Вначале он отнесся к этой штуковине не лучше меня, а может, и хуже, потому что счел его еще одним «дудлбагом». Не без оснований, сами знаете. Но, когда оказалось, что скважина Уилфера будет давать столько нефти, сколько напророчил Дев, вот тогда Трапмэн задумался. А еще новости: Моррейн то тут предсказал хорошую нефть, то там... Так или иначе, к тому времени, когда Трапмэн подслушал телефонный разговор Моррейна с Шейхом Файзули, он был уже готов дьяволу душу заложить, лишь бы овладеть холаселектором.
– Да, этому я верю, – сказал Джиппи. – Трапмэн все это рассказал до того, как вы подбросили холаселектор?
В основном до, но многое и после. Конечно, когда пришел в чувство. Сначала все повторял: «Почему же он не загудел? Почему же он не загудел?»
– Он что, полагал, холаселектор должен гудеть?
– Нет, он полагал, что его сбил поезд.
– Мистер Скотт, – сказала Одри. Она заговорила в первый раз с тех пор, как я начал свой рассказ о событиях вечера. – Это так чудесно. Право, чудесно. Я просто не могу этому поверить, но верю, верю. Я знаю, что это правда, потому что знаю вас. Вы ведь не стали бы нам лгать. Это так удивительно, вы так...
– Пойду посмотрю. – Я двинулся к двери. – Пока никого, – доложил я, вернувшись. – А вы уверены, что вытерпите здесь кучу народу? Лучше бы вам поберечь себя после того, что случилось.
– Нет, мне это не повредит. Я едва могу дождаться. Дружище, вы не представляете, что я чувствую! Я отсюда выберусь раньше Дева. Если с ним все так, как вы говорите. А что это за корзинка, в которой его держат?
– Не корзинка, а рамка, специальная плетеная рамка вроде гамака.
– Но с ним все будет в порядке?
– Ну... я ушел до того, как его кончили собирать из разрозненных частей. Почему-то его особенно волновала селезенка. Он все время спрашивал доктора, где его селезенка и не забыли ли ее положить на место... Да, надеюсь, с ним все будет в порядке. Дев ведь в общем и целом в очень хорошей форме. Ну, немного сломана рука, что-то с ногой, ушиблена спина, повреждена шея, небольшое сотрясение мозга и еще пара миллионов синяков и шишек. Так что больше недели он тут не проваляется. Так я думаю. Он, кстати, на этом же этаже, через холл от вас. Я вам не говорил?
– Упоминали. А где этот телефонный охотник за приборами?
– Увы, Трапмэн тоже на больничной койке и в очень неудовлетворительном состоянии. И у него нет сил, чтобы сбежать. Хотя, будь он здоров как бык, ему бы все равно не убежать. А Изи Баннерс и пара его головорезов в тюрьме. Они...
Пока я говорил все это, мысли мои занимало что-то другое. Это «что-то» неуловимо присутствовало на периферии моего сознания. Но, когда я почти загнал это «что-то» в угол, в палату вошел Шейх Файзули.
Впервые я видел его не в том черном костюме, к которому уже привык. Он был великолепен, он прямо-таки ослепил меня. Теперь Файзули выглядел именно таким, каким я ожидал увидеть его – еще тогда, в отеле, предупрежденный звонком Эдди о направляющемся ко мне «мрачном субъекте».
На нем была белая хламида, застегнутая на пуговицы, которые шли сверху вниз от самой шеи, белый тюрбан или что-то похожее на множество полотнищ, которыми была обернута его голова, какая-то переливчатая текучая ткань свободно ниспадала по обеим сторонам его лица. На ногах – странные остроносые сандалии белой кожи. И весь он, с головы до пят, был усыпан драгоценностями.
Пуговицы на его одеянии были невероятно большими рубинами, нечто весьма напоминавшее алмаз величиной с яйцо индейки сверкало в центре тюрбана, пояс переливался красными, зелеными, желтоватыми и синими самоцветами. И даже, что мне особенно понравилось, на боку у него красовался то ли короткий кривой меч, то ли длинный изогнутый кинжал в украшенных камнями серебряных ножнах. Он был настолько блистателен, что в первые мгновения я даже не заметил стоящего за его спиной Харима Бабуллаха, что само по себе было выдающимся событием. Я подался назад и приветственно помахал ему:
– Мое почтение, великан! – Потом сложил ладонями руки перед грудью, склонился в поклоне перед Шейхом Файзули и сказал: – Я вижу, вы получили свою одежду из чистки вовремя. Рад, что она поспела к этому торжеству у Джиппи.
