Знать свое место, не унижать себя до червеобразного состояния, но и не возвеличиваться незаслуженно. Вот и все!
– Тебя, Боря, никто не услышит, вот увидишь, никому твоя правда не нужна, если не сказать хуже, твоя правда вредна, – ответила Математика. – Правда, сеструхи?
На зов Математики из стенных часов появилось Время, а из-под пола выглянула Смерть.
Я понял, что надо как-то договариваться, а то –конец…
Глава девятнадцатая
Выяснение отношений со Временем
– Товарищи дорогие, вы меня не так поняли, – попятился я, – дело в том, что не всякую вещь, которую я говорю, нужно воспринимать так серьезно. Иногда я просто дурачусь!
– Ты не дурачился, – серьезно сказала Смерть и блеснула своей классической косой.
– Ой, какой у вас замечательный инструмент! Как покос? Травы хороши ли? – постарался я перевести тему разговора, принимающего неудачный для меня оборот.
– Оставьте его в покое! – неожиданно заступилось за меня Время, и – к моему счастью, Математика со Смертью отступили и растворились в воздухе до поры до времени.
– Ну что, голубчик, довыпендривался? – затикало Время, когда мы остались одни. – Как-то нам с тобой нужно привести наши отношения в равновесие. Дайка я расскажу тебе притчу, а ты послушай. Может быть, у тебя в голове и прояснится.
Я успокоился и уселся слушать Время. Оно неторопливо заговорило:
– В одном далеком мире, где не было времени, никто не рождался и не умирал, как они жили – не спрашивай. Вам человеческими мозгами этого не понять. Любая ситуация могла там повторяться сколько угодно раз. Ничего не случалось окончательно и бесповоротно. Если кого-то случайно убивали, то тут же он оказывался целым и невредимым, как новый. В этом мире не было сожаления о прошедшем времени, там не было и необходимости преодолевать расстояния, по мановению руки любой мог оказаться где угодно. Если что-нибудь шло не так, как хотелось, можно было все вернуть на шаг назад и попробовать еще раз. Тебе интересно?
– Конечно, конечно, продолжай! – увлеченно затараторил я.
– Ну так вот, жил там один парнишка по имени Яроб, неплохо жил, – продолжило Время, – резвился на зеленых полянках, радовался солнышку, играл с зайками. Но потом вдруг заподозрил, что все вокруг него нереально, ну как тебе сказать, как бы иллюзия, что ли… Он всем вокруг это разъяснил, и полянкам, и зайкам… и ему все поверили! Ну, и… – Время замялось.
– Ну, и что случилось? – заволновался я.
– Вдруг трах-бум, программа зависла, и компьютер пришлось отнести в починку, – ответило Время.
– Какой компьютер? – вскричал я.
– А разве ты не понял, что речь шла о виртуальной реальности, создаваемой компьютером? – засмеялось Время. – Дело в том, что когда какие-то вещи устроены определенным образом не тобой, и ты не понимаешь, да и не можешь понять, как они устроены, не следует пытаться их изменить…
– А что же случилось с мальчиком Яробом и его миром? – захлюпал носом я.
– На починенный компьютер эту программу ус танавливать не стали… Да и вообще сняли ее с произ водства. Нет больше ни Яроба, ни его мира с зелеными полянками. Мне даже кажется, что его никогда и не было… если я не ошибаюсь. А ошибаюсь я редко, – твердо подвело итог Время.
Я заплакал.
– Что же, мы все живем в компьютерной игре, что ли? И если я буду много кочевряжиться, нас всех сотрут? – пробулькал я, хныча.
– Ну, ты «Матрицы» насмотрелся, – захихикало Время. – Вовсе не обязательно в компьютерной игре дело. Дело в том, что не старайся прыгнуть выше собственного носа! Тебе жить-то всего… – Время сверилось со своими стрелками. – Жить-то тебе всего ничего, миг какой-то в бесконечности… Ну и перекантуйся уж как-нибудь…
Но я не хотел кантоваться… Если время не так уж желает квантоваться, то с чего это я должен кантоваться?..
