Кстати, обратите внимание на явное преобладание львов в этой надписи.
Однако не слишком удобно, не правда ли? В своё время Маськин, пользуясь стиральной машиной, переделанной Эйнштейкиным в машину времени, посещал Древний Египет с целью обмена опытом по консервированию помидоров с чесноком методом мумификации, от которого впоследствии пришлось отказаться, потому что конечный продукт был всем хорош и мог сохраняться тысячелетиями, но жевать его было невозможно.
Маськин, сдружившись с тамошними жрецами (жрецы – это такие люди, которые много жрут), поднаторел в египетской письменности и потом любовно рисовал иероглифы на всём, что только подворачивалось под его вечно ищущий творческий порыв. Маськин разрисовал ушастыми фараонами свой гараж, и Маськина машина даже стала воображать, что сама отчасти фараониха, и часами стояла неподвижно, пока Маськин её не заводил. Древнеегипетские письмена Маськину нравились за то, что можно было безнаказанно рисовать огромное количество животных, в то время как они к тому же ещё и обозначали всякие разные слова.
Слава богу, нынче мы овладели менее заковыристыми буквочками. То, как печатают и читают сегодня, нам кажется само собой разумеющимся удобством, однако пятнадцать веков назад, с окончанием «bonae literae» древних римлян, наблюдалась полная неразбериха в рукописях, которые сначала неумело переписывали с греческих и римских оригиналов, а после друг у друга. Ко времени правления династии Меровингов письменность, как и мыслительный процесс, упала до самого низкого уровня. В течение этого периода невежества Средних веков письменность сохранялась только в монастырях и – в очень примитивной форме – при некоторых королевских дворах. Каждый монастырский сверчок заимел собственную манеру письма, которую чаще всего только сам и мог понимать. Переписчики с пером в руках, склонившись над кусками выскобленной овечьей шкуры в плохо освещённых помещениях, естественно, создавали то, что им было легче писать, а не то, что было легче читать другим. Когда Маськину доводилось разбирать манускрипты кулинарных рецептов того времени, ему всё время приходилось залезать в свою стиральную машину и отправляться в прошлое, и, подкупая нерадивого писца когда яблочком, а когда огурчиком, выспрашивать у него, что же всё-таки там было написано. А фруктово-овощные запасы Маськина, как вы понимаете, особенно в зимнее время, были не безграничны.
Но нынче эти тяжёлые для писательского творчества времена позади. Правда, литература, едва снова сделавшись в последние века благородным занятием, вдруг стала скатываться на задворки человеческой культуры, уступая место говорливым негритянским куплетам в стиле «рэп», широкоэкранным художественным канителям и телеинтернетной дребедне.
Так что в нашем компьютерном бедламе уже несколько поздно становиться властителем дум и душ посредством живого литературного слова. Хотя по старинке люди всё ещё печатают книги на бумаге и чрезвычайно гордятся своим писательским счастьем, ощупывая долгожданный сигнальный экземпляр.
Литература стала старомодной девой, нашёптывающей своим воздыхателям нелепые обещания, а эти неудачники верят, распустив уши, и пишут, и пишут, и пишут… Дудки. Наше писательское время кончилось, потому что писателю необходимо, чтобы население, по крайней мере, имело желание читать, а в наш электронный век можно прожить с весьма ограниченными навыками чтения.
Гибель письменности вообще кажется неизбежной. Нет, конечно, в далёком будущем будут встречаться особо утончённые рестораны с изысканными письменами, красующимися на салфетках, которые будут восприниматься столующимися, скорее, как старинный бессмысленный орнамент, точно так, как нынче в некоторых кафе зажигают на столе свечку, как перед образами, хотя меню прекрасно просматривается и при электрическом свете, бьющем, как в операционной, с потолка, да и официантку тоже видно без свечи насквозь, и она тоже явно не сошла с иконы.
