А если еще и с конкурентами схлестнешься!.. Беда. От хорошей жизни на электричку не пойдешь, верно? Вот и шастают там всякие опустившиеся элементы, не про вашу коллегу будет сказано…
Делят сферы влияния в масштабе ветки…
Что ж, будем расследовать. Возможно, и товарищи из Питера подключатся.
Больше об убийстве Целищев не распространялся, было видно, что оно ему как кость в горле, это убийство. И после окончания неприятной для него обязательной программы перешел к показательным выступлениям. Из худенькой стопки вещей, некогда принадлежащих Афине, он вытащил пухлую расхристанную тетрадь, достал из нее листок и протянул заскучавшему режиссеру.
— Адресовано Маслобойщикову Гавриилу Леонтьевичу. То есть вам.
— А я, как на грех, очки забыл. Прочти, друг мой, — обратился мэтр к Гжесю.
— Вслух?
— Вслух, конечно.
— Но, может быть.., это личное?
— Деяния мертвых, друг мой, всегда публичны. И это единственная тайна, покровы с которой срывает смерть.
Гжесь развернул сложенную вдвое тетрадную страницу, прокашлялся и с выражением прочел:
— "Маслобойщикову Гавриилу Леонтьевичу, худруку театра «Глобус», далее адрес… От Филипаки Афины, далее адрес…
С радостью спешу сообщить вам, козел вы драный, что прекращаю свою смехотворную деятельность в вашей пародии на театр. Горите вы синим пламенем, старый маразматик…" Дальше читать? Тут еще три абзаца.
Капитан Целищев хмыкнул, Лена улыбнулась, и лишь Маслобойщиков сохранял олимпийское спокойствие.
— Пожалуй, я сам прочту. На досуге.
А вам, господин капитан, я бы не советовал зубоскалить. Мнение ушедших в мир иной нужно уважать. Даже если оно ошибочно. Бедное, заблудшее дитя… ;
Маслобойщиков с неожиданной для его студенистого тела ловкостью подскочил к Гжесю и вырвал листок из его рук.
— Теперь мы можем быть свободны?
Целищев замялся.
— Вскрытие и экспертиза проведены, и тело нужно похоронить, — начал он.
— Так в чем же дело? Хороните.
— У покойной есть родственники, проживающие в России? Может быть, близкие люди…
Близкие люди. Был ли парень с фотокарточки близким Афине человеком? Или он так же равнодушно продолжит закреплять парус, когда узнает о ее гибели: «просто приятельница», «обыкновенная». А это вытянет разве что на одинокую поминальную гвоздику, не больше.
— Откуда же мы можем знать? — снисходительно удивился Маслобойщиков. — Вы компетентные органы, вы и должны это установить.
— Все верно. Но связаться с ее родными в Греции пока не представляется возможным. А тело, сами понимаете, ждать не будет.
— Может и подождать, ничего с ним не сделается. Здесь у вас прохладно. Или вы… — До Маслобойщикова наконец-то дошел смысл экивоков капитана Целищева. — Вы предлагаете обстряпать похороны за наш счет?
— Ну, если никого из близких не найдется… Это было бы по-христиански…
— Я сам православный и глубоко верующий человек. — Мэтр лживо скосил глаза к переносице и вытащил из-под рубахи огромный медный крест. — Вот, освящен самим патриархом. И сам я благословлен им же… А как насчет муниципального предприятия? Существуют же квоты для таких случаев! Подхороните к какой-нибудь благообразной могилке, и вся недолга. От нас требовалось опознать тело, мы его опознали. Что же еще?!
Спутанные волосы на голове Маслобойщикова потрескивали: верный признак того, что мэтр подсчитывал, во сколько бутылок портвейна и водки могут обойтись ему незапланированные расходы на погребение.
— Конечно, — не выдержала Лена. — Конечно, мы сделаем все, что нужно.
— Вот и хорошо. — Капитан Целищев облегченно вздохнул. — Поговорите с патологоанатомом, он все вам оформит…
Выйдя на свежий воздух и избавившись от капитана, Маслобойщиков сразу же повеселел. И пока Лена договаривалась с начинающим жуиром Луценко о выдаче тела, успел хлебнуть припасенного заранее пивка. Появившуюся в дверях морга Лену он встретил бурными восклицаниями:
Вот она, наша добрая самаритянка!
