Дядя Вася на все выпады тети Веры реагировал со здоровым юмором, от веника уворачивался с ловкостью циркового медведя, после чего забирался на старую разлапистую яблоню у колодца и кричал оттуда, что он инвалид-чернобылец, потерял на ликвидации зубы и половину легкого и что не позволит всяким б…ям издеваться над героем-пожарником. На это тетя Вера резонно отвечала, что знает-де, какой он пожарник и в каком месте у него горит. После получасовых препирательств и взаимных веселых оскорблений дядя Вася засыпал прямо на яблоне, а тетя Вера, приставив лестницу, снимала его оттуда. Без всякой посторонней помощи, поскольку была женщиной недюжинной физической силы.
А дядя Вася был мужчиной хлипким, вся его жизненная энергия сосредоточилась в глотке, способной выдуть все, без разбору, горючее. От постоянных тренировок глотка у дяди Васи развилась чрезвычайно, загордилась собой и существовала теперь вне всякой зависимости от хозяина.
Пашка иногда даже любовался глоткой старшего Печенкина, похожей на таинственный морской грот. В этом гроте плавали Осколки зубов и наверняка проживало сильное эхо. Сам Пашка, конечно, резонанс от эха не проверял, но почему-то был уверен, что эхо существует.
Окончательно он убедился в наличии эха, когда дядя Вася в сопровождении Виташи поднялся на «Такарабунэ», где сидели они с Нео. Некоторое время дядя Вася постоял на корме, привыкая к парусу и изглоданным снастям. И только после этого обратил внимание на Пашку.
— И ты здесь?
Вопрос был явно риторическим, и Пашка ограничился кивком. Дядя Вася перевел взгляд на Нео и спросил, но уже не у Пашки, а у Виташи:
— Этот?
— Этот, — подтвердил Виташа. — Я первый его нашел.
— Молодец, прощелыга! — Дядя Вася одобрительно щелкнул языком и двинулся к Нео.
Пашка оказался досадной помехой на крестовом пути дяди Васи Печенкина, и после секундного раздумья дядя Вася прикрикнул на Пашку:
— Нишкни!
Вот тут-то эхо и заявило о себе в полный рост. Вылетев из глотки дяди Васи, эхо смело Пашку долгим и протяжным «нишкнинишкнинишкнинишкни» и растворилось под сводами эллинга. Пашка сам не помнил, как оказался на корме, за спиной у дяди Васи. И даже за спиной у Виташи.
Что ж, он перестал быть номером один в сумрачной истории Нео, и придется с этим смириться. Он был рядом с Нео, но так ничего и не узнал о нем. И придется с этим смириться.
— Ты смотри, какой фраер! — шумно удивился дядя Вася, нависая над Нео. — Вот у кого бабки столбом стоят…
Последующие манипуляции Виташиного батяни Пашка помнил смутно. Ему показалось только, что дядя Вася вдруг превратился в огромного паука, обхватил несчастного Нео мохнатыми лапами и принялся окукливать. Впрочем, испугаться по-настоящему Пашка не успел. Дядя Вася отпрянул от Нео довольно быстро, что-то торопливо рассовал по моментально вздувшимся карманам и повернулся к ребятам.
— И чтобы цыц! — громко сказал он. — Ясно?
— Ясно, — тоненько проблеял Виташа.
А Пашка промолчал.
Такая строптивость не понравилась дяде Васе, но никаких санкций против Пашки он не предпринял. Напротив, заискивающе улыбнулся, порылся у себя за пазухой и достал упаковку жевательной резинки:
— Вот. Держи.
Пашка отпрянул от паука дяди Васи и взять жвачку решительно отказался.
— Ну и дурак. Ему-то больше не понадобится.
Пашка понимал, что происходит что-то не правильное, но сделать ничего не мог.
Да и дядя Вася бочком подкатился к Пашке. И прошептал:
— Смотри, вычадок! Вякнешь кому-нибудь — удавлю!
От устрашающих слов дяди Васи разило застарелым перегаром, и Пашка едва не потерял сознание. Но чертов паук не дал ему так просто уйти от ответа: он приподнял Пашку над палубой и потряс.
— Будешь вякать?
— Не буду, — икнув от беспричинного ужаса, просипел Пашка.