– Я бы ни за что на свете не пропустил его, – ответил он, улыбаясь мне. Джиппи и Одри.
Казалось, он был в отличном расположении духа.
В этой связи я отпустил какое-то замечание, но почему-то начал волноваться, без особой на то причины, просто начал волноваться, и все, он же ответил:
– Да, право, вам лучше в это поверить. Этот Моррейн, он и я, заключили то соглашение, которое, как вы знаете, я надеялся с ним заключить. Я хочу сказать, что оно заключено, и я без меры счастлив. И он тоже без меры счастлив.
– Но, может быть, не все так счастливы, Шейх...
– И волею всемилостивейшего Аллаха все завершилось... Да будет он благословен.
– Шейх, когда вы появились здесь, я подумал, что вы не могли покинуть свой гарем, этих ваших шестерых восхитительных и совершенных...
И в этот момент я услышал снаружи писк, визг, вскрики и щебет, будто в холле прихорашивалась и чистила перышки большая стая птиц. И я понял, по какому поводу у меня возникло беспокойство.
Стайка двигалась, но не слишком поспешно. По-видимому, восхитительные и совершенные вообще не спешили. Шествие отняло у них изрядно времени, но наконец они оказались в поле зрения. А пока они не появились, у меня была возможность поразмыслить о том, что их задержало. Таким образом, когда они, щебеча, впорхнули в комнату, я был не в таком шоке, в каком мог оказаться.
Потому что они, естественно – да и как могло быть иначе? – вились вокруг Девина Моррейна.
Но меня удивило, что это высокое, стройное, чертовски красивое существо опираюсь только на один костыль. Я не сказал бы, что был разочарован, просто удивлен. Костыль он держал под мышкой правой руки, которая, по-видимому, не слишком серьезно пострадала, хотя и была перевязана. А вот левую его руку поддерживала ременная петля. Да еще пара белых наклеек несколько умеряла буйную прелесть его вьющихся длинных, слишком длинных черных волос. И это было все.
Конечно, он находился в худшем состоянии, чем я предполагал. Возможно даже, что он упал бы, не поддерживай его шесть самых очаровательных крошек во всем христианском мире, или во всем мусульманском, или где бы то ни было.
Эти глупые, щебечущие особы ввели его в комнату и прислонили к стене. А потом из холла донесся перестук легких быстрых шагов, и в открытой двери палаты возникла улыбающаяся, лучезарная, излучающая сладостное тепло и рассыпающая искры пронизывающего все вокруг нее электричества, несравненная Сайнара Лэйн.
– О, привет! – начал я.
– Джиппи! – воскликнула она, проходя мимо меня к его постели. Склонилась, чмокнула его в щеку. – Ну не чудесно ли это?
– Что? – спросил он.
– Все, Джиппи!
Потом она махнула рукой Деву, выкрикнула в его адрес какую-то глупость и снова пролетела мимо.
– Привет! – повторил я.
Но она уже самозабвенно погрузилась в ученую беседу с Шейхом Файзули. Из долетавших до меня обрывков я понял, что первый ее визит в отель «Касакасбах» был продиктован необходимостью дать Шейху необыкновенно важные с астрологической точки зрения советы. И сейчас они снова обсуждали какие-то проблемы, касавшиеся положения планет, их аспектов, продвижения и так далее. Шейх жадно слушал Сайнару.
Я пересек комнату и остановился в почтительной близости от Моррейна, обрамленного красавицами. Он ухмыльнулся и махнул рукой в знак приветствия, хотя рука его поднималась только до пуговицы на животе.
Потом, виновато взглянув на меня, сказал:
– Генерал, мне хотелось бы отказаться от своих полномочий.