Вот она, юдоль всех скорбящих! Целую ручки и преклоняюсь перед величием души!
— Ну, что? — Гжесь, судя по его хмурой физиономии, был не особенно доволен Лениным порывом, но открыто возражать не решился.
— Похоронить можно здесь, на местном кладбище. Ритуальные услуги я уже заказала. Завтра привезем деньги…
— А вещи? — не выдержал Маслобойщиков.
— Какие вещи?
— Ну, как же? Я сам видел. Лежали на столе у этого жандарма… Кошелечек голубенький, пояс-портмоне и цепочка с кулоном золотая… И еще что-то. Кажется, кольцо. Разве они не отдали тебе вещи, раз уж ты взялась за сей скорбный плуг?..
— Пока нет. Это же вещественные доказательства по делу. А если и нет, то их, скорее всего, передадут родственникам, когда те объявятся.
— Отговорки, — неожиданно взбеленился мэтр, переходя с высокого штиля на извозчицкий жаргон. — Замылят, вот увидишь. Креста на них нет!.. Родственникам передадут! Как хоронить, так чужие люди, а как у наследства руки греть, так сразу родственники материализуются!
— Да полно вам, Леонтьич! — попытался урезонить мэтра Гжесь. — Лучше поедем обратно, торчать здесь до вечера нет никакого смысла…
Стоило им только выехать за пределы Ломоносова, как Маслобойщиков нахохлился и нервно заерзал на заднем сиденье.
— А ведь он прав! — произнес мэтр, пристально вглядываясь в окрестности.
— Кто? — не отрываясь от дороги, спросил Гжесь.
— Жандарм. Не по-христиански все это.
Ушла актриса, ушла красивая, молодая девушка, в сущности, дитя… Ушла нелепо, трагически. И никого рядом с ней не оказалось. Чтобы помочь, чтобы протянуть руку… А мы делаем вид, что ничего не произошло.
— Никто не делает вид, — обиделся Гжесь — и за себя, и за Лену, и за самого мэтра. — Просто все переживают молча.
— Вот именно — молча! А надо вопить, кричать, бить во все колокола, посылать проклятья равнодушному небу!.. Господи Иисусе, ну что за трасса! Как в тайге, как на Чуйском тракте! Ни одной забегаловки!
Ну-ка, что там такое?
За железнодорожным переездом, перед которым стоял теперь Гжесь в ожидании зеленого сигнала, дорога раздваивалась: нижнее шоссе вело на Петергоф (именно по нему они и добрались в Ломоносов), а верхнее делало резкий поворот в сторону от Залива.
— Наверх! — скомандовал Маслобойщиков. — Должно же быть здесь что-нибудь, в конце концов!
— А куда, собственно, мы едем? — поинтересовался Гжесь, послушно сворачивая на верхнюю дорогу.
Маслобойщиков благоразумно промолчал.
Цель неожиданного маневра стала ясна, как только «шестерка» проплыла мимо железнодорожной платформы с посеревшими от времени буквами: «МАРТЫШКИНО». Эту часть Ломоносова бродячая труппа «Глобуса» уже посещала: весной в мартышкинской школе Маслобойщиков давал премьеру «Маленькой Бабы-яги».
— Теперь направо и до перекрестка. За перекрестком остановишься, — мэтр уже включил автопилот, и спорить с ним было бессмысленно.
За перекрестком «шестерку» Гжеся поджидала халупа с многообещающей вывеской «ЛЕТО». Покосившиеся буквы рекламного щита, прикрученные ржавой проволокой к поручню у витрины, обещали «бизнес-ланчи по умеренной цене» и «спиртное в разлив».
— Вот и островок цивилизации, — сразу оживился Маслобойщиков. — Думаю, никто не будет возражать, если мы помянем покойную Афиночку, пусть земля будет ей пухом. Посидим, подумаем в тишине о бренности всего сущего…
— Я за рулем, — мрачно напомнил Гжесь.
Но режиссер уже не слушал его. Он выпал из машины и через секунду скрылся в кафе.
— Что будем делать? — спросил Гжесь у Лены, выключая двигатель.
— Давай уедем отсюда к чертовой матери. Пусть сам выбирается.
— С ума сошла! Он и так как ребенок, а когда за воротник зальет… Сама знаешь.
Светаня нам этого не простит.
— Еще как простит! — вырвалось у Лены.
