Но... – Она снова посмотрела на меня, слегка улыбаясь. – Ах, если бы знать, в какое время суток он родился!
– Для чего?
– Я могла бы тогда сказать, есть ли у мистера Трапмэна склонность ввязываться в сомнительные дела, мошеннические сделки, вообще во что-либо противозаконное, а также была ли у него возможность для этого в последний год. И есть ли она сейчас.
Я покачал головой и растерянно захлопал глазами.
– Вы утверждаете, что все это есть в гороскопе?
– Да. В первую очередь это видно из его карты рождения, она показывает его изначальные качества: слабости, сильные стороны натуры, склонности. Что касается меня, то основу характера человека я всегда вижу яснее, чем что-либо. Это, право же, очень просто.
– Хорошо, – сказал я с некоторым сомнением. – Правда, мне нелегко представить ситуацию, в которой я мог бы между делом спросить: а в котором часу вы родились, мистер Трапмэн? Но если я сумею это узнать, сообщу вам.
– Я очень ценю это, Шелл. А теперь пора заняться делом. Боже, мне придется сидеть над этими гороскопами дома до полуночи!
Она привстала и взяла большую книгу «Таблицы домов», – такое название было напечатано на ее пыльной картонной обложке, – открыла этот свод чудес, нашла нужную страницу, пробежала ее глазами, произвела какие-то расчеты в своем блокноте, глянула в справочник и опять что-то записала.
Я улыбнулся.
– Знаю, я спутал все ваши планы, но разве это того не стоило, Сайнара? Разве мы не развлеклись немного?
Она взяла три фломастера разных цветов, вытащила из стола заготовку для гороскопа с тремя напечатанными на нем кругами и начала чертить во внутреннем круге какие-то значки. Время от времени Сайнара заглядывала в таблицу логарифмов и делала поправки и добавления, прежде чем начертать очередной знак.
– Не так ли? – спросил я. Потом добавил: – Даже если это не так уж весело, я бы не сказал, что чересчур мучительно, а? – Ответа вновь не последовало. Я встал, собираясь уйти.
А Сайнара уже перешла из внутреннего круга в средний, и теперь так же самозабвенно заполняла его значками. Поэтому я улыбнулся ей, хотя она и не могла меня видеть, и дружески махнул ей на прощание. С этой улыбкой я ступил за порог ее офиса, быстро прошел по коридору, трезвея на ходу, а когда оказался на улице, уже отчаянно хмурился.
Я испытывал некоторое смятение. Потому что даже до того, как я сделал ей прощальный знак рукой, я заметил, что справочник, которым она пользовалась, был открыт на странице с месяцем и днем моего рождения. Так, значит, она трудилась над моим гороскопом! И сначала я почувствовал себя безмерно польщенным, мне было приятно, что прекрасная Сайнара так мной заинтересовалась... но очень скоро мое настроение изменилось, и я уже чувствовал только некоторое удовлетворение, да и то слабое. Ведь занимаясь моим гороскопом, меня она не замечала!
«Когда же она перестала со мной разговаривать?» – размышлял я.
«И почему?»
«Что она увидела в этих идиотских каракулях, которые она так деловито царапала? Конечно, в этом не могло быть ничего особенно плохого, но...»
«Да, конечно, она не могла увидеть ничего особенного, но думала, что что-то там разглядела. Так что это было такое? А вдруг каким-то образом она действительно способна проникнуть в самые непостижимые и скрытые от глаз глубины моей личности, в которые лучше бы и не проникать, в самые секретные и тайные закоулки?»
Такие любопытные вопросы роились в моей голове, пока я ехал на своем «кадиллаке» по Беверли, потом по Мэрион-стрит, пока не подкатил, наконец, к дому Уилферов. Когда я был в трех кварталах от него, часы показывали шесть без трех минут. Я прибыл вовремя, даже чуть раньше. И пока машина медленно катила, минуя последние два квартала, я представлял, как после короткой болтовни с Одри и Джиппи и спасительного глотка холодного пива я через каких-нибудь десять минут уже буду дома, рядом с телефоном. И буду звонить...
Кому? Очень странно, но я думал о Сайнаре, и только о ней.