Таким образом, ориентировать молодое поколение на писательскую деятельность может только маньяк или выживший из ума литератор, который сам всю свою жизнь разменял на уничтожение лесопосадок, ушедших на производство бумаги для его книг, а теперь он ещё и отпрысков своих норовит пристрастить к тому же неблагодарному занятию. Ремеслом сей труд, завещанный от Бога, назвать, увы, нельзя, ибо ремесло предполагает оплату, а нынче чаще всего платят не писателю, а писатель сам должен платить, и немало, чтобы его прочли.
Так что обучение «книжному искусству» теперь равносильно проклятию, и за него уже не принято благодарить ни Бога, ни чёрта. Кстати, нечистая сила тоже потеряла интерес к литераторам и нынче ошивается всё больше среди кинорежиссёров, телеведущих и звёзд эстрады. Предложение явно опережает спрос, когда речь идёт о продаже писательских душ, и черти более не проявляют к ним былого интереса. Душу стало ещё сложнее продать, чем авторские права, и писатели по старинке пьют горькую и лезут в петлю, но теперь на это уже никто не обращает внимания. Команды пустозвонов пишут серийные детективы под раскрученной маркой, и не менее серийные болваны продолжают по старой привычке читать их в общественном транспорте. Вот вам и вся литература.
Серьёзные книги скоро вообще запретят печатать, и не только из соображений сохранения лесов – зелёных лёгких планеты (хорошо же состояние её здоровья, если лёгкие у неё аж позеленели…). Макулатуры нынче много, и её можно использовать для производства новой бумаги, не вырубая лесных гигантов. Следует только дождаться очередной обвальной инфляции, и деньги можно будет с выгодой сдавать в макулатуру. Нет, серьёзные книги запретят из-за их чрезвычайной вредности. Дело в том, что, читая, человек может размышлять, ну, знаете, как говорится – «сидя с книгой, погрузился в думы». В современном мире мыслящий человек страшнее террориста, и это твёрдо установленный факт. Даже самый страшный теракт может уничтожить многих, но он никогда не сравнится с разрушающей силой мысли, никогда он не подорвёт самые устои ни одного ублюдочного государства. А вот мысль – свободная, толковая, трезвая мысль на это способна. Поэтому, запретив читать, людям автоматически приостановят мыслительный процесс, потому что размышлять во время просмотра телевизора не удалось бы даже Юлию Цезарю, ибо мелькание омерзительных картинок настолько увлекло бы императора-многостаночника, что он напрочь позабыл бы свои притязания на место в истории.
Маськин знал Юлия лично, и они нередко, если тот не был в походе, перезванивались на мартовские иды, потому что эти дни приходились примерно на то же время, когда Маськин справлял свой знаменитый праздник Мартозайца, на который он всегда лепил огромное количество пельменей с длинными ушами и варил свежее варенье из зимней земляники. О празднике Мартозайца в этой книге ещё пойдёт речь отдельно. В те последние печальные иды Цезарь не позвонил, а вместо него позвонил Брут. Маськин поднял трубку и сказал: «А, это ты, Брут?! А где же Юлик?», и тот соврал, что Цезарь в командировке. Маськин расстроился, потому что обычно Цезарь по телефону обучал Маськина варить варенье и лепить пельмени одновременно, однако из этого так ничего не выходило, потому что у Маськина либо пельмени получались сладкие, либо варенье – с пельменным тестом. А Маськину ведь так хотелось всё поспевать! Телевизор тоже в своё время отнимал у него слишком много драгоценного времени, пока он его не выбросил.
Вообще тот досуг, который был украден у человечества телевидением, уже ничто не сможет восполнить. Тысячи прекрасных дел и мыслей сгорели, не родясь, в лучистых волнах, исходящих от наших голубых экранов… Сколько ненаписанных и непрочитанных книг… А вы говорите, что рукописи не горят! Увы, теперь они сгорают, не родившись!