— В любом случае одного я его не оставлю.
— И что ты предлагаешь?
— Может быть, и вправду помянем?
— Ты за рулем, — мрачно напомнила Лена. — А я пить с твоим алкашом мэтром не собираюсь.
— Ну и замечательно. — Гжесь даже рассмеялся от простоты осенившей его идеи. — В конце концов, у тебя тоже есть права. Ты и поведешь.
— Это ничего не значит. Ты же знаешь, машины я боюсь. И ни за какие деньги за руль не сяду.
— А сто долларов, которые ты профукала на курсы вождения? Их вписать в счет или нет?
Курсы вождения были зимним Лениным кошмаром. Она окунулась в этот кошмар добровольно, чтобы пореже встречаться с сексуально озабоченным Гжесем по вечерам. Для этого все средства были хороши, к тому же автошкола располагалась под боком, на Пятнадцатой линии, стоило только перейти Малый проспект. Откуда ей было знать, что скромная табличка «АВТОШКОЛА № 4» окажется приглашением в хорошо закамуфлированный ад. А преподаватель теории Николай Петрович Поклонский возьмет на себя неблагодарную роль Вельзевула. Со второго занятия Лену стали преследовать ужасающие в своих натуралистических подробностях сны. В этих снах она лизала раскаленные сковородки с клеймом «Запретительные знаки», поджаривалась на вертеле, отдаленно напоминающем гаишный жезл, и получала свою порцию раскаленного свинца под табличкой «Стоянка по будним дням запрещена». В реальности дело обстояло не лучше. Любая разметка сливалась для Лены в одну сплошную линию, а безобидный параграф «Проезд нерегулируемых перекрестков» прямо на глазах трансформировался в новую Книгу мертвых. Достаточно было прочесть первую строку, чтобы выпустить на волю всех демонов. К тому же Вельзевул Поклонский взял дурную моду каждое занятие вызывать Лену к доске, и от всех этих встречных и попутных трамваев вкупе с правыми и левыми поворотами у нее темнело в глазах и подгибались колени. Так, на полусогнутых, она и доплелась до окончания теоретического курса, после чего начались муки практического вождения. От нее отказались два инструктора, и лишь третий (в прошлом гонщик-экстремал) сумел научить ее кое-как переключать скорости и не путать педаль тормоза с педалью сцепления. Экзамены в ГАИ Лена сдала только с четвертого раза, наглотавшись перед сдачей успокоительных таблеток. А заработанные потом и кровью права были заброшены в рюкзак и благополучно забыты. Да и табличка «АВТОШКОЛА № 4», изредка появляясь в поле Лениного зрения, больше не вызывала нервной дрожи и приступов головокружения.
И вот теперь, в самый неподходящий момент, Гжесь напомнил ей о правах. Да еще попрекнул ста долларами.
— Ты можешь говорить что угодно, но машину я не поведу.
— Давай хотя бы зайдем, посмотрим, что там с мэтром…
Препираться с Гжесем было бесполезно, оставалось только следовать в его кильватере. Что Лена и сделала, опрометчиво ступив под своды кафе «Лето».
«Островок цивилизации» оказался самой обыкновенной рыгаловкой с липкой клеенкой на столах и декоративным панно во всю стену. Панно откликалось на имя «Родные просторы», но с тем же успехом могло называться «Сбор колхозного урожая». С толстомясыми краснокирпичными труженицами полей мирно уживалась бесстыжие самки «Плейбоя», развешанные над стойкой. А о том, чтобы «подумать в тишине о бренности всего сущего», сразу же пришлось забыть, — из двух косо висящих колонок горланил во всю луженую эмигрантскую глотку Михаил Шуфутинский.
Маслобойщиков пристроился непосредственно под колонками и с завидной скоростью поглощал портвейн. Появление Гжеся и Лены было встречено царственным кивком головы и революционным призывом:
— Выпьем!
И тотчас же сальный голос Шуфутинского грянул: «За милых дам, за милых дам!»
— Актуально, — хэкнул мэтр, опрокидывая стакан и закусывая собственной бородой. — Присоединяйтесь к тосту.
Гжесь с сомнением посмотрел на чернильного цвета бурду:
— Я, пожалуй, лучше водочки.