— То-то. Ладно, вам с трупаком делать нечего, малы еще. Порешим так. Я со своим прощелыгой в ментовскую отправлюсь, все равно заявлять надо. А ты, Пашка, дом постережешь. Снаружи. И чтобы сюда ни ногой. Следы затопчешь. Усек?
— Усек…
На Пашку вдруг накатило безразличие.
Из-за плеча дяди Васи он видел Нео. Обиженного Нео, околпаченного Нео. Нео, за которого даже заступиться некому. Рука Нео, на которой еще несколько минут назад посверкивали кольцо и браслет, осиротела. Голой и слабой была рука без кольца и браслета. Но слабеть она начала еще раньше, когда Пашка вынул из пальцев шарф.
А дядя Вася был уже потом. Он сделал ровно то же самое, что сделал сам Пашка, чего уж тут нос воротить! И нити, связывающие Нео с миром живых, порвались одна за другой. Конечно, Нео сделал все от него зависящее, чтобы хоть ненадолго задержаться: он запасся шарфом и браслетом, которые могли послужить якорями; он запасся кольцом, потому что окольцованных птиц найти легче, чем не окольцованных. Он еще на что-то надеялся. Но появились Пашка с дядей Васей — и отняли у Нео опознавательные знаки…
И надежды не стало.
Кажется, Пашка всплакнул, дожидаясь прибытия ментовской. А простая мысль вернуть шарф Нео даже не пришла ему в голову. Мент поначалу объявился только один.
Большеголовый и добродушный, с круглыми, как у совы, веселыми глазами. После того как эллинг был осмотрен, он подозвал Пашку и Виташу и поставил их перед собой:
— Ну, отличные парни отличной страны, рассказывайте.
Дядя Вася за спиной большеголового сделал Пашке страшные глаза и провел ребром ладони по шее: мол, помни уговор, вычадок!..
— Пусть он рассказывает, — нахмурился Пашка, кивая на Виташу. — Он нашел, он пусть и рассказывает.
— А ты где же был? — удивился большеголовый мент подобной безынициативности.
— А я и вовсе не входил, — соврал Пашка. — Я темноты боюсь.
— Такой большой и боишься?
— Он не входил. — Виташа раздулся прямо на глазах, затряс шеей, сразу же превратившейся в зоб, и бросил торжествующий взгляд на Пашку. — Я нашел! Я!..
Все последующие часы были наполнены унизительной для мертвого суетой. Людей в «Селену» понаехало тьма-тьмущая, и все завертелось вокруг Нео. Ну и Пашке с дядей Васей перепало, ведь они некоторое время тоже состояли в свите мертвеца. Но самым главным человеком после Нео оказался Виташа. Виташа стал героем дня, тут и к гадалке ходить не надо, как бабка говорит. Пашке было на это глубоко начихать.
Даже если бы Виташу наградили медалью за обнаружение Нео и показали бы по телику в связи с такой выдающейся находкой. Уж он-то знал, что дружба с Виташей закончилась. Просто так закончилась, без всяких к тому толчков и предпосылок. Какая уж тут дружба, когда между ними стоял паук дядя Вася. И собственное вранье. Виташа никогда не простит ему своего вранья. Каждый раз, встречаясь с Пашкой, он будет помнить, что соврал, а Пашка подыграл ему. И Пашка будет помнить, что соврал, а Виташа подыграл ему. И оба они развалили, растоптали, раздраконили основополагающие принципы великого Би-Пи.
Совместными усилиями. Оба они вели себя недостойно скаутов. Впрочем, Пашка подозревал, что с сегодняшнего дня ни в каких скаутах нужды у Виташи не будет. И что с сегодняшнего дня Виташа стал сам себе Би-Пи. И увековечил свое имя на скрижалях истории Мартышкина — как человек, обнаруживший труп на территории лодочного кооператива «Селена». А если и не навечно, то, во всяком случае, до осени, до школы, когда к Виташе будут подходить взрослые пацаны и, ткнув его в грудь, спрашивать:
«Это ты нашел мертвеца, баклан?» Остается слабая надежда, что за остаток лета случится еще что-нибудь выдающееся, что-то такое, что перекроет легендарную Виташину находку. Атомная война, например. Или землетрясение, перекочевавшее прямиком из китайской провинции Хэйлунцзян. Но в атомную войну и землетрясение в окрестностях Мартышкина Пашка верил слабо.
И нисколько об этом не сожалел.
Близость с Нео — вот о чем он сожалел по-настоящему.