Глава двадцатая
Как мы согласились со Временем на ничью
Я Времени сказал по совести, что не хочу перекантовываться. Что дело в том, что, может, для него этот миг и ничтожный, а мне с собой как-то надо жить. Что жизнь мне кажется огромной, как Великая китайская стена, которую видно даже с Луны, если по-китайски прищуриться. Конечно, эта стена уменьшается, уходя вдаль, подчиняясь правилу перспективы, но все равно мне как-то ее надо жить.
Я, конечно, могу попрыгать с зайками на полянке, но наш мир, к сожалению, вовсе не мир Яроба… Не мне тебе, Времени, рассказывать… Он полнится соблазнами и опасностями, ненавистью и темными страстями, жуткими катакомбами и светлыми залами, затаившими шепоты далеких симфоний. Я не успеваю… Я ничего не успеваю. Жизнь мчится, как груженная гирями колесница.
Я просил, я звал: «Остановись, мгновенье!» Но в ответ ко мне пришёл Гёте, сухой и, кажется, равнодушный. Он всегда появляется на этот пароль. Можете попробовать.
Я ему:
– Герр Гёте, я не вижу выхода, как мне остановить мгновенье… Я не вижу…
– Man sieht nur das, was man weiB, – ответил он. – Постарайся больше узнать, и ты больше будешь видеть.
– Я грыз камень науки, но у меня больные зубы, – пожаловался я. – Наука не дает мне ответа, она только все больше и больше меня запутывает. Мне вообще кажется, что занятие наукой стало своего рода опиумом для забвения собственной неполноценности и вздорности устройства нашего мира, полного несчастий…
– Герр Кригер, – официально обратился ко мне Гёте. – Gliicklicherweise kann der Mensch nur einen gewissen Grad des Ungliicks fassen; was dariiber hinausgeht, vernichtet ihn oder laBt ihn gleichgiiltig. Успокойтесь, жизнь не представит вам большего испытания, чем вы можете выдержать. Либо она вас вовремя убьет, либо оставит равнодушным.
Время нетерпеливо выслушало меня.
– Да слышало я все это миллион раз, – зашипело оно. – Хватит! Мол, если не вечно – то я вообще жить отказываюсь, чтобы не раскатывать губу…
– Да не в этом дело, – парировал я. – Мне не нравится, что ты нас всех держишь за идиотов. Мы, слезшие с деревьев обезьяны, только что отказались, скрепя сердце, от интенсивного каннибализма, и вдруг –венцы творения, единственные высшие разумные существа, которые нам известны… Какая путаница в голове… С одной стороны, я чувствую себя, как во сне, всю свою жизнь еле ногами-руками передвигаю, а с другой стороны, сознание работает четко и ясно. Но память ни к черту, не могу думать две мысли одновременно, не могу выучить все языки, пожить во многих странах, подняться к звездам, выпить море… А так хочется…
– Все это суета сует. Вот я все могу, а к звездам уже не поднималось несколько тысячелетий. Я редко их двигаю. Они у меня вообще что-то вроде фона. И что вы нашли в этих звездах? Вы, как безмозглые мотыльки, стремитесь к раскаленным лампам себе на погибель. Ничего там нет, кроме огня, жесткого излучения и смерти… И что вы нашли в этих звездах?
– Время, как ты можешь быть таким неромантичным? – разочарованно вопросил я. – А мне бы так хотелось…
– Эх, пошлый ты, Боря, человек, – вздохнуло Время. – Я думало, что ты хоть чем-то отличаешься от других. Нет. Оказалось, что ты такой же, как все, – просто пошлый человек. Плевать тебе на устройство мира. Всё, что тебя интересует, – это твое собственное благополучие, любопытство и гордыня. Надо поговорить с моей тетушкой Природой, чтобы она у вас в ДНК чего-нибудь подправила, а то совершенно невозможно стало с людьми работать… Пошлый ты человек.
– Да уж какой есть, – рассердился я и на себя самого, и на Время, что нас почему-то сблизило.
– Ладно, предлагаю тебе ничью, – сказало Время. – Ты поставишь точку на этих вопросах: время не время, иллюзия не иллюзия. А взамен я подарю тебе тысячу жизней. Сто тебе будет маловато, а миллион – не унесешь.
– Может быть, тысячу двести? – заговорил во мне потомственный еврей.
