездонно-тоскливыми. По ввалившимся щекам, обтянутым пожелтевшей кожей скулам мне показалось, что Лидия сильно похудела, даже тюремный балахон, и так совершенно бесформенный, болтался на ней, как на вешалке…
— Елена Сергеевна! — из глаз Лидии потекли слезы. — Я знала, что вы не оставите меня… Вы — святая!
Я, признаться, больше не намерена была прислушиваться к ее дешевой лести — я приехала, чтобы по-христиански помочь человеку, попавшему в большую беду, и то, что Лидия в моих глазах весьма низко пала и теперь вызывает лишь презрение, не меняло дела. Помощь ей все равно нужна, а льстить и провозглашать меня святой в благодарность за кусок мыла она может и не стараться, это довольно глупо.
Лидия с радостью, мелькнувшей в глазах, приняла мою передачу, но тут же, пуская слезы, принялась рассказывать о своем тюремном житье-бытье.
В ее камере, большой на три окна, находится двадцать арестанток, и поэтому все равно тесно; сокамерницы у нее в основном политические и постоянно спорят о революционных делах, доходя чуть ли не до мордобоя («Уж как большевички с меньшевичками зацепятся — деваться некуда, а если еще и эсерки присоединятся, так того и гляди, поубивают друг друга!»), рацион питания крайне скудный — утром кипяток с куском хлеба, в половине двенадцатого — обед, щи да каша, в пять вечера снова каша и кипяток.
Из своих вещей разрешается иметь только халат, платок, белье, посуду — кружку, ложку, чайник; умывальные и письменные принадлежности да несколько книг.
— У меня ведь нет ни халатика, ни кружки, а чулки на мне шелковые, а здесь нужно иметь шерстяные, иначе зябнешь… Я два дня на прогулку не хожу, холодно. А все-таки полтора часа в день на воздухе — это и для здоровья необходимо, и большое развлечение для нас. Днем нам положены два часа сна после обеда, так те, кто прогулял, хорошо спят, а я не могу…
— Может быть, вы не спите потому, что вас мучает совесть? — не удержалась я. — По-моему, любой человек должен испытывать ужас, при мысли, что отнял чью-то жизнь, пусть не сам, не своими руками… Но ведь господина Крюднера убили с вашего согласия и попустительства. Вы и пальцем не шевельнули, чтобы его спасти. А в убийстве Штюрмера ваше участие еще более очевидно. И теперь вам хотелось бы сладко спать? Ладно, скажите мне, что из вещей вам необходимо, постараюсь, чтобы все передали.
— Да, — залебезила Лидия, —я даже подготовила списочек…
Она достала листок бумаги, аккуратно исписанный каллиграфическим почерком и принялась читать:
1. Шерстяные чулки — 2 пары
2. Халат из верблюжки
3. Простой полотняный платок на голову
4. Сорочки из фланели — 2 штуки
5. Две полных смены белья
6. Посуда: кружка, миска, ложка, чайник
7. Учебник французского языка
8. Толстая тетрадь и бумага для писем
— Лидия, — перебила я ее, — не нужно сейчас зачитывать весь список, лучше просто дайте мне его с собой, а то я что-нибудь забуду.
Лидия посмотрела на надзирательницу, присутствующую при нашей встрече, та кивнула, и бумажка со списком перекочевала в мою сумку.
— Но я могу не успеть купить все необходимое к завтрашнему дню, — сочла нужным предупредить я.
— Покупать почти ничего не надо, — торопливо ответила Лидия. — Я и не посмела бы гонять вас по лавкам. Не сочтите за труд, Елена Сергеевна, поезжайте в мою квартиру на Рождественском бульваре, там вы найдете все необходимое. Ключи у меня, правда, отобрали при аресте, но я написала записку для привратника, он даст вам запасной комплект ключей, который хранится у него в привратницкой. Знаете, я ведь там, на Рождественке, не каждый день бывала, а мало ли что могло случиться в мое отсутствие — водопроводная труба потечет или еще что-нибудь, поэтому всегда приходится держать в привратницкой аварийный комплект ключей. Вот это записка о ключах, а вот это — план квартиры и указание, где, в каком шкафу и на какой полке вы сможете найти все нужное…
Да уж, что ни говори, а секретаршей Лидия, видимо, была великолепной. Есть у нее административная жилка.