…На то, чтобы упиться, Гжесю хватило сорока минут: мэтр погонял тосты, как лошадей, пускал их галопом, аллюром и иноходью, брал с места в карьер, пришпоривал, когда нужно, или вообще отпускал поводья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Делят сферы влияния в масштабе ветки…
Что ж, будем расследовать. Возможно, и товарищи из Питера подключатся.
Больше об убийстве Целищев не распространялся, было видно, что оно ему как кость в горле, это убийство. И после окончания неприятной для него обязательной программы перешел к показательным выступлениям. Из худенькой стопки вещей, некогда принадлежащих Афине, он вытащил пухлую расхристанную тетрадь, достал из нее листок и протянул заскучавшему режиссеру.
— Адресовано Маслобойщикову Гавриилу Леонтьевичу. То есть вам.
— А я, как на грех, очки забыл. Прочти, друг мой, — обратился мэтр к Гжесю.
— Вслух?
— Вслух, конечно.
— Но, может быть.., это личное?
— Деяния мертвых, друг мой, всегда публичны. И это единственная тайна, покровы с которой срывает смерть.
Гжесь развернул сложенную вдвое тетрадную страницу, прокашлялся и с выражением прочел:
— "Маслобойщикову Гавриилу Леонтьевичу, худруку театра «Глобус», далее адрес… От Филипаки Афины, далее адрес…
С радостью спешу сообщить вам, козел вы драный, что прекращаю свою смехотворную деятельность в вашей пародии на театр. Горите вы синим пламенем, старый маразматик…" Дальше читать? Тут еще три абзаца.
Капитан Целищев хмыкнул, Лена улыбнулась, и лишь Маслобойщиков сохранял олимпийское спокойствие.
— Пожалуй, я сам прочту. На досуге.
А вам, господин капитан, я бы не советовал зубоскалить. Мнение ушедших в мир иной нужно уважать. Даже если оно ошибочно. Бедное, заблудшее дитя… ;
Маслобойщиков с неожиданной для его студенистого тела ловкостью подскочил к Гжесю и вырвал листок из его рук.
— Теперь мы можем быть свободны?
Целищев замялся.
— Вскрытие и экспертиза проведены, и тело нужно похоронить, — начал он.
— Так в чем же дело? Хороните.
— У покойной есть родственники, проживающие в России? Может быть, близкие люди…
Близкие люди. Был ли парень с фотокарточки близким Афине человеком? Или он так же равнодушно продолжит закреплять парус, когда узнает о ее гибели: «просто приятельница», «обыкновенная». А это вытянет разве что на одинокую поминальную гвоздику, не больше.
— Откуда же мы можем знать? — снисходительно удивился Маслобойщиков. — Вы компетентные органы, вы и должны это установить.
— Все верно. Но связаться с ее родными в Греции пока не представляется возможным. А тело, сами понимаете, ждать не будет.
— Может и подождать, ничего с ним не сделается. Здесь у вас прохладно. Или вы… — До Маслобойщикова наконец-то дошел смысл экивоков капитана Целищева. — Вы предлагаете обстряпать похороны за наш счет?
— Ну, если никого из близких не найдется… Это было бы по-христиански…
— Я сам православный и глубоко верующий человек. — Мэтр лживо скосил глаза к переносице и вытащил из-под рубахи огромный медный крест. — Вот, освящен самим патриархом. И сам я благословлен им же… А как насчет муниципального предприятия? Существуют же квоты для таких случаев! Подхороните к какой-нибудь благообразной могилке, и вся недолга. От нас требовалось опознать тело, мы его опознали. Что же еще?!
Спутанные волосы на голове Маслобойщикова потрескивали: верный признак того, что мэтр подсчитывал, во сколько бутылок портвейна и водки могут обойтись ему незапланированные расходы на погребение.
— Конечно, — не выдержала Лена. — Конечно, мы сделаем все, что нужно.
— Вот и хорошо. — Капитан Целищев облегченно вздохнул. — Поговорите с патологоанатомом, он все вам оформит…
Выйдя на свежий воздух и избавившись от капитана, Маслобойщиков сразу же повеселел. И пока Лена договаривалась с начинающим жуиром Луценко о выдаче тела, успел хлебнуть припасенного заранее пивка. Появившуюся в дверях морга Лену он встретил бурными восклицаниями:
Вот она, наша добрая самаритянка!
Вот она, юдоль всех скорбящих! Целую ручки и преклоняюсь перед величием души!