Несмотря на всё сказанное юный Шушутка так же гневно отвернулся от телевизора и твёрдо постановил себе стать писателем, принявшись за роман под слегка старомодным названием «Бесконечное путешествие в чёрную дыру». В романе было всё – погони, геройство, предательство и даже любовь. Закончив свой труд, Шушутка отослал работу на конкурс Пукера и, к своему удивлению, победил! Его наградили, но после этого Шушутка заскучал и решил оставить карьеру писателя, ибо в столь раннем возрасте уже всего добился и в принципе в своём романе уже сказал всё, что хотел сказать.
Вы знаете, так бывает, что есть авторы, у которых всё, что имеется сказать, с удобством займёт от силы полстраницы, но они всё пишут, и пишут, и пишут… А приглядишься – всё об одном и том же. То с одной стороны подойдут, то с другой. Вот я, например, такой автор. Сколько бумаги перевёл?! Ведь страшно подумать! А сколько ещё собираюсь перевести… А мыслей-то всего на пол странички. И чего вы меня читаете? Видимо, вам просто нечего делать. Вы спросите, а чего я тогда пишу? По той же причине, по которой вы читаете. Мне тоже просто нечего делать. Нет, конечно, и у вас, и у меня полно дел, но все они какие-то скучные и делать их совсем не хочется. А тут вам попалась моя книжка с картинками, вот вы и читаете, а я по той же самой причине её и пишу… не то чтобы для вас, но и не то чтобы для себя… Вот и поговорили. Вот и признались друг другу в никчёмности нашего обоюдокислого занятия: я пишу – вы читаете… И не о чём больше говорить!
Вы спросите, и чего это я таким отступлением скосомырлился куда-то в сторону? Да так, просто захотелось пооткровенничать. Я вам не помешал? Как – чему? Вашим думам над книгой? Нет? Ну, на всякий случай, извините.
Смешно и зябко смотреть на современных литераторов. Носятся по издательствам, отпихивая друг дружку, будто им там мёдом намазано… А мёдом-то давно совсем в другом месте намазано. Опустите ваши перья, опустите занесённый палец над клавиатурой с в доску родной кириллицей. Всё. Антракт. Наши письмена никому не нужны. Книги продвигаются не те, в которых совесть и смысл, а те, которые должны продвигаться в коммерческих амбициозных, да и просто политических интересах. И чем больше такого силоса скармливается сократившемуся поголовью читателей, утративших доверие к упакованным в красивые обложки минам, тем скорее из разряда читателей они перейдут в ряды телезрителей – убеждённых литературоненавистников, полных разочарования и холодной тоски, буквально по десять лет не открывших ни одной книги.
Мы научились у американцев делать яркие обложки и придумывать завлекательные названия, но позабыли о том, что сами американцы читают только под страхом смерти, и книги им служат, скорее, кирпичами в усыпальницах их мозгов.
Возрождающейся России нужны новые авторы, которые воспели бы её с новой силой, старые песни про тюрьму народов устарели, и теперь нужны новые, про новую тюрьму…
Теперь культурой занимаются на самых высших уровнях. Снова стало дурным тоном писать с ошибками, возникли какие-то конкурсы с привкусом пионерских и прочих лагерей. Возродилось забытое чувство отеческой руки, ласково подталкивающей нас в нужном направлении и легонько шлёпающей нас по нашим писательским попам, если мы бредём в направлении противоположном.
Русскоговорящий Интернет аккуратненько подчищен, всё в нём положительно и правильно. И как в старые времена, можно ругать всех, но только не Его Величество. Трудно вдоволь нарадоваться на обретение Россией прежних супостатных черт. Вот-вот, гляди, проклюнутся новые Пушкины, и понесутся шпионить за ними новые бенкендорфы… Одна забота, чтоб не вышло сразу вместо неопушкиных – неомандельштамов с неоворонками… Но, кажется, до этого ещё далеко, и конкурсы проводят совершенно объективные и ни в чём не запятнавшиеся лица – и исключительно на свои средства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Однако не слишком удобно, не правда ли? В своё время Маськин, пользуясь стиральной машиной, переделанной Эйнштейкиным в машину времени, посещал Древний Египет с целью обмена опытом по консервированию помидоров с чесноком методом мумификации, от которого впоследствии пришлось отказаться, потому что конечный продукт был всем хорош и мог сохраняться тысячелетиями, но жевать его было невозможно.