– Тысячу, – жестко отрезало Время. – Проживи тысячу, а там приходи, поговорим, если тебе это не покажется достаточно.
– По рукам, – сказал я и весело зажил своей тысячей жизней, уже более не переживая ни о времени, ни о математике, ни о смерти.
Часть третья
ПОД СЕНЬЮ ГЕОГРАФИИ ПРОСТРАНСТВ
Глава двадцать первая
Как я возненавидел Россию
Боюсь, я не окажусь оригинальным, если сразу заявлю, что Россия всегда была дикой восточной страной. Легкий петербургский лоск никого не может ввести в заблуждение. Гунны, татаро-монголы, окраины Византии, распри с турками, поножовщина, освоение Сибири, грязь, хамство, пьянство, бунт, чернь, революция, лагеря… Вот такой славный путь вел мою родину в течение тысячи лет к встрече со мной, и во второй половине двадцатого века мы с ней, представьте себе, встретились. Я, как вы понимаете, изволил родиться, она, как вы понимаете, и ухом не повела – ну, родился, не сдох при родах, и ладно. Живи, субчик, пока дают.
Короче, отношения у меня с Россией как то сразу не задались. Безрадостное детство с клеенчатыми матрасиками, весы у детского врача, слезы, затопившие мои глаза, когда мама впервые привела меня в детский сад, – все это помнится вполне отчетливо. Какие-то кубики, злые мальчики, затопление туалета, выговоры воспитательниц, ой, мало ли что еще.
Школа вообще была кошмаром по нарастающей.
Соученички меня били и очень издевались. В детском саду я всех подбивал построить подводную лодку и уплыть. Даже притащил с улицы кусок жести – сказал, что это будет люк.
Я не удивляюсь, почему меня били и обижали. Я всегда был выскочкой, хвастуном, всегда пытался организовывать других людей на какие-нибудь подвиги. Так что если дать людям волю, они бы побили меня и сейчас.
Итак, мой характер никак не подходил к российской атмосфере. Я был фантазер и остер на язык, а Россия была сонной и раздавила бы меня, но я был еще мал, и ей было лень. К тому же она сильно пила и спьяну была очень занята.
Я тоже начал пить, пытался, так сказать, влиться-слиться… Но алкоголь меня пьянил плохо, а голова болела сильно.
Родители мои были настроены против окружающей действительности. Приспособились они к советским временам неважно. Ничего не воровали, а следовательно, и нужных знакомств не имели. Но и не сидели, что тоже, конечно, плюс.
Кроме «сраный социализм» никакого другого определения российской действительности я от них не слыхал.
Рано оказалось, что я еврей, из-за чего отношения с Россией и вовсе не задались. Я пробовал уговорить родителей, что я лучше буду турком, если уж нельзя быть русским, но они строго сказали, что я еврей, и все тут. С этим и приходилось жить.
У меня создался стойкий комплекс: все, что за границей, – блестящее и классное, а все, что в матушке России, – дерьмо. Но, в общем, тогда так оно и было.
Чего уж там удивляться, что будущего своего в России я не видел и ни о чем, кроме как об отъезде, и не помышлял.
Огромную роль в моем детстве сыграла бабушка, и это не удивительно, ведь именно с тех пор, как бабушки стали доживать до того возраста, когда смогли пересказывать преданья рода своим внукам, произошел резкий скачок в развитии людей как сообщества разумных существ. Века, тысячелетия серой дикости да дикой серости… Каждое молодое поколение безмозгло наступало на одни и те же грабли, пока не появилась бабушка и не проверила, не мокрые ли у человечества носки, не простудилось ли оно, не напоила человечество горячим чаем с доисторическим вареньем и наконец не усадила его, набегавшегося по лужам, обсыхать у огня и слушать сказку или какую-нибудь историю – как жили-были дедушка и бабушка во времена, когда внучков еще и в помине не было, и как они за мамонтами бегали, и какую замечательную рукоятку для копья научилась делать бабушка, и как хитро дедушка заманивал мамонта дикой морковкой, и как вообще-то оказалось, что морковку эту можно сажать на грядке, и необязательно тогда носиться за мамонтами, если есть моркови вдоволь… да и целее будешь…
Так, по капелькам этих вечеров у огня, стали передаваться простые истины, до которых прежде каждому поколению диких людей приходилось доходить заново своим умом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
– Тебя, Боря, никто не услышит, вот увидишь, никому твоя правда не нужна, если не сказать хуже, твоя правда вредна, – ответила Математика. – Правда, сеструхи?