На какой-то (очень короткий) момент, под заиндевевшим парусом «Такарабунэ», Пашка стал главным человеком в жизни Нео. Или в смерти Нео, что, в общем, одно и то же. Никогда и ни для кого Павел Кирста-Косырев не был главным человеком в жизни. Кроме бабки, разумеется, но кому нужна морщинистая и немощная бабкина любовь, разъедаемая к тому же ржавчиной скандалов по самым ничтожным поводам?
Пашкина бабка была скандалисткой по определению, склоки разводила со знанием дела. И затихала только в те редкие минуты, когда вспоминала свою непутевую дочь, умотавшую за любовником через полгода после рождения Пашки. Больше Пашкина мать в Мартышкино не объявлялась, писем не писала и телеграмм не слала. Бабка и в розыск подавала: сначала во всероссийский, потом — в узбекский и туркменский, поскольку любовник непутевой бабкиной дочери был родом то ли из Туркмении, то ли из Узбекистана. Но концов найти так и не удалось, и малолетний Пашка быстро перекочевал в разряд сироток (когда у бабки бывало хорошее настроение). А также в разряд байстрюков-басурманов (когда настроение портилось). Байстрюком-басурманом Пашка бывал чаще, потому что не очень-то ладил с бабкой.
А вот с Нео они поладили бы обязательно.
Пашка думал об этом весь остаток дня, и волнующая процедура снятия показаний и отпечатков прошла для него незамеченной. Незамеченным прошел и тот момент, когда Нео переложили в черный пластиковый мешок. Никакого знака Нео Пашке не подал, хотя тот и вертелся поблизости. Пару раз его шугали замотанные местом происшествия менты, но и это не отрезвило Пашку. В дело пришлось вмешаться Главному Менту — огромному, как идейный негр Морфиус, и страшному, как соседский козел Митрофан. И даже страшнее, поскольку уши и нос у мента были сломаны, а губы наляпаны на лицо кое-как. А подбородком можно было заколачивать сваи.
Морфиус-Митрофан, наткнувшись на Пашку, легонько сдавил пальцами Пашкин затылок. Легонько — с его морфиус-митрофановской точки зрения. У самого же Пашки шейные позвонки отделились один от другого с громким писком новорожденных котят.
— Как зовут?! — рыкнул Главный Мент.
— Меня?
— Ну, не меня же!
— Павел.
— Ты почему еще не в тюрьме?
Пашка едва не потерял сознание от страха, несчастные шейные позвонки его бросились врассыпную, и голова держалась теперь только на пальцах Главного Мента.
Стоит Главному Менту разжать их, и она скатится с плеч прямо в объятья пластикового мешка с Нео. Но Главный Мент пальцы не разожмет, с какой стати ему отпускать вора и преступника?! Его посадят в тюрьму, как вора и преступника, дадут за краденый шарф на полную катушку, и бабка будет говорить всем знакомым, что «байстрюк-басурман допрыгался». А в тюрьме…
Представив, что будет с ним в тюрьме, Пашка начал рыдать.
— Ты чего это? — Мент ослабил хватку. — Шуток не понимаешь?
Хороши шуточки!.. Склизкий призрак тюрьмы отступил, но рыдания от этого только усилились. Теперь в них вплелась сладкая нота безнаказанности.
— К мешку не подходить, — извинительно понизил голос Главный Мент, выпуская шейные позвонки на свободу. — Тоже, нашел развлечение!..
Оставив в покое Пашку, он переключился на большеголового. Большеголовый и Главный Мент оказались старинными приятелями и называли друг друга «Гурий» и «Антоха». Как оказалось, Главный Мент прибыл за Нео из самого Питера, а большеголовый Гурий все время кивал на населенный пункт Пеники, в котором вроде бы проживал. Пашка про Пеники слыхал, но никогда до них не добирался: ему вполне хватало окрестностей Ломоносова и Петродворца.
Теперь, спустя два дня, Пеники всплыли сами по себе.
Сначала в виде неоформившейся идеи покаяния, ведь о шарфе-рыбине Пашка не забывал ни на минуту. Не зря, ох, не зря Главный Мент заговорил о тюрьме! Да еще ночные кошмары с Нео! Быть может, Нео хочет, чтобы Пашка вернул шарф? Быть может, именно это он и хотел сказать Пашке? И если Пашка вернет злополучный кусок ткани, то Нео отступит, и дырка на лбу Нео отступит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57