Маськин, сдружившись с тамошними жрецами (жрецы – это такие люди, которые много жрут), поднаторел в египетской письменности и потом любовно рисовал иероглифы на всём, что только подворачивалось под его вечно ищущий творческий порыв. Маськин разрисовал ушастыми фараонами свой гараж, и Маськина машина даже стала воображать, что сама отчасти фараониха, и часами стояла неподвижно, пока Маськин её не заводил. Древнеегипетские письмена Маськину нравились за то, что можно было безнаказанно рисовать огромное количество животных, в то время как они к тому же ещё и обозначали всякие разные слова.
Слава богу, нынче мы овладели менее заковыристыми буквочками. То, как печатают и читают сегодня, нам кажется само собой разумеющимся удобством, однако пятнадцать веков назад, с окончанием «bonae literae» древних римлян, наблюдалась полная неразбериха в рукописях, которые сначала неумело переписывали с греческих и римских оригиналов, а после друг у друга. Ко времени правления династии Меровингов письменность, как и мыслительный процесс, упала до самого низкого уровня. В течение этого периода невежества Средних веков письменность сохранялась только в монастырях и – в очень примитивной форме – при некоторых королевских дворах. Каждый монастырский сверчок заимел собственную манеру письма, которую чаще всего только сам и мог понимать. Переписчики с пером в руках, склонившись над кусками выскобленной овечьей шкуры в плохо освещённых помещениях, естественно, создавали то, что им было легче писать, а не то, что было легче читать другим. Когда Маськину доводилось разбирать манускрипты кулинарных рецептов того времени, ему всё время приходилось залезать в свою стиральную машину и отправляться в прошлое, и, подкупая нерадивого писца когда яблочком, а когда огурчиком, выспрашивать у него, что же всё-таки там было написано. А фруктово-овощные запасы Маськина, как вы понимаете, особенно в зимнее время, были не безграничны.
Но нынче эти тяжёлые для писательского творчества времена позади. Правда, литература, едва снова сделавшись в последние века благородным занятием, вдруг стала скатываться на задворки человеческой культуры, уступая место говорливым негритянским куплетам в стиле «рэп», широкоэкранным художественным канителям и телеинтернетной дребедне.
Так что в нашем компьютерном бедламе уже несколько поздно становиться властителем дум и душ посредством живого литературного слова. Хотя по старинке люди всё ещё печатают книги на бумаге и чрезвычайно гордятся своим писательским счастьем, ощупывая долгожданный сигнальный экземпляр.
Литература стала старомодной девой, нашёптывающей своим воздыхателям нелепые обещания, а эти неудачники верят, распустив уши, и пишут, и пишут, и пишут… Дудки. Наше писательское время кончилось, потому что писателю необходимо, чтобы население, по крайней мере, имело желание читать, а в наш электронный век можно прожить с весьма ограниченными навыками чтения.
Гибель письменности вообще кажется неизбежной. Нет, конечно, в далёком будущем будут встречаться особо утончённые рестораны с изысканными письменами, красующимися на салфетках, которые будут восприниматься столующимися, скорее, как старинный бессмысленный орнамент, точно так, как нынче в некоторых кафе зажигают на столе свечку, как перед образами, хотя меню прекрасно просматривается и при электрическом свете, бьющем, как в операционной, с потолка, да и официантку тоже видно без свечи насквозь, и она тоже явно не сошла с иконы.