Потом, правда, я перестал думать о Сайнаре и о других красавицах, о телефоне и пиве и обо всем на свете, потому что услышал звук, от которого похолодел.
Мышцы мои напряглись, по телу прошла дрожь, когда этот звук резанул мой слух. Потому что я узнал не только, что это было, но и кто кричал.
Может быть, потому, что в этот момент уже подъезжал к дому Уилферов. А может, дело было в чем-то другом, в том, например, что я внутренне был настороже и предчувствие беды уже крепко засело в глубине моего мозга.
Как бы там ни было, я знал, кто кричит.
Глава 10
Этот высокий пронзительный крик мог принадлежать только женщине, и женщиной этой, без всякого сомнения, была Одри. Это должна была быть Одри.
Я почти бессознательно нажал на тормоз, когда этот отчаянный крик царапнул мой слух, но в следующее мгновение я уже давил на газ и крутил баранку направо, выруливая к обочине. Затем я снова ударил по тормозам и чуть не ткнулся в зад старого синего седана, припаркованного перед маленьким белым домом с дорожкой из плоских белых камней, ведущей к парадному входу.
Там и стояла Одри. Стояла, глядя вниз, на газон, обхватив руками голову. И кричала.
Солнце не коснулось горизонта, было светло, и я тоже мог видеть Джиппи, еще лежащего на траве. Тело было согнуто и повернуто на бок. «Кадиллак» остановился, но все еще слегка покачивался, когда я выскочил из него и побежал по газону, окликая Одри.
Она услышала, повернулась ко мне и перестала кричать. Но рот был широко открыт, а глаза – как два пустых темных провала.
Я подбежал и опустился на колени рядом с телом. Да, это был Джиппи. Она сказала высоким и невыразительным голосом, почти без интонаций:
– Он мертв. Кто-то застрелил его, буквально минуту назад, подумать только – одну минуту назад. Выстрелил в него и убил. И он мертв.
– Нет, он не мертв, – сказал я. – Он без сознания, но он не мертв. – Это я произнес вслух, а про себя добавил: «Пока еще не мертв».
Я говорил тихо и не смотрел на нее, я смотрел на Джиппи, находившегося в футе от меня. Но Одри все-таки услышала и больше не кричала. Я пощупал пульс у Джиппи – он был слабый, нитевидный.
Внимательно, насколько хватило сноровки, я осмотрел раненого. С того момента, как мы расстались, Джиппи успел переодеться – теперь на нем были коричневые мешковатые штаны и бежевая спортивная рубашка навыпуск. К тому же он был чисто выбрит.
Слева расплывалось большое пятно, там, где сквозь ткань сочилась кровь, – наверное, она била фонтаном, – сразу после того, как в него попала пуля. Я рванул рубашку за полы и, осыпая пуговицы, обнажил его тело, надеясь, что Одри за моей спиной ничего не видно.
Он был ранен слева, чуть ниже ребер. Весь живот и левый бок были в крови, кровь пропитала верхнюю часть его штанов. Но сейчас кровь уже не хлестала, а слабой струйкой выбегала из маленькой черной дырочки чуть ниже ребер.
Я прикрыл рану промокшей рубашкой и встал.
– Одри, принесите из дома одеяло. Накройте его одеялом, чтобы ему было тепло.
– Хорошо, – сказала она и повторила: – Чтобы ему было тепло. – Но не двинулась с места.
Я побежал к машине и по своему телефону вызвал «скорую помощь» и полицию. Я назвал свое имя подошедшему к телефону офицеру, сообщил адрес Уилферов и добавил, что человек тяжело ранен из огнестрельного оружия в живот и даже, вероятно, умирает.
Потом я взял старое шерстяное одеяло из багажника «кадиллака» и пошел, теперь уже не спеша и как можно спокойнее, через газон к дому. Я тщательно укутал Джиппи одеялом, подоткнув концы, затем выпрямился и встал рядом с Одри.
Она молчала, оцепенев, все еще обхватив голову. Я взял ее за руки и повернул к себе. Она не сопротивлялась, но взгляд ее по-прежнему был прикован к Джиппи, распростертому у наших ног.
– Посмотрите на меня. Одри, посмотрите на меня.
Наконец ее запавшие глаза остановились на моем лице, но я не был уверен, что она узнала меня.