— Единственное, что придется купить — белый ситцевый платочек, — продолжала она. — Я ничего подобного никогда не носила, а здесь мне выдали такой ужасный казенный платок — старый, заношенный и на нем чья-то неотмытая кровь… Но купить платочек ведь не сложно? В любой лавочке, без выбора, самый простенький, лишь бы новый и чистый…
Ну что ж, — я встала, чтобы прощаться. — Я все сделаю, не волнуйтесь. Постараюсь, чтобы завтра передача была уже у вас.
— Елена Сергеевна! — окликнула меня Лидия. — Пожалуйста, не говорите никому на Рождественке, что я под арестом. Там и так уже был обыск и, наверно, поползли сплетни. Но мне будет очень неприятно, если все соседи узнают, что я под арестом. Обыск есть обыск, это с каждым может случиться, а арест — это арест…
Пообещав и это, я наконец покинула гостеприимную Новинскую тюрьму (не дай Бог когда-нибудь насладиться этим гостеприимствим полной мере) и поспешила на улицу.
До дома мне было два шага — через Собачью площадку и Спасопесковский переулок я, даже без извозчика, пешком, дошла бы десять минут. Но что делать, если я дала слово отправиться на Рождественку за вещами? Пришлось остановить экипаж и покатить в пресловутое любовное гнездышко Лидии. Посмотрим, что это за обитель разврата на Рождественском бульваре…
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Творение Густава Карла Юлиуса Гельриха. — Глупые привычки коренных москвичей. — План квартиры, вычерченный рукой хозяйки. — Аромат духов «Инимитабль». — Ворона в павлиньих перьях. — Чистый блеф. — Кто в Москве верит в шпионов? — Пузатый хрустальный графин.
Еще совсем недавно Рождественский бульвар не считался особо респектабельным местом — он выходил к Трубе, печально знаменитой Трубной площади, месту, кишевшему дешевыми проститутками и разнообразным жульем. Но уже лет десять как Рождественку стали застраивать красивыми современными домами с роскошными квартирами, да и Трубу московская полиция подчистила, изрядно проредив ее обитателей, и теперь Рождественский бульвар значился среди вполне пристойных мест обитания, а вскорости обещал стать еще и престижным… Пожалуй, сейчас самое время обзаводиться недвижимостью на Рождественке, пока цена на нее не взлетела до небес.
Дом, в котором находилась квартира Лидии, был мне хорошо знаком — длинный, шестиэтажный, с высоким, доходящим до третьего этажа рустом. Строил его Густав Карл Юлиус (или, как называли его в Москве, Густав Авгуомич) Гельрих, чрезвычайно модный архитектор, кстати, уроженец города Гамбурга. В этом году были завершены две его постройки — великолепные дома на Петровке и на Пречистенке, увидев которые, я решила ознакомиться и с прочими творениями Гельриха, для чего и предприняла в октябре экскурсию по Москве, полюбовавшись среди прочего и домом на Рождественском бульваре.
По сравнению с пречистенским домом, квартиры в котором уже облюбовала для себя московская ветвь ювелиров Фаберже, рождественчкий был чуть-чуть поскромнее, но тоже, несомненно, хорош и отмечен чертами знаменитого гельриховского стиля — стройные эркеры по фасаду были почти визитной карточкой мастера…
Я вошла в дом, смотревший окнами фасада на черные ветви деревьев на заснеженном бульваре, разыскала привратника, предъявила ему записку Лидии, получила ключи от ее квартиры и поднялась на третий этаж. На медных табличках дверей мелькали в основном немецкие фамилии. Ну что ж, это может быть и неплохо, что приличная публика, не имеющая своих корней в Москве и потому не связанная исторически ни с каким другим районом города, обживает эти возрождающиеся места…
Это мы, коренные москвичи, все глупо держимся за камни старых улиц, по которым ходили когда-то наши деды и прадеды. Один мой приятель, обедневший аристократ, снимает под жилье чердак на Остоженке в запущенном, почти рушащемся доме, и при этом с гордостью объясняет: «Я не могу никуда переехать, наш род живет на Остоженке со времен Ивана Грозного, когда царь взял эти дома в опричнину и наделил ими доверенных лиц, в числе которых был и мой пращур. Захудалый род бояр Романовых еще и не мечтал о царском венце, когда глава моего рода уже поплевывал на мостовые Остоженки из своего высокого терема!»