Я чуть было не рассмеялся, глядя на этого умалишенного, но сдержался и сурово произнес:
– Сожалею, майор, единственный достойный выход в данной ситуации – это встать перед взводом наших солдат и отдать им команду расстрелять себя.
– Ну, если это единственное, что вы мне оставляете, сэр...
Тут послышалось звучное «хоп» – это пробка вылетела из бутылки с шампанским, которое Джиппи открыл собственноручно, не пролив ни капли. Правда, ему немного помогала Одри. В течение следующей минуты слышалось только нежное журчание и шипение пенящегося вина.
Воспользовавшись моментом, Одри, отчаявшаяся справиться с таким количеством шампанского, скользнула ко мне и шепнула, что хочет меня крепко расцеловать, и на этот раз не в щеку.
К этому времени мне уже казалось, что она выглядит довольно мило, поэтому я сказал:
– Почему бы и нет, детка? – и слегка клюнул ее. Во второй раз я клюнул бы ее крепче, но меня остановил громоподобный рев.
– Что за черт! Прекратите волочиться за моей женой!
Я завертел головой, чуть отстранив Одри, в результате чего она пролетела около шести футов и затормозила только у постели Джиппи, не приложив к этому ни малейшего усилия. Рев исходил от Джиппи, он ревел во всю глотку, но при этом широко улыбался. Потом он гикнул и окунул нос в пустой бокал от шампанского, что мне показалось довольно странным.
Улучив момент, я снова оказался рядом с Девом и сказал:
– Желаю всяческих благ вам и вашим женам. Обещаю навещать их, когда вы окажетесь в тюрьме по обвинению в многоженстве.
– Полигамия в своем роде превосходна, – сказал он с глупым видом. – Кроме того, я могу мгновенно развестись, стоит только произнести трижды...
– Не говорите. Воспоминание об этом слишком мучительно. Особенно потому, что я услышал это заклинание еще до того, как узнал, что Файзули приказам своим козочкам даже никому не улыбаться, кроме Даайвэнна Мааххррайна.
– Вы о чем? – спросил он меня с любопытством.
– Не о чем, а о ком. О вас.
– Обо мне? Я что, эта длинная песня «Мааххр...»? Как там дальше?
– Да, – сказал я раздраженно. – И, по-видимому, это единственная песня, которую они знают и умеют петь. Но я их прощаю, потому что они не ведают, что творят. И не ведают, что сотворили со мной.
Я оглядел шестерых красавиц, которые все еще держались за своего повелителя, и обратился к ним с краткой прощальной речью:
– Розочки мои, улыбнитесь, не бойтесь, что это принесет мне радость. Улыбнитесь – и взамен я дарую вам свое прощение!
И я с горечью отвернулся. А когда отвернулся, то увидел проходящую мимо Сайнару – она снова направлялась к Джиппи.
– Привет, – сказал я ее спине.
Далее мне следовало перемолвиться с Шейхом Файзули.
Он довольно кивал головой и показывал на Девина, который почему-то заторопился из комнаты.
– Должен сказать, мистер Скотт, этот мистер Моррейн неподражаем. – Потом улыбнулся мне: – Но и вы – ввиду того, что вы сказали, что сделали, как сказали...
Должно быть, шампанское ударило Шейху в голову – и ему тоже. И он продолжат:
– Вы сказали мне: как я сказал, так и сделал. Поэтому я заявляю, что вы тоже неподражаемы. – Он помолчал, улыбнулся и прибавил с веселым блеском в черных глазах: – Думаю, все согласятся, а если не согласятся, то раскаются, что и я тоже неподражаем.
– Вам не мешало бы это повторить! – закричал я.
И он ответил:
– О'кей! Я тоже неподражаем, и, возможно, даже более неподражаем, чем все!
Я удивленно протянул:
– Даже не спорю, что такое вам не повторить.
Он подумал над тем, что я сказал, и сверкнул черными пронзительными глазами.
– Красиво... или нет? – Он снова подумал, но уже над тем, что сказал сам, и с улыбкой продолжил: – Раз речь зашла о красивом, то я должен сказать: я вам чрезвычайно признателен за исключительное соблюдение секретности о моих походных женах. Вы уже, конечно, поняли, что они не мои законные жены. Верно?