На зов Математики из стенных часов появилось Время, а из-под пола выглянула Смерть.
Я понял, что надо как-то договариваться, а то –конец…
Глава девятнадцатая
Выяснение отношений со Временем
– Товарищи дорогие, вы меня не так поняли, – попятился я, – дело в том, что не всякую вещь, которую я говорю, нужно воспринимать так серьезно. Иногда я просто дурачусь!
– Ты не дурачился, – серьезно сказала Смерть и блеснула своей классической косой.
– Ой, какой у вас замечательный инструмент! Как покос? Травы хороши ли? – постарался я перевести тему разговора, принимающего неудачный для меня оборот.
– Оставьте его в покое! – неожиданно заступилось за меня Время, и – к моему счастью, Математика со Смертью отступили и растворились в воздухе до поры до времени.
– Ну что, голубчик, довыпендривался? – затикало Время, когда мы остались одни. – Как-то нам с тобой нужно привести наши отношения в равновесие. Дайка я расскажу тебе притчу, а ты послушай. Может быть, у тебя в голове и прояснится.
Я успокоился и уселся слушать Время. Оно неторопливо заговорило:
– В одном далеком мире, где не было времени, никто не рождался и не умирал, как они жили – не спрашивай. Вам человеческими мозгами этого не понять. Любая ситуация могла там повторяться сколько угодно раз. Ничего не случалось окончательно и бесповоротно. Если кого-то случайно убивали, то тут же он оказывался целым и невредимым, как новый. В этом мире не было сожаления о прошедшем времени, там не было и необходимости преодолевать расстояния, по мановению руки любой мог оказаться где угодно. Если что-нибудь шло не так, как хотелось, можно было все вернуть на шаг назад и попробовать еще раз. Тебе интересно?
– Конечно, конечно, продолжай! – увлеченно затараторил я.
– Ну так вот, жил там один парнишка по имени Яроб, неплохо жил, – продолжило Время, – резвился на зеленых полянках, радовался солнышку, играл с зайками. Но потом вдруг заподозрил, что все вокруг него нереально, ну как тебе сказать, как бы иллюзия, что ли… Он всем вокруг это разъяснил, и полянкам, и зайкам… и ему все поверили! Ну, и… – Время замялось.
– Ну, и что случилось? – заволновался я.
– Вдруг трах-бум, программа зависла, и компьютер пришлось отнести в починку, – ответило Время.
– Какой компьютер? – вскричал я.
– А разве ты не понял, что речь шла о виртуальной реальности, создаваемой компьютером? – засмеялось Время. – Дело в том, что когда какие-то вещи устроены определенным образом не тобой, и ты не понимаешь, да и не можешь понять, как они устроены, не следует пытаться их изменить…
– А что же случилось с мальчиком Яробом и его миром? – захлюпал носом я.
– На починенный компьютер эту программу ус танавливать не стали… Да и вообще сняли ее с произ водства. Нет больше ни Яроба, ни его мира с зелеными полянками. Мне даже кажется, что его никогда и не было… если я не ошибаюсь. А ошибаюсь я редко, – твердо подвело итог Время.
Я заплакал.
– Что же, мы все живем в компьютерной игре, что ли? И если я буду много кочевряжиться, нас всех сотрут? – пробулькал я, хныча.
– Ну, ты «Матрицы» насмотрелся, – захихикало Время. – Вовсе не обязательно в компьютерной игре дело. Дело в том, что не старайся прыгнуть выше собственного носа! Тебе жить-то всего… – Время сверилось со своими стрелками. – Жить-то тебе всего ничего, миг какой-то в бесконечности… Ну и перекантуйся уж как-нибудь…
Но я не хотел кантоваться… Если время не так уж желает квантоваться, то с чего это я должен кантоваться?..