– Одри, – сказал я спокойно. – С Джиппи все будет в порядке. Он выживет. Он без сознания и в шоке, но жив и дышит, и «скорая помощь» уже в пути. Поверьте мне, Одри, с ним все будет в порядке.
Она набрала полную грудь воздуха и затем выдохнула его так, что раздался долгий трепещущий звук.
– Хорошо. – Поскольку ответ ее совпал с выдохом, то это прозвучало как: «Хо-о-о».
– Что случилось? Вы видели, кто в него стрелял? Этот кто-то пришел или приехал, а?
– Не знаю. – Она резко мотнула головой из стороны в сторону. – Я опаздывала домой. Машина заглохла, и я не могла заставить ее двинуться с места.
Она начала плакать, но тихо, без всхлипываний, слезы струились у нее по лицу, образуя сверкающую дорожку и стекая на подбородок, а она продолжала вяло и невыразительно:
– Я побежала в дом, когда наконец приехала, оставила машину снаружи. А Джиппи увидел, что я приехала, выбежал и обнял меня. Мы вошли в дом, а через полчаса или около того, не знаю, сколько прошло времени, он пошел ставить машину в гараж, гараж за домом, и вот тогда это случилось, только что, минуту назад. Я услышала выстрел, но не сразу сообразила, что произошло. А когда выбежала, то увидела, что он лежит на газоне, боком. И поняла, что он умер, умер мой дорогой, дорогой...
Я потряс ее.
– Он не умер. Перестаньте это повторять! С ним все будет в порядке. Я это гарантирую. О'кей? Поверьте мне, я в этих вещах разбираюсь. Кто может в них разбираться лучше меня? Клянусь вам.
Вообще-то я готов был поклясться в другом, поклясться и проклясть, меня прямо-таки душили проклятия, и про себя я сыпал ими без передышки, но для Одри вслух продолжал:
– Поэтому я запрещаю вам волноваться, все будет о'кей! Да послушайте вы меня, Христа ради!
Она кивнула, и немного жизни засветилось в ее глазах.
– Да, – сказала она. – Да.
– Послушайте, вы что-нибудь заметили, когда выбежали? Хотя бы машину возле дома?
– Ничего. Я ничего не видела, кроме Джиппи, мистер Скотт.
По крайней мере она знала, кто я. И я уже слышал сирену – это приближалась машина «Скорой помощи».
И вот санитары обследовали Джиппи, погрузили на носилки и осторожно внесли в «скорую». Раненому тотчас же начали вводить плазму. Одри поехала с ним в мемориальный госпиталь Морриса в западный Лос-Анджелес.
Что до меня, то я сначала оказался в компании полицейских детективов, задававших вопросы соседям, а потом провел свое маленькое независимое расследование. Но ни то ни другое не дало особых результатов. Три человека вспомнили, что видели машину, припаркованную поблизости от дома Уилферов, чуть впереди их старого «уиппета». Машина уехала сразу же после того, как раздался выстрел, в этом они были единодушны. Но никто, конечно, не разглядел машины как следует. Единственное, на чем все сошлись, что это был седан темного цвета. А один даже утверждал, что седан был новый. Но никто не мог ничего сказать о том, кто был в машине. Почти все, кто жил по соседству, слышали выстрел, но посчитали, что это хлопушка. Кое-кто даже смог назвать точное время, когда услышал этот самый «хлопок». Таким образом мы узнали, что в Джиппи выстрелили в 5.55 вечера. На мгновение я задумался, что бы произошло, если бы я приехал в 5.54. Но только на мгновение.
Когда я прибыл в госпиталь, Джиппи находился в операционной.
Мы с Одри сидели в зале ожидания двадцать минут. И, как ни странно, никто из нас не произнес ни слова. Может быть, порою молчание говорит больше, чем любые слова, или по крайней мере не меньше. Дважды Одри взглядывала на меня и улыбалась. Это была, конечно, не самая широкая, но все равно очень милая улыбка.
Она перестала плакать и как будто немного приободрилась.
Когда наконец к нам вышел хирург, худощавый мужчина в мятом зеленом халате и матерчатой шапочке, стало ясно – по выражению его лица, умиротворенного и обнадеживающего, вы понимаете, что я имею в виду, если вам когда-нибудь приходилось так ждать, – что новости у него хорошие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
– Для чего?