– Верно.
– Надеюсь, вы также понимаете, мистер Скотт, для меня этот обман был... как это... большой необходимостью?
– Совершеннейшей необходимостью. Уж это-то я хорошо понимаю.
– Если я что-то сказал, мое слово становится законом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
– Да, этому я верю, – сказал Джиппи. – Трапмэн все это рассказал до того, как вы подбросили холаселектор?
В основном до, но многое и после. Конечно, когда пришел в чувство. Сначала все повторял: «Почему же он не загудел? Почему же он не загудел?»
– Он что, полагал, холаселектор должен гудеть?
– Нет, он полагал, что его сбил поезд.
– Мистер Скотт, – сказала Одри. Она заговорила в первый раз с тех пор, как я начал свой рассказ о событиях вечера. – Это так чудесно. Право, чудесно. Я просто не могу этому поверить, но верю, верю. Я знаю, что это правда, потому что знаю вас. Вы ведь не стали бы нам лгать. Это так удивительно, вы так...
– Пойду посмотрю. – Я двинулся к двери. – Пока никого, – доложил я, вернувшись. – А вы уверены, что вытерпите здесь кучу народу? Лучше бы вам поберечь себя после того, что случилось.
– Нет, мне это не повредит. Я едва могу дождаться. Дружище, вы не представляете, что я чувствую! Я отсюда выберусь раньше Дева. Если с ним все так, как вы говорите. А что это за корзинка, в которой его держат?
– Не корзинка, а рамка, специальная плетеная рамка вроде гамака.
– Но с ним все будет в порядке?
– Ну... я ушел до того, как его кончили собирать из разрозненных частей. Почему-то его особенно волновала селезенка. Он все время спрашивал доктора, где его селезенка и не забыли ли ее положить на место... Да, надеюсь, с ним все будет в порядке. Дев ведь в общем и целом в очень хорошей форме. Ну, немного сломана рука, что-то с ногой, ушиблена спина, повреждена шея, небольшое сотрясение мозга и еще пара миллионов синяков и шишек. Так что больше недели он тут не проваляется. Так я думаю. Он, кстати, на этом же этаже, через холл от вас. Я вам не говорил?
– Упоминали. А где этот телефонный охотник за приборами?
– Увы, Трапмэн тоже на больничной койке и в очень неудовлетворительном состоянии. И у него нет сил, чтобы сбежать. Хотя, будь он здоров как бык, ему бы все равно не убежать. А Изи Баннерс и пара его головорезов в тюрьме. Они...
Пока я говорил все это, мысли мои занимало что-то другое. Это «что-то» неуловимо присутствовало на периферии моего сознания. Но, когда я почти загнал это «что-то» в угол, в палату вошел Шейх Файзули.
Впервые я видел его не в том черном костюме, к которому уже привык. Он был великолепен, он прямо-таки ослепил меня. Теперь Файзули выглядел именно таким, каким я ожидал увидеть его – еще тогда, в отеле, предупрежденный звонком Эдди о направляющемся ко мне «мрачном субъекте».
На нем была белая хламида, застегнутая на пуговицы, которые шли сверху вниз от самой шеи, белый тюрбан или что-то похожее на множество полотнищ, которыми была обернута его голова, какая-то переливчатая текучая ткань свободно ниспадала по обеим сторонам его лица. На ногах – странные остроносые сандалии белой кожи. И весь он, с головы до пят, был усыпан драгоценностями.
Пуговицы на его одеянии были невероятно большими рубинами, нечто весьма напоминавшее алмаз величиной с яйцо индейки сверкало в центре тюрбана, пояс переливался красными, зелеными, желтоватыми и синими самоцветами. И даже, что мне особенно понравилось, на боку у него красовался то ли короткий кривой меч, то ли длинный изогнутый кинжал в украшенных камнями серебряных ножнах. Он был настолько блистателен, что в первые мгновения я даже не заметил стоящего за его спиной Харима Бабуллаха, что само по себе было выдающимся событием. Я подался назад и приветственно помахал ему:
– Мое почтение, великан! – Потом сложил ладонями руки перед грудью, склонился в поклоне перед Шейхом Файзули и сказал: – Я вижу, вы получили свою одежду из чистки вовремя. Рад, что она поспела к этому торжеству у Джиппи.