Глава двадцатая
Как мы согласились со Временем на ничью
Я Времени сказал по совести, что не хочу перекантовываться. Что дело в том, что, может, для него этот миг и ничтожный, а мне с собой как-то надо жить. Что жизнь мне кажется огромной, как Великая китайская стена, которую видно даже с Луны, если по-китайски прищуриться. Конечно, эта стена уменьшается, уходя вдаль, подчиняясь правилу перспективы, но все равно мне как-то ее надо жить.
Я, конечно, могу попрыгать с зайками на полянке, но наш мир, к сожалению, вовсе не мир Яроба… Не мне тебе, Времени, рассказывать… Он полнится соблазнами и опасностями, ненавистью и темными страстями, жуткими катакомбами и светлыми залами, затаившими шепоты далеких симфоний. Я не успеваю… Я ничего не успеваю. Жизнь мчится, как груженная гирями колесница.
Я просил, я звал: «Остановись, мгновенье!» Но в ответ ко мне пришёл Гёте, сухой и, кажется, равнодушный. Он всегда появляется на этот пароль. Можете попробовать.
Я ему:
– Герр Гёте, я не вижу выхода, как мне остановить мгновенье… Я не вижу…
– Man sieht nur das, was man weiB, – ответил он. – Постарайся больше узнать, и ты больше будешь видеть.
– Я грыз камень науки, но у меня больные зубы, – пожаловался я. – Наука не дает мне ответа, она только все больше и больше меня запутывает. Мне вообще кажется, что занятие наукой стало своего рода опиумом для забвения собственной неполноценности и вздорности устройства нашего мира, полного несчастий…
– Герр Кригер, – официально обратился ко мне Гёте. – Gliicklicherweise kann der Mensch nur einen gewissen Grad des Ungliicks fassen; was dariiber hinausgeht, vernichtet ihn oder laBt ihn gleichgiiltig. Успокойтесь, жизнь не представит вам большего испытания, чем вы можете выдержать. Либо она вас вовремя убьет, либо оставит равнодушным.
Время нетерпеливо выслушало меня.
– Да слышало я все это миллион раз, – зашипело оно. – Хватит! Мол, если не вечно – то я вообще жить отказываюсь, чтобы не раскатывать губу…
– Да не в этом дело, – парировал я. – Мне не нравится, что ты нас всех держишь за идиотов. Мы, слезшие с деревьев обезьяны, только что отказались, скрепя сердце, от интенсивного каннибализма, и вдруг –венцы творения, единственные высшие разумные существа, которые нам известны… Какая путаница в голове… С одной стороны, я чувствую себя, как во сне, всю свою жизнь еле ногами-руками передвигаю, а с другой стороны, сознание работает четко и ясно. Но память ни к черту, не могу думать две мысли одновременно, не могу выучить все языки, пожить во многих странах, подняться к звездам, выпить море… А так хочется…
– Все это суета сует. Вот я все могу, а к звездам уже не поднималось несколько тысячелетий. Я редко их двигаю. Они у меня вообще что-то вроде фона. И что вы нашли в этих звездах? Вы, как безмозглые мотыльки, стремитесь к раскаленным лампам себе на погибель. Ничего там нет, кроме огня, жесткого излучения и смерти… И что вы нашли в этих звездах?
– Время, как ты можешь быть таким неромантичным? – разочарованно вопросил я. – А мне бы так хотелось…
– Эх, пошлый ты, Боря, человек, – вздохнуло Время. – Я думало, что ты хоть чем-то отличаешься от других. Нет. Оказалось, что ты такой же, как все, – просто пошлый человек. Плевать тебе на устройство мира. Всё, что тебя интересует, – это твое собственное благополучие, любопытство и гордыня. Надо поговорить с моей тетушкой Природой, чтобы она у вас в ДНК чего-нибудь подправила, а то совершенно невозможно стало с людьми работать… Пошлый ты человек.
– Да уж какой есть, – рассердился я и на себя самого, и на Время, что нас почему-то сблизило.
– Ладно, предлагаю тебе ничью, – сказало Время. – Ты поставишь точку на этих вопросах: время не время, иллюзия не иллюзия. А взамен я подарю тебе тысячу жизней. Сто тебе будет маловато, а миллион – не унесешь.
– Может быть, тысячу двести? – заговорил во мне потомственный еврей.
– Тысячу, – жестко отрезало Время. – Проживи тысячу, а там приходи, поговорим, если тебе это не покажется достаточно.