— Ну, что? — Гжесь, судя по его хмурой физиономии, был не особенно доволен Лениным порывом, но открыто возражать не решился.
— Похоронить можно здесь, на местном кладбище. Ритуальные услуги я уже заказала. Завтра привезем деньги…
— А вещи? — не выдержал Маслобойщиков.
— Какие вещи?
— Ну, как же? Я сам видел. Лежали на столе у этого жандарма… Кошелечек голубенький, пояс-портмоне и цепочка с кулоном золотая… И еще что-то. Кажется, кольцо. Разве они не отдали тебе вещи, раз уж ты взялась за сей скорбный плуг?..
— Пока нет. Это же вещественные доказательства по делу. А если и нет, то их, скорее всего, передадут родственникам, когда те объявятся.
— Отговорки, — неожиданно взбеленился мэтр, переходя с высокого штиля на извозчицкий жаргон. — Замылят, вот увидишь. Креста на них нет!.. Родственникам передадут! Как хоронить, так чужие люди, а как у наследства руки греть, так сразу родственники материализуются!
— Да полно вам, Леонтьич! — попытался урезонить мэтра Гжесь. — Лучше поедем обратно, торчать здесь до вечера нет никакого смысла…
Стоило им только выехать за пределы Ломоносова, как Маслобойщиков нахохлился и нервно заерзал на заднем сиденье.
— А ведь он прав! — произнес мэтр, пристально вглядываясь в окрестности.
— Кто? — не отрываясь от дороги, спросил Гжесь.
— Жандарм. Не по-христиански все это.
Ушла актриса, ушла красивая, молодая девушка, в сущности, дитя… Ушла нелепо, трагически. И никого рядом с ней не оказалось. Чтобы помочь, чтобы протянуть руку… А мы делаем вид, что ничего не произошло.
— Никто не делает вид, — обиделся Гжесь — и за себя, и за Лену, и за самого мэтра. — Просто все переживают молча.
— Вот именно — молча! А надо вопить, кричать, бить во все колокола, посылать проклятья равнодушному небу!.. Господи Иисусе, ну что за трасса! Как в тайге, как на Чуйском тракте! Ни одной забегаловки!
Ну-ка, что там такое?
За железнодорожным переездом, перед которым стоял теперь Гжесь в ожидании зеленого сигнала, дорога раздваивалась: нижнее шоссе вело на Петергоф (именно по нему они и добрались в Ломоносов), а верхнее делало резкий поворот в сторону от Залива.
— Наверх! — скомандовал Маслобойщиков. — Должно же быть здесь что-нибудь, в конце концов!
— А куда, собственно, мы едем? — поинтересовался Гжесь, послушно сворачивая на верхнюю дорогу.
Маслобойщиков благоразумно промолчал.
Цель неожиданного маневра стала ясна, как только «шестерка» проплыла мимо железнодорожной платформы с посеревшими от времени буквами: «МАРТЫШКИНО». Эту часть Ломоносова бродячая труппа «Глобуса» уже посещала: весной в мартышкинской школе Маслобойщиков давал премьеру «Маленькой Бабы-яги».
— Теперь направо и до перекрестка. За перекрестком остановишься, — мэтр уже включил автопилот, и спорить с ним было бессмысленно.
За перекрестком «шестерку» Гжеся поджидала халупа с многообещающей вывеской «ЛЕТО». Покосившиеся буквы рекламного щита, прикрученные ржавой проволокой к поручню у витрины, обещали «бизнес-ланчи по умеренной цене» и «спиртное в разлив».
— Вот и островок цивилизации, — сразу оживился Маслобойщиков. — Думаю, никто не будет возражать, если мы помянем покойную Афиночку, пусть земля будет ей пухом. Посидим, подумаем в тишине о бренности всего сущего…
— Я за рулем, — мрачно напомнил Гжесь.
Но режиссер уже не слушал его. Он выпал из машины и через секунду скрылся в кафе.
— Что будем делать? — спросил Гжесь у Лены, выключая двигатель.
— Давай уедем отсюда к чертовой матери. Пусть сам выбирается.
— С ума сошла! Он и так как ребенок, а когда за воротник зальет… Сама знаешь.
Светаня нам этого не простит.
— Еще как простит! — вырвалось у Лены.
— В любом случае одного я его не оставлю.
— И что ты предлагаешь?
— Может быть, и вправду помянем?