– Я бы ни за что на свете не пропустил его, – ответил он, улыбаясь мне. Джиппи и Одри.
Казалось, он был в отличном расположении духа.
В этой связи я отпустил какое-то замечание, но почему-то начал волноваться, без особой на то причины, просто начал волноваться, и все, он же ответил:
– Да, право, вам лучше в это поверить. Этот Моррейн, он и я, заключили то соглашение, которое, как вы знаете, я надеялся с ним заключить. Я хочу сказать, что оно заключено, и я без меры счастлив. И он тоже без меры счастлив.
– Но, может быть, не все так счастливы, Шейх...
– И волею всемилостивейшего Аллаха все завершилось... Да будет он благословен.
– Шейх, когда вы появились здесь, я подумал, что вы не могли покинуть свой гарем, этих ваших шестерых восхитительных и совершенных...
И в этот момент я услышал снаружи писк, визг, вскрики и щебет, будто в холле прихорашивалась и чистила перышки большая стая птиц. И я понял, по какому поводу у меня возникло беспокойство.
Стайка двигалась, но не слишком поспешно. По-видимому, восхитительные и совершенные вообще не спешили. Шествие отняло у них изрядно времени, но наконец они оказались в поле зрения. А пока они не появились, у меня была возможность поразмыслить о том, что их задержало. Таким образом, когда они, щебеча, впорхнули в комнату, я был не в таком шоке, в каком мог оказаться.
Потому что они, естественно – да и как могло быть иначе? – вились вокруг Девина Моррейна.
Но меня удивило, что это высокое, стройное, чертовски красивое существо опираюсь только на один костыль. Я не сказал бы, что был разочарован, просто удивлен. Костыль он держал под мышкой правой руки, которая, по-видимому, не слишком серьезно пострадала, хотя и была перевязана. А вот левую его руку поддерживала ременная петля. Да еще пара белых наклеек несколько умеряла буйную прелесть его вьющихся длинных, слишком длинных черных волос. И это было все.
Конечно, он находился в худшем состоянии, чем я предполагал. Возможно даже, что он упал бы, не поддерживай его шесть самых очаровательных крошек во всем христианском мире, или во всем мусульманском, или где бы то ни было.
Эти глупые, щебечущие особы ввели его в комнату и прислонили к стене. А потом из холла донесся перестук легких быстрых шагов, и в открытой двери палаты возникла улыбающаяся, лучезарная, излучающая сладостное тепло и рассыпающая искры пронизывающего все вокруг нее электричества, несравненная Сайнара Лэйн.
– О, привет! – начал я.
– Джиппи! – воскликнула она, проходя мимо меня к его постели. Склонилась, чмокнула его в щеку. – Ну не чудесно ли это?
– Что? – спросил он.
– Все, Джиппи!
Потом она махнула рукой Деву, выкрикнула в его адрес какую-то глупость и снова пролетела мимо.
– Привет! – повторил я.
Но она уже самозабвенно погрузилась в ученую беседу с Шейхом Файзули. Из долетавших до меня обрывков я понял, что первый ее визит в отель «Касакасбах» был продиктован необходимостью дать Шейху необыкновенно важные с астрологической точки зрения советы. И сейчас они снова обсуждали какие-то проблемы, касавшиеся положения планет, их аспектов, продвижения и так далее. Шейх жадно слушал Сайнару.
Я пересек комнату и остановился в почтительной близости от Моррейна, обрамленного красавицами. Он ухмыльнулся и махнул рукой в знак приветствия, хотя рука его поднималась только до пуговицы на животе.
Потом, виновато взглянув на меня, сказал:
– Генерал, мне хотелось бы отказаться от своих полномочий.
Я чуть было не рассмеялся, глядя на этого умалишенного, но сдержался и сурово произнес:
– Сожалею, майор, единственный достойный выход в данной ситуации – это встать перед взводом наших солдат и отдать им команду расстрелять себя.
– Ну, если это единственное, что вы мне оставляете, сэр...