– По рукам, – сказал я и весело зажил своей тысячей жизней, уже более не переживая ни о времени, ни о математике, ни о смерти.
Часть третья
ПОД СЕНЬЮ ГЕОГРАФИИ ПРОСТРАНСТВ
Глава двадцать первая
Как я возненавидел Россию
Боюсь, я не окажусь оригинальным, если сразу заявлю, что Россия всегда была дикой восточной страной. Легкий петербургский лоск никого не может ввести в заблуждение. Гунны, татаро-монголы, окраины Византии, распри с турками, поножовщина, освоение Сибири, грязь, хамство, пьянство, бунт, чернь, революция, лагеря… Вот такой славный путь вел мою родину в течение тысячи лет к встрече со мной, и во второй половине двадцатого века мы с ней, представьте себе, встретились. Я, как вы понимаете, изволил родиться, она, как вы понимаете, и ухом не повела – ну, родился, не сдох при родах, и ладно. Живи, субчик, пока дают.
Короче, отношения у меня с Россией как то сразу не задались. Безрадостное детство с клеенчатыми матрасиками, весы у детского врача, слезы, затопившие мои глаза, когда мама впервые привела меня в детский сад, – все это помнится вполне отчетливо. Какие-то кубики, злые мальчики, затопление туалета, выговоры воспитательниц, ой, мало ли что еще.
Школа вообще была кошмаром по нарастающей.
Соученички меня били и очень издевались. В детском саду я всех подбивал построить подводную лодку и уплыть. Даже притащил с улицы кусок жести – сказал, что это будет люк.
Я не удивляюсь, почему меня били и обижали. Я всегда был выскочкой, хвастуном, всегда пытался организовывать других людей на какие-нибудь подвиги. Так что если дать людям волю, они бы побили меня и сейчас.
Итак, мой характер никак не подходил к российской атмосфере. Я был фантазер и остер на язык, а Россия была сонной и раздавила бы меня, но я был еще мал, и ей было лень. К тому же она сильно пила и спьяну была очень занята.
Я тоже начал пить, пытался, так сказать, влиться-слиться… Но алкоголь меня пьянил плохо, а голова болела сильно.
Родители мои были настроены против окружающей действительности. Приспособились они к советским временам неважно. Ничего не воровали, а следовательно, и нужных знакомств не имели. Но и не сидели, что тоже, конечно, плюс.
Кроме «сраный социализм» никакого другого определения российской действительности я от них не слыхал.
Рано оказалось, что я еврей, из-за чего отношения с Россией и вовсе не задались. Я пробовал уговорить родителей, что я лучше буду турком, если уж нельзя быть русским, но они строго сказали, что я еврей, и все тут. С этим и приходилось жить.
У меня создался стойкий комплекс: все, что за границей, – блестящее и классное, а все, что в матушке России, – дерьмо. Но, в общем, тогда так оно и было.
Чего уж там удивляться, что будущего своего в России я не видел и ни о чем, кроме как об отъезде, и не помышлял.
Огромную роль в моем детстве сыграла бабушка, и это не удивительно, ведь именно с тех пор, как бабушки стали доживать до того возраста, когда смогли пересказывать преданья рода своим внукам, произошел резкий скачок в развитии людей как сообщества разумных существ. Века, тысячелетия серой дикости да дикой серости… Каждое молодое поколение безмозгло наступало на одни и те же грабли, пока не появилась бабушка и не проверила, не мокрые ли у человечества носки, не простудилось ли оно, не напоила человечество горячим чаем с доисторическим вареньем и наконец не усадила его, набегавшегося по лужам, обсыхать у огня и слушать сказку или какую-нибудь историю – как жили-были дедушка и бабушка во времена, когда внучков еще и в помине не было, и как они за мамонтами бегали, и какую замечательную рукоятку для копья научилась делать бабушка, и как хитро дедушка заманивал мамонта дикой морковкой, и как вообще-то оказалось, что морковку эту можно сажать на грядке, и необязательно тогда носиться за мамонтами, если есть моркови вдоволь… да и целее будешь…
Так, по капелькам этих вечеров у огня, стали передаваться простые истины, до которых прежде каждому поколению диких людей приходилось доходить заново своим умом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55