— Ты за рулем, — мрачно напомнила Лена. — А я пить с твоим алкашом мэтром не собираюсь.
— Ну и замечательно. — Гжесь даже рассмеялся от простоты осенившей его идеи. — В конце концов, у тебя тоже есть права. Ты и поведешь.
— Это ничего не значит. Ты же знаешь, машины я боюсь. И ни за какие деньги за руль не сяду.
— А сто долларов, которые ты профукала на курсы вождения? Их вписать в счет или нет?
Курсы вождения были зимним Лениным кошмаром. Она окунулась в этот кошмар добровольно, чтобы пореже встречаться с сексуально озабоченным Гжесем по вечерам. Для этого все средства были хороши, к тому же автошкола располагалась под боком, на Пятнадцатой линии, стоило только перейти Малый проспект. Откуда ей было знать, что скромная табличка «АВТОШКОЛА № 4» окажется приглашением в хорошо закамуфлированный ад. А преподаватель теории Николай Петрович Поклонский возьмет на себя неблагодарную роль Вельзевула. Со второго занятия Лену стали преследовать ужасающие в своих натуралистических подробностях сны. В этих снах она лизала раскаленные сковородки с клеймом «Запретительные знаки», поджаривалась на вертеле, отдаленно напоминающем гаишный жезл, и получала свою порцию раскаленного свинца под табличкой «Стоянка по будним дням запрещена». В реальности дело обстояло не лучше. Любая разметка сливалась для Лены в одну сплошную линию, а безобидный параграф «Проезд нерегулируемых перекрестков» прямо на глазах трансформировался в новую Книгу мертвых. Достаточно было прочесть первую строку, чтобы выпустить на волю всех демонов. К тому же Вельзевул Поклонский взял дурную моду каждое занятие вызывать Лену к доске, и от всех этих встречных и попутных трамваев вкупе с правыми и левыми поворотами у нее темнело в глазах и подгибались колени. Так, на полусогнутых, она и доплелась до окончания теоретического курса, после чего начались муки практического вождения. От нее отказались два инструктора, и лишь третий (в прошлом гонщик-экстремал) сумел научить ее кое-как переключать скорости и не путать педаль тормоза с педалью сцепления. Экзамены в ГАИ Лена сдала только с четвертого раза, наглотавшись перед сдачей успокоительных таблеток. А заработанные потом и кровью права были заброшены в рюкзак и благополучно забыты. Да и табличка «АВТОШКОЛА № 4», изредка появляясь в поле Лениного зрения, больше не вызывала нервной дрожи и приступов головокружения.
И вот теперь, в самый неподходящий момент, Гжесь напомнил ей о правах. Да еще попрекнул ста долларами.
— Ты можешь говорить что угодно, но машину я не поведу.
— Давай хотя бы зайдем, посмотрим, что там с мэтром…
Препираться с Гжесем было бесполезно, оставалось только следовать в его кильватере. Что Лена и сделала, опрометчиво ступив под своды кафе «Лето».
«Островок цивилизации» оказался самой обыкновенной рыгаловкой с липкой клеенкой на столах и декоративным панно во всю стену. Панно откликалось на имя «Родные просторы», но с тем же успехом могло называться «Сбор колхозного урожая». С толстомясыми краснокирпичными труженицами полей мирно уживалась бесстыжие самки «Плейбоя», развешанные над стойкой. А о том, чтобы «подумать в тишине о бренности всего сущего», сразу же пришлось забыть, — из двух косо висящих колонок горланил во всю луженую эмигрантскую глотку Михаил Шуфутинский.
Маслобойщиков пристроился непосредственно под колонками и с завидной скоростью поглощал портвейн. Появление Гжеся и Лены было встречено царственным кивком головы и революционным призывом:
— Выпьем!
И тотчас же сальный голос Шуфутинского грянул: «За милых дам, за милых дам!»
— Актуально, — хэкнул мэтр, опрокидывая стакан и закусывая собственной бородой. — Присоединяйтесь к тосту.
Гжесь с сомнением посмотрел на чернильного цвета бурду:
— Я, пожалуй, лучше водочки.
…На то, чтобы упиться, Гжесю хватило сорока минут: мэтр погонял тосты, как лошадей, пускал их галопом, аллюром и иноходью, брал с места в карьер, пришпоривал, когда нужно, или вообще отпускал поводья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57