– Я могла бы тогда сказать, есть ли у мистера Трапмэна склонность ввязываться в сомнительные дела, мошеннические сделки, вообще во что-либо противозаконное, а также была ли у него возможность для этого в последний год. И есть ли она сейчас.
Я покачал головой и растерянно захлопал глазами.
– Вы утверждаете, что все это есть в гороскопе?
– Да. В первую очередь это видно из его карты рождения, она показывает его изначальные качества: слабости, сильные стороны натуры, склонности. Что касается меня, то основу характера человека я всегда вижу яснее, чем что-либо. Это, право же, очень просто.
– Хорошо, – сказал я с некоторым сомнением. – Правда, мне нелегко представить ситуацию, в которой я мог бы между делом спросить: а в котором часу вы родились, мистер Трапмэн? Но если я сумею это узнать, сообщу вам.
– Я очень ценю это, Шелл. А теперь пора заняться делом. Боже, мне придется сидеть над этими гороскопами дома до полуночи!
Она привстала и взяла большую книгу «Таблицы домов», – такое название было напечатано на ее пыльной картонной обложке, – открыла этот свод чудес, нашла нужную страницу, пробежала ее глазами, произвела какие-то расчеты в своем блокноте, глянула в справочник и опять что-то записала.
Я улыбнулся.
– Знаю, я спутал все ваши планы, но разве это того не стоило, Сайнара? Разве мы не развлеклись немного?
Она взяла три фломастера разных цветов, вытащила из стола заготовку для гороскопа с тремя напечатанными на нем кругами и начала чертить во внутреннем круге какие-то значки. Время от времени Сайнара заглядывала в таблицу логарифмов и делала поправки и добавления, прежде чем начертать очередной знак.
– Не так ли? – спросил я. Потом добавил: – Даже если это не так уж весело, я бы не сказал, что чересчур мучительно, а? – Ответа вновь не последовало. Я встал, собираясь уйти.
А Сайнара уже перешла из внутреннего круга в средний, и теперь так же самозабвенно заполняла его значками. Поэтому я улыбнулся ей, хотя она и не могла меня видеть, и дружески махнул ей на прощание. С этой улыбкой я ступил за порог ее офиса, быстро прошел по коридору, трезвея на ходу, а когда оказался на улице, уже отчаянно хмурился.
Я испытывал некоторое смятение. Потому что даже до того, как я сделал ей прощальный знак рукой, я заметил, что справочник, которым она пользовалась, был открыт на странице с месяцем и днем моего рождения. Так, значит, она трудилась над моим гороскопом! И сначала я почувствовал себя безмерно польщенным, мне было приятно, что прекрасная Сайнара так мной заинтересовалась... но очень скоро мое настроение изменилось, и я уже чувствовал только некоторое удовлетворение, да и то слабое. Ведь занимаясь моим гороскопом, меня она не замечала!
«Когда же она перестала со мной разговаривать?» – размышлял я.
«И почему?»
«Что она увидела в этих идиотских каракулях, которые она так деловито царапала? Конечно, в этом не могло быть ничего особенно плохого, но...»
«Да, конечно, она не могла увидеть ничего особенного, но думала, что что-то там разглядела. Так что это было такое? А вдруг каким-то образом она действительно способна проникнуть в самые непостижимые и скрытые от глаз глубины моей личности, в которые лучше бы и не проникать, в самые секретные и тайные закоулки?»
Такие любопытные вопросы роились в моей голове, пока я ехал на своем «кадиллаке» по Беверли, потом по Мэрион-стрит, пока не подкатил, наконец, к дому Уилферов. Когда я был в трех кварталах от него, часы показывали шесть без трех минут. Я прибыл вовремя, даже чуть раньше. И пока машина медленно катила, минуя последние два квартала, я представлял, как после короткой болтовни с Одри и Джиппи и спасительного глотка холодного пива я через каких-нибудь десять минут уже буду дома, рядом с телефоном. И буду звонить...
Кому? Очень странно, но я думал о Сайнаре, и только о ней.
Потом, правда, я перестал думать о Сайнаре и о других красавицах, о телефоне и пиве и обо всем на свете, потому что услышал звук, от которого похолодел.