Таким образом, ориентировать молодое поколение на писательскую деятельность может только маньяк или выживший из ума литератор, который сам всю свою жизнь разменял на уничтожение лесопосадок, ушедших на производство бумаги для его книг, а теперь он ещё и отпрысков своих норовит пристрастить к тому же неблагодарному занятию. Ремеслом сей труд, завещанный от Бога, назвать, увы, нельзя, ибо ремесло предполагает оплату, а нынче чаще всего платят не писателю, а писатель сам должен платить, и немало, чтобы его прочли.
Так что обучение «книжному искусству» теперь равносильно проклятию, и за него уже не принято благодарить ни Бога, ни чёрта. Кстати, нечистая сила тоже потеряла интерес к литераторам и нынче ошивается всё больше среди кинорежиссёров, телеведущих и звёзд эстрады. Предложение явно опережает спрос, когда речь идёт о продаже писательских душ, и черти более не проявляют к ним былого интереса. Душу стало ещё сложнее продать, чем авторские права, и писатели по старинке пьют горькую и лезут в петлю, но теперь на это уже никто не обращает внимания. Команды пустозвонов пишут серийные детективы под раскрученной маркой, и не менее серийные болваны продолжают по старой привычке читать их в общественном транспорте. Вот вам и вся литература.
Серьёзные книги скоро вообще запретят печатать, и не только из соображений сохранения лесов – зелёных лёгких планеты (хорошо же состояние её здоровья, если лёгкие у неё аж позеленели…). Макулатуры нынче много, и её можно использовать для производства новой бумаги, не вырубая лесных гигантов. Следует только дождаться очередной обвальной инфляции, и деньги можно будет с выгодой сдавать в макулатуру. Нет, серьёзные книги запретят из-за их чрезвычайной вредности. Дело в том, что, читая, человек может размышлять, ну, знаете, как говорится – «сидя с книгой, погрузился в думы». В современном мире мыслящий человек страшнее террориста, и это твёрдо установленный факт. Даже самый страшный теракт может уничтожить многих, но он никогда не сравнится с разрушающей силой мысли, никогда он не подорвёт самые устои ни одного ублюдочного государства. А вот мысль – свободная, толковая, трезвая мысль на это способна. Поэтому, запретив читать, людям автоматически приостановят мыслительный процесс, потому что размышлять во время просмотра телевизора не удалось бы даже Юлию Цезарю, ибо мелькание омерзительных картинок настолько увлекло бы императора-многостаночника, что он напрочь позабыл бы свои притязания на место в истории.
Маськин знал Юлия лично, и они нередко, если тот не был в походе, перезванивались на мартовские иды, потому что эти дни приходились примерно на то же время, когда Маськин справлял свой знаменитый праздник Мартозайца, на который он всегда лепил огромное количество пельменей с длинными ушами и варил свежее варенье из зимней земляники. О празднике Мартозайца в этой книге ещё пойдёт речь отдельно. В те последние печальные иды Цезарь не позвонил, а вместо него позвонил Брут. Маськин поднял трубку и сказал: «А, это ты, Брут?! А где же Юлик?», и тот соврал, что Цезарь в командировке. Маськин расстроился, потому что обычно Цезарь по телефону обучал Маськина варить варенье и лепить пельмени одновременно, однако из этого так ничего не выходило, потому что у Маськина либо пельмени получались сладкие, либо варенье – с пельменным тестом. А Маськину ведь так хотелось всё поспевать! Телевизор тоже в своё время отнимал у него слишком много драгоценного времени, пока он его не выбросил.
Вообще тот досуг, который был украден у человечества телевидением, уже ничто не сможет восполнить. Тысячи прекрасных дел и мыслей сгорели, не родясь, в лучистых волнах, исходящих от наших голубых экранов… Сколько ненаписанных и непрочитанных книг… А вы говорите, что рукописи не горят! Увы, теперь они сгорают, не родившись!