Оказалось, что дверь квартиры Лидии заперта всего лишь на один замок — тот, который автоматически срабатывает при захлопывании. Вероятно, полицейские, производившие обыск в жилище Лидии, поленились как следует закрыть все замки и просто хлопнули дверью уходя, в расчете на английский замок.
Я вставила в замок подходящий ключ, и дверь легко и бесшумно раскрылась, даже петли не скрипнули. Что тут удивляться — Лидия была под покровительством такого умельца, как господин Крюднер. Естественно, что все, связанное с техникой, в этом доме работает идеально.
Из глубины квартиры мне в лицо ударила свежая струя аромата духов «Инимитабль» (кажется, недавно я уже учуяла у кого-то из знакомых дам тер духи, но сейчас не могла вспомнить — у кого именно). Мне осталось только войти и осмотреться в чужой квартире.
Я-то, глупая, удивлялась, почему в комнате Лидии в моем пансионе царил такой аскетизм — оказывается, ее настоящий дом был здесь, на Рождественке. Тут-то взгляд ее и отдыхал среди предметов, любезных немецкому сердцу — фарфоровых и мраморных ангелочков мейсенского фарфора, салфеток с золотой бахромой, вышитых думочек тонкой работы и картин в массивных позолоченных рамах. Изображались на картинах преимущественно обнаженные и полуобнаженные красавицы с необычайно розовой кожей, возлежащие на каких-то оттоманках… Позы некоторых красавиц были детально скопированы Лидией на тех памятных фривольных фотографиях из альбома, видимо, они полностью отвечали ее представлениям о прекрасном…
Впрочем я вовсе не желала надолго здесь задерживаться и любоваться обстановкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Пройдя весь путь подневольного существования в сиротских приютах, они понимали тяготы арестантского бытия и не стремились сделать жизнь заключенных еще горше. И если уж эсерки, априори ненавидевшие Российскую империю вообще, а таких ее недостойных отпрысков, как жандармы и тюремные надзиратели, — в десятикратном масштабе, отзывались об этих девушках с уважением, значит, новые надзирательницы того стоили.
Как ни странно, у меня не только приняли передачу, но даже разрешили десятиминутное свидание с арестованной Танненбаум, хотя на свидания в тюрьму допускались обычно лишь родственники арестантов. Лидии тут явно были позволены некоторые льготы, вероятно, господин Васильев, занимавшийся ее делом, ожидал от нее в знак признательности ценных сведений о работе шпионской сети.
Я знала, что в Новинке, в отличие от многих других тюрем, арестанткам не разрешают (наверно из соображений гигиены) носить собственную одежду и выдают казенный наряд?
Однако, когда я увидела Лидию, я была просто поражена — широкое, длинное, совершенно бесформенное платье из полосатого тика (серая полоса чередовалась с синей, как на дешевом матрасе), огромные разбитые туфли из грубой кожи, застиранный белый платочек на голове…
Но главное — лицо, в котором было ни кровинки, только глаза, ставшие совершенно огромными и бездонно-тоскливыми. По ввалившимся щекам, обтянутым пожелтевшей кожей скулам мне показалось, что Лидия сильно похудела, даже тюремный балахон, и так совершенно бесформенный, болтался на ней, как на вешалке…
— Елена Сергеевна! — из глаз Лидии потекли слезы. — Я знала, что вы не оставите меня… Вы — святая!
Я, признаться, больше не намерена была прислушиваться к ее дешевой лести — я приехала, чтобы по-христиански помочь человеку, попавшему в большую беду, и то, что Лидия в моих глазах весьма низко пала и теперь вызывает лишь презрение, не меняло дела. Помощь ей все равно нужна, а льстить и провозглашать меня святой в благодарность за кусок мыла она может и не стараться, это довольно глупо.
Лидия с радостью, мелькнувшей в глазах, приняла мою передачу, но тут же, пуская слезы, принялась рассказывать о своем тюремном житье-бытье.
В ее камере, большой на три окна, находится двадцать арестанток, и поэтому все равно тесно; сокамерницы у нее в основном политические и постоянно спорят о революционных делах, доходя чуть ли не до мордобоя («Уж как большевички с меньшевичками зацепятся — деваться некуда, а если еще и эсерки присоединятся, так того и гляди, поубивают друг друга!»), рацион питания крайне скудный — утром кипяток с куском хлеба, в половине двенадцатого — обед, щи да каша, в пять вечера снова каша и кипяток.
Из своих вещей разрешается иметь только халат, платок, белье, посуду — кружку, ложку, чайник; умывальные и письменные принадлежности да несколько книг.