Мышцы мои напряглись, по телу прошла дрожь, когда этот звук резанул мой слух. Потому что я узнал не только, что это было, но и кто кричал.
Может быть, потому, что в этот момент уже подъезжал к дому Уилферов. А может, дело было в чем-то другом, в том, например, что я внутренне был настороже и предчувствие беды уже крепко засело в глубине моего мозга.
Как бы там ни было, я знал, кто кричит.
Глава 10
Этот высокий пронзительный крик мог принадлежать только женщине, и женщиной этой, без всякого сомнения, была Одри. Это должна была быть Одри.
Я почти бессознательно нажал на тормоз, когда этот отчаянный крик царапнул мой слух, но в следующее мгновение я уже давил на газ и крутил баранку направо, выруливая к обочине. Затем я снова ударил по тормозам и чуть не ткнулся в зад старого синего седана, припаркованного перед маленьким белым домом с дорожкой из плоских белых камней, ведущей к парадному входу.
Там и стояла Одри. Стояла, глядя вниз, на газон, обхватив руками голову. И кричала.
Солнце не коснулось горизонта, было светло, и я тоже мог видеть Джиппи, еще лежащего на траве. Тело было согнуто и повернуто на бок. «Кадиллак» остановился, но все еще слегка покачивался, когда я выскочил из него и побежал по газону, окликая Одри.
Она услышала, повернулась ко мне и перестала кричать. Но рот был широко открыт, а глаза – как два пустых темных провала.
Я подбежал и опустился на колени рядом с телом. Да, это был Джиппи. Она сказала высоким и невыразительным голосом, почти без интонаций:
– Он мертв. Кто-то застрелил его, буквально минуту назад, подумать только – одну минуту назад. Выстрелил в него и убил. И он мертв.
– Нет, он не мертв, – сказал я. – Он без сознания, но он не мертв. – Это я произнес вслух, а про себя добавил: «Пока еще не мертв».
Я говорил тихо и не смотрел на нее, я смотрел на Джиппи, находившегося в футе от меня. Но Одри все-таки услышала и больше не кричала. Я пощупал пульс у Джиппи – он был слабый, нитевидный.
Внимательно, насколько хватило сноровки, я осмотрел раненого. С того момента, как мы расстались, Джиппи успел переодеться – теперь на нем были коричневые мешковатые штаны и бежевая спортивная рубашка навыпуск. К тому же он был чисто выбрит.
Слева расплывалось большое пятно, там, где сквозь ткань сочилась кровь, – наверное, она била фонтаном, – сразу после того, как в него попала пуля. Я рванул рубашку за полы и, осыпая пуговицы, обнажил его тело, надеясь, что Одри за моей спиной ничего не видно.
Он был ранен слева, чуть ниже ребер. Весь живот и левый бок были в крови, кровь пропитала верхнюю часть его штанов. Но сейчас кровь уже не хлестала, а слабой струйкой выбегала из маленькой черной дырочки чуть ниже ребер.
Я прикрыл рану промокшей рубашкой и встал.
– Одри, принесите из дома одеяло. Накройте его одеялом, чтобы ему было тепло.
– Хорошо, – сказала она и повторила: – Чтобы ему было тепло. – Но не двинулась с места.
Я побежал к машине и по своему телефону вызвал «скорую помощь» и полицию. Я назвал свое имя подошедшему к телефону офицеру, сообщил адрес Уилферов и добавил, что человек тяжело ранен из огнестрельного оружия в живот и даже, вероятно, умирает.
Потом я взял старое шерстяное одеяло из багажника «кадиллака» и пошел, теперь уже не спеша и как можно спокойнее, через газон к дому. Я тщательно укутал Джиппи одеялом, подоткнув концы, затем выпрямился и встал рядом с Одри.
Она молчала, оцепенев, все еще обхватив голову. Я взял ее за руки и повернул к себе. Она не сопротивлялась, но взгляд ее по-прежнему был прикован к Джиппи, распростертому у наших ног.
– Посмотрите на меня. Одри, посмотрите на меня.
Наконец ее запавшие глаза остановились на моем лице, но я не был уверен, что она узнала меня.