Несмотря на всё сказанное юный Шушутка так же гневно отвернулся от телевизора и твёрдо постановил себе стать писателем, принявшись за роман под слегка старомодным названием «Бесконечное путешествие в чёрную дыру». В романе было всё – погони, геройство, предательство и даже любовь. Закончив свой труд, Шушутка отослал работу на конкурс Пукера и, к своему удивлению, победил! Его наградили, но после этого Шушутка заскучал и решил оставить карьеру писателя, ибо в столь раннем возрасте уже всего добился и в принципе в своём романе уже сказал всё, что хотел сказать.
Вы знаете, так бывает, что есть авторы, у которых всё, что имеется сказать, с удобством займёт от силы полстраницы, но они всё пишут, и пишут, и пишут… А приглядишься – всё об одном и том же. То с одной стороны подойдут, то с другой. Вот я, например, такой автор. Сколько бумаги перевёл?! Ведь страшно подумать! А сколько ещё собираюсь перевести… А мыслей-то всего на пол странички. И чего вы меня читаете? Видимо, вам просто нечего делать. Вы спросите, а чего я тогда пишу? По той же причине, по которой вы читаете. Мне тоже просто нечего делать. Нет, конечно, и у вас, и у меня полно дел, но все они какие-то скучные и делать их совсем не хочется. А тут вам попалась моя книжка с картинками, вот вы и читаете, а я по той же самой причине её и пишу… не то чтобы для вас, но и не то чтобы для себя… Вот и поговорили. Вот и признались друг другу в никчёмности нашего обоюдокислого занятия: я пишу – вы читаете… И не о чём больше говорить!
Вы спросите, и чего это я таким отступлением скосомырлился куда-то в сторону? Да так, просто захотелось пооткровенничать. Я вам не помешал? Как – чему? Вашим думам над книгой? Нет? Ну, на всякий случай, извините.
Смешно и зябко смотреть на современных литераторов. Носятся по издательствам, отпихивая друг дружку, будто им там мёдом намазано… А мёдом-то давно совсем в другом месте намазано. Опустите ваши перья, опустите занесённый палец над клавиатурой с в доску родной кириллицей. Всё. Антракт. Наши письмена никому не нужны. Книги продвигаются не те, в которых совесть и смысл, а те, которые должны продвигаться в коммерческих амбициозных, да и просто политических интересах. И чем больше такого силоса скармливается сократившемуся поголовью читателей, утративших доверие к упакованным в красивые обложки минам, тем скорее из разряда читателей они перейдут в ряды телезрителей – убеждённых литературоненавистников, полных разочарования и холодной тоски, буквально по десять лет не открывших ни одной книги.
Мы научились у американцев делать яркие обложки и придумывать завлекательные названия, но позабыли о том, что сами американцы читают только под страхом смерти, и книги им служат, скорее, кирпичами в усыпальницах их мозгов.
Возрождающейся России нужны новые авторы, которые воспели бы её с новой силой, старые песни про тюрьму народов устарели, и теперь нужны новые, про новую тюрьму…
Теперь культурой занимаются на самых высших уровнях. Снова стало дурным тоном писать с ошибками, возникли какие-то конкурсы с привкусом пионерских и прочих лагерей. Возродилось забытое чувство отеческой руки, ласково подталкивающей нас в нужном направлении и легонько шлёпающей нас по нашим писательским попам, если мы бредём в направлении противоположном.
Русскоговорящий Интернет аккуратненько подчищен, всё в нём положительно и правильно. И как в старые времена, можно ругать всех, но только не Его Величество. Трудно вдоволь нарадоваться на обретение Россией прежних супостатных черт. Вот-вот, гляди, проклюнутся новые Пушкины, и понесутся шпионить за ними новые бенкендорфы… Одна забота, чтоб не вышло сразу вместо неопушкиных – неомандельштамов с неоворонками… Но, кажется, до этого ещё далеко, и конкурсы проводят совершенно объективные и ни в чём не запятнавшиеся лица – и исключительно на свои средства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48