— У меня ведь нет ни халатика, ни кружки, а чулки на мне шелковые, а здесь нужно иметь шерстяные, иначе зябнешь… Я два дня на прогулку не хожу, холодно. А все-таки полтора часа в день на воздухе — это и для здоровья необходимо, и большое развлечение для нас. Днем нам положены два часа сна после обеда, так те, кто прогулял, хорошо спят, а я не могу…
— Может быть, вы не спите потому, что вас мучает совесть? — не удержалась я. — По-моему, любой человек должен испытывать ужас, при мысли, что отнял чью-то жизнь, пусть не сам, не своими руками… Но ведь господина Крюднера убили с вашего согласия и попустительства. Вы и пальцем не шевельнули, чтобы его спасти. А в убийстве Штюрмера ваше участие еще более очевидно. И теперь вам хотелось бы сладко спать? Ладно, скажите мне, что из вещей вам необходимо, постараюсь, чтобы все передали.
— Да, — залебезила Лидия, —я даже подготовила списочек…
Она достала листок бумаги, аккуратно исписанный каллиграфическим почерком и принялась читать:
1. Шерстяные чулки — 2 пары
2. Халат из верблюжки
3. Простой полотняный платок на голову
4. Сорочки из фланели — 2 штуки
5. Две полных смены белья
6. Посуда: кружка, миска, ложка, чайник
7. Учебник французского языка
8. Толстая тетрадь и бумага для писем
— Лидия, — перебила я ее, — не нужно сейчас зачитывать весь список, лучше просто дайте мне его с собой, а то я что-нибудь забуду.
Лидия посмотрела на надзирательницу, присутствующую при нашей встрече, та кивнула, и бумажка со списком перекочевала в мою сумку.
— Но я могу не успеть купить все необходимое к завтрашнему дню, — сочла нужным предупредить я.
— Покупать почти ничего не надо, — торопливо ответила Лидия. — Я и не посмела бы гонять вас по лавкам. Не сочтите за труд, Елена Сергеевна, поезжайте в мою квартиру на Рождественском бульваре, там вы найдете все необходимое. Ключи у меня, правда, отобрали при аресте, но я написала записку для привратника, он даст вам запасной комплект ключей, который хранится у него в привратницкой. Знаете, я ведь там, на Рождественке, не каждый день бывала, а мало ли что могло случиться в мое отсутствие — водопроводная труба потечет или еще что-нибудь, поэтому всегда приходится держать в привратницкой аварийный комплект ключей. Вот это записка о ключах, а вот это — план квартиры и указание, где, в каком шкафу и на какой полке вы сможете найти все нужное…
Да уж, что ни говори, а секретаршей Лидия, видимо, была великолепной. Есть у нее административная жилка.
— Единственное, что придется купить — белый ситцевый платочек, — продолжала она. — Я ничего подобного никогда не носила, а здесь мне выдали такой ужасный казенный платок — старый, заношенный и на нем чья-то неотмытая кровь… Но купить платочек ведь не сложно? В любой лавочке, без выбора, самый простенький, лишь бы новый и чистый…
Ну что ж, — я встала, чтобы прощаться. — Я все сделаю, не волнуйтесь. Постараюсь, чтобы завтра передача была уже у вас.
— Елена Сергеевна! — окликнула меня Лидия. — Пожалуйста, не говорите никому на Рождественке, что я под арестом. Там и так уже был обыск и, наверно, поползли сплетни. Но мне будет очень неприятно, если все соседи узнают, что я под арестом. Обыск есть обыск, это с каждым может случиться, а арест — это арест…
Пообещав и это, я наконец покинула гостеприимную Новинскую тюрьму (не дай Бог когда-нибудь насладиться этим гостеприимствим полной мере) и поспешила на улицу.
До дома мне было два шага — через Собачью площадку и Спасопесковский переулок я, даже без извозчика, пешком, дошла бы десять минут. Но что делать, если я дала слово отправиться на Рождественку за вещами? Пришлось остановить экипаж и покатить в пресловутое любовное гнездышко Лидии. Посмотрим, что это за обитель разврата на Рождественском бульваре…
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Творение Густава Карла Юлиуса Гельриха. — Глупые привычки коренных москвичей. — План квартиры, вычерченный рукой хозяйки. — Аромат духов «Инимитабль». — Ворона в павлиньих перьях. — Чистый блеф. — Кто в Москве верит в шпионов? — Пузатый хрустальный графин.