Тут послышалось звучное «хоп» – это пробка вылетела из бутылки с шампанским, которое Джиппи открыл собственноручно, не пролив ни капли. Правда, ему немного помогала Одри. В течение следующей минуты слышалось только нежное журчание и шипение пенящегося вина.
Воспользовавшись моментом, Одри, отчаявшаяся справиться с таким количеством шампанского, скользнула ко мне и шепнула, что хочет меня крепко расцеловать, и на этот раз не в щеку.
К этому времени мне уже казалось, что она выглядит довольно мило, поэтому я сказал:
– Почему бы и нет, детка? – и слегка клюнул ее. Во второй раз я клюнул бы ее крепче, но меня остановил громоподобный рев.
– Что за черт! Прекратите волочиться за моей женой!
Я завертел головой, чуть отстранив Одри, в результате чего она пролетела около шести футов и затормозила только у постели Джиппи, не приложив к этому ни малейшего усилия. Рев исходил от Джиппи, он ревел во всю глотку, но при этом широко улыбался. Потом он гикнул и окунул нос в пустой бокал от шампанского, что мне показалось довольно странным.
Улучив момент, я снова оказался рядом с Девом и сказал:
– Желаю всяческих благ вам и вашим женам. Обещаю навещать их, когда вы окажетесь в тюрьме по обвинению в многоженстве.
– Полигамия в своем роде превосходна, – сказал он с глупым видом. – Кроме того, я могу мгновенно развестись, стоит только произнести трижды...
– Не говорите. Воспоминание об этом слишком мучительно. Особенно потому, что я услышал это заклинание еще до того, как узнал, что Файзули приказам своим козочкам даже никому не улыбаться, кроме Даайвэнна Мааххррайна.
– Вы о чем? – спросил он меня с любопытством.
– Не о чем, а о ком. О вас.
– Обо мне? Я что, эта длинная песня «Мааххр...»? Как там дальше?
– Да, – сказал я раздраженно. – И, по-видимому, это единственная песня, которую они знают и умеют петь. Но я их прощаю, потому что они не ведают, что творят. И не ведают, что сотворили со мной.
Я оглядел шестерых красавиц, которые все еще держались за своего повелителя, и обратился к ним с краткой прощальной речью:
– Розочки мои, улыбнитесь, не бойтесь, что это принесет мне радость. Улыбнитесь – и взамен я дарую вам свое прощение!
И я с горечью отвернулся. А когда отвернулся, то увидел проходящую мимо Сайнару – она снова направлялась к Джиппи.
– Привет, – сказал я ее спине.
Далее мне следовало перемолвиться с Шейхом Файзули.
Он довольно кивал головой и показывал на Девина, который почему-то заторопился из комнаты.
– Должен сказать, мистер Скотт, этот мистер Моррейн неподражаем. – Потом улыбнулся мне: – Но и вы – ввиду того, что вы сказали, что сделали, как сказали...
Должно быть, шампанское ударило Шейху в голову – и ему тоже. И он продолжат:
– Вы сказали мне: как я сказал, так и сделал. Поэтому я заявляю, что вы тоже неподражаемы. – Он помолчал, улыбнулся и прибавил с веселым блеском в черных глазах: – Думаю, все согласятся, а если не согласятся, то раскаются, что и я тоже неподражаем.
– Вам не мешало бы это повторить! – закричал я.
И он ответил:
– О'кей! Я тоже неподражаем, и, возможно, даже более неподражаем, чем все!
Я удивленно протянул:
– Даже не спорю, что такое вам не повторить.
Он подумал над тем, что я сказал, и сверкнул черными пронзительными глазами.
– Красиво... или нет? – Он снова подумал, но уже над тем, что сказал сам, и с улыбкой продолжил: – Раз речь зашла о красивом, то я должен сказать: я вам чрезвычайно признателен за исключительное соблюдение секретности о моих походных женах. Вы уже, конечно, поняли, что они не мои законные жены. Верно?
– Верно.
– Надеюсь, вы также понимаете, мистер Скотт, для меня этот обман был... как это... большой необходимостью?
– Совершеннейшей необходимостью. Уж это-то я хорошо понимаю.
– Если я что-то сказал, мое слово становится законом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43