– Одри, – сказал я спокойно. – С Джиппи все будет в порядке. Он выживет. Он без сознания и в шоке, но жив и дышит, и «скорая помощь» уже в пути. Поверьте мне, Одри, с ним все будет в порядке.
Она набрала полную грудь воздуха и затем выдохнула его так, что раздался долгий трепещущий звук.
– Хорошо. – Поскольку ответ ее совпал с выдохом, то это прозвучало как: «Хо-о-о».
– Что случилось? Вы видели, кто в него стрелял? Этот кто-то пришел или приехал, а?
– Не знаю. – Она резко мотнула головой из стороны в сторону. – Я опаздывала домой. Машина заглохла, и я не могла заставить ее двинуться с места.
Она начала плакать, но тихо, без всхлипываний, слезы струились у нее по лицу, образуя сверкающую дорожку и стекая на подбородок, а она продолжала вяло и невыразительно:
– Я побежала в дом, когда наконец приехала, оставила машину снаружи. А Джиппи увидел, что я приехала, выбежал и обнял меня. Мы вошли в дом, а через полчаса или около того, не знаю, сколько прошло времени, он пошел ставить машину в гараж, гараж за домом, и вот тогда это случилось, только что, минуту назад. Я услышала выстрел, но не сразу сообразила, что произошло. А когда выбежала, то увидела, что он лежит на газоне, боком. И поняла, что он умер, умер мой дорогой, дорогой...
Я потряс ее.
– Он не умер. Перестаньте это повторять! С ним все будет в порядке. Я это гарантирую. О'кей? Поверьте мне, я в этих вещах разбираюсь. Кто может в них разбираться лучше меня? Клянусь вам.
Вообще-то я готов был поклясться в другом, поклясться и проклясть, меня прямо-таки душили проклятия, и про себя я сыпал ими без передышки, но для Одри вслух продолжал:
– Поэтому я запрещаю вам волноваться, все будет о'кей! Да послушайте вы меня, Христа ради!
Она кивнула, и немного жизни засветилось в ее глазах.
– Да, – сказала она. – Да.
– Послушайте, вы что-нибудь заметили, когда выбежали? Хотя бы машину возле дома?
– Ничего. Я ничего не видела, кроме Джиппи, мистер Скотт.
По крайней мере она знала, кто я. И я уже слышал сирену – это приближалась машина «Скорой помощи».
И вот санитары обследовали Джиппи, погрузили на носилки и осторожно внесли в «скорую». Раненому тотчас же начали вводить плазму. Одри поехала с ним в мемориальный госпиталь Морриса в западный Лос-Анджелес.
Что до меня, то я сначала оказался в компании полицейских детективов, задававших вопросы соседям, а потом провел свое маленькое независимое расследование. Но ни то ни другое не дало особых результатов. Три человека вспомнили, что видели машину, припаркованную поблизости от дома Уилферов, чуть впереди их старого «уиппета». Машина уехала сразу же после того, как раздался выстрел, в этом они были единодушны. Но никто, конечно, не разглядел машины как следует. Единственное, на чем все сошлись, что это был седан темного цвета. А один даже утверждал, что седан был новый. Но никто не мог ничего сказать о том, кто был в машине. Почти все, кто жил по соседству, слышали выстрел, но посчитали, что это хлопушка. Кое-кто даже смог назвать точное время, когда услышал этот самый «хлопок». Таким образом мы узнали, что в Джиппи выстрелили в 5.55 вечера. На мгновение я задумался, что бы произошло, если бы я приехал в 5.54. Но только на мгновение.
Когда я прибыл в госпиталь, Джиппи находился в операционной.
Мы с Одри сидели в зале ожидания двадцать минут. И, как ни странно, никто из нас не произнес ни слова. Может быть, порою молчание говорит больше, чем любые слова, или по крайней мере не меньше. Дважды Одри взглядывала на меня и улыбалась. Это была, конечно, не самая широкая, но все равно очень милая улыбка.
Она перестала плакать и как будто немного приободрилась.
Когда наконец к нам вышел хирург, худощавый мужчина в мятом зеленом халате и матерчатой шапочке, стало ясно – по выражению его лица, умиротворенного и обнадеживающего, вы понимаете, что я имею в виду, если вам когда-нибудь приходилось так ждать, – что новости у него хорошие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43