Еще совсем недавно Рождественский бульвар не считался особо респектабельным местом — он выходил к Трубе, печально знаменитой Трубной площади, месту, кишевшему дешевыми проститутками и разнообразным жульем. Но уже лет десять как Рождественку стали застраивать красивыми современными домами с роскошными квартирами, да и Трубу московская полиция подчистила, изрядно проредив ее обитателей, и теперь Рождественский бульвар значился среди вполне пристойных мест обитания, а вскорости обещал стать еще и престижным… Пожалуй, сейчас самое время обзаводиться недвижимостью на Рождественке, пока цена на нее не взлетела до небес.
Дом, в котором находилась квартира Лидии, был мне хорошо знаком — длинный, шестиэтажный, с высоким, доходящим до третьего этажа рустом. Строил его Густав Карл Юлиус (или, как называли его в Москве, Густав Авгуомич) Гельрих, чрезвычайно модный архитектор, кстати, уроженец города Гамбурга. В этом году были завершены две его постройки — великолепные дома на Петровке и на Пречистенке, увидев которые, я решила ознакомиться и с прочими творениями Гельриха, для чего и предприняла в октябре экскурсию по Москве, полюбовавшись среди прочего и домом на Рождественском бульваре.
По сравнению с пречистенским домом, квартиры в котором уже облюбовала для себя московская ветвь ювелиров Фаберже, рождественчкий был чуть-чуть поскромнее, но тоже, несомненно, хорош и отмечен чертами знаменитого гельриховского стиля — стройные эркеры по фасаду были почти визитной карточкой мастера…
Я вошла в дом, смотревший окнами фасада на черные ветви деревьев на заснеженном бульваре, разыскала привратника, предъявила ему записку Лидии, получила ключи от ее квартиры и поднялась на третий этаж. На медных табличках дверей мелькали в основном немецкие фамилии. Ну что ж, это может быть и неплохо, что приличная публика, не имеющая своих корней в Москве и потому не связанная исторически ни с каким другим районом города, обживает эти возрождающиеся места…
Это мы, коренные москвичи, все глупо держимся за камни старых улиц, по которым ходили когда-то наши деды и прадеды. Один мой приятель, обедневший аристократ, снимает под жилье чердак на Остоженке в запущенном, почти рушащемся доме, и при этом с гордостью объясняет: «Я не могу никуда переехать, наш род живет на Остоженке со времен Ивана Грозного, когда царь взял эти дома в опричнину и наделил ими доверенных лиц, в числе которых был и мой пращур. Захудалый род бояр Романовых еще и не мечтал о царском венце, когда глава моего рода уже поплевывал на мостовые Остоженки из своего высокого терема!»
Оказалось, что дверь квартиры Лидии заперта всего лишь на один замок — тот, который автоматически срабатывает при захлопывании. Вероятно, полицейские, производившие обыск в жилище Лидии, поленились как следует закрыть все замки и просто хлопнули дверью уходя, в расчете на английский замок.
Я вставила в замок подходящий ключ, и дверь легко и бесшумно раскрылась, даже петли не скрипнули. Что тут удивляться — Лидия была под покровительством такого умельца, как господин Крюднер. Естественно, что все, связанное с техникой, в этом доме работает идеально.
Из глубины квартиры мне в лицо ударила свежая струя аромата духов «Инимитабль» (кажется, недавно я уже учуяла у кого-то из знакомых дам тер духи, но сейчас не могла вспомнить — у кого именно). Мне осталось только войти и осмотреться в чужой квартире.
Я-то, глупая, удивлялась, почему в комнате Лидии в моем пансионе царил такой аскетизм — оказывается, ее настоящий дом был здесь, на Рождественке. Тут-то взгляд ее и отдыхал среди предметов, любезных немецкому сердцу — фарфоровых и мраморных ангелочков мейсенского фарфора, салфеток с золотой бахромой, вышитых думочек тонкой работы и картин в массивных позолоченных рамах. Изображались на картинах преимущественно обнаженные и полуобнаженные красавицы с необычайно розовой кожей, возлежащие на каких-то оттоманках… Позы некоторых красавиц были детально скопированы Лидией на тех памятных фривольных фотографиях из альбома, видимо, они полностью отвечали ее представлениям о прекрасном…
Впрочем я вовсе не желала надолго здесь задерживаться и любоваться обстановкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47