– Сто двадцать девять тысяч семьсот девяносто два.
Он говорил быстро, но как-то механически – словно заработала невидимая машина.
– Подвергните меня еще одному испытанию, если необходимо, – сказал он. – Но не предлагайте более чем шестизначные числа.
– Давайте подвергнем.
Я выудил ручку и записную книжку и приготовился записывать.
– Сколько будет четыре тысячи восемьсот девяносто девять на восемьдесят две тысячи семьсот восемьдесят шесть? Быстро, быстро!
Он посмотрел куда-то выше моей головы. И смотрел секунду, не больше. Потому что едва отзвучало это второе мое «быстро», как я уже получил ответ. Я записал его вместе с цифрами, которые назвал ему, и начал их яростно перемножать, но после того, как запутался, решил, что сделаю это позже, на досуге.
– Ну что же, это достаточно близко. Очень интересно. Но давайте вернемся к нашей первоначальной теме. На чем мы остановились? Ах да, ваш прибор! Тут мне вот что непонятно: если вы изобрели что-то столь замечательное, как то, что вы мне описали, почему тогда крупные нефтяные компании не стучат вам в дверь и одновременно не бьют друг друга дубинками по головам прямо у вас на глазах?
– Вы хотите сказать: если я так умен, то почему не богат? Ну если вы соорудите мышеловку, то желающих избавиться от мышей надо еще убедить, что ваша мышеловка – самая лучшая. Только тогда они заплатят столько, сколько она стоит. Или, если выразить это иначе, сколько я стою. В последнее время я как раз занимался этой проблемой, и у меня есть основания надеяться, что я разбогатею через несколько месяцев. Я буду богаче, чем Гальбенкян, и это будет только начало.
– Кто такой Гальбенкян?
– Он уже умер. Его звали Мистер Пять Процентов, потому что он получал пять процентов за разработку недр от огромного количества скважин, и эти пять процентов от многих скважин складывались во много-много миллионов долларов и фунтов и песо для Гальбенкяна. Он пришел мне на ум, потому что пять процентов – это моя такса за нахождение месторождений и указание мест, пригодных для бурения.
– Но вы ведь ничего не получаете, если скважина оказывается пустой?
– Пустых скважин не будет.
– Я сомневаюсь, что Дэн Кори и еще некоторые люди, о которых я недавно слышал, согласились бы с этим утверждением.
Кажется, это замечание его не задело. Или, вернее, задело, но не рассердило.
– Да, с Кэри, – сказал он, – вышло неважно. К сожалению. Но я тогда все еще разрабатывал свой холаселектор, совершенствовал его и объяснялся с людьми, которые теряли деньги из-за того, что бурили там, где, как я в то время считал, они должны были бурить. Понимаете? Они участвовали в эксперименте.
Он подался вперед, пронзив меня своими темно-синими глазами.
– Я с них не брал денег, только небольшой процент от их «рабочего вклада».
– А как насчет Джиппи? У вас с ним была заключена какая-то сделка?
– Верно, – кивнул он. – Но сначала о Дэне Кори. Единственная проблема, которая у меня с ним возникла, это то, что я в то время считал свой инструмент совершенным, но потом выяснил, что требуется доработка. Это было до того, как я убедился, что существует разница между пресной и соленой водой.
Он слегка улыбнулся.
– Иногда большая. В случае с Кори это разница между скважиной, дающей нефть, и пустой. Мы бурили в округе Керн, недалеко от Бекерсфилда и набрели на небольшое количество нефти и обилие соленой воды – ее можно найти где угодно, а вовсе не только на побережье, – но там ее оказалось столько, что у нас пропала всякая надежда завершить бурение скважины. Поэтому мы оставили ее. Видите ли...
Он молчал секунду-другую, потом продолжил свою речь.
– Видите ли, мой инструмент принял за нефть соленую воду, потому что ее удельный вес выше, чем у пресной. Удельный вес пресной воды – стандарт – равен единице. Соленой – один и четыре десятых. А удельный вес нефти – ноль целых шесть или семь десятых... Не пугайтесь, я не собираюсь вдаваться в технические подробности... Подытоживая, могу сказать, что мой прибор дал неправильные показания. И я целый год работал над устранением этого несовершенства. Что мне и удалось, конечно. Теперь для меня это не проблема. Но тогда... Да, я получил хороший урок.
– И хороший урок для Кори. Эта наука стоила ему около семидесяти тысяч долларов?
На красивом лице Моррейна впервые появилась тень раздражения, его черные брови сошлись на переносице.
– Да, это было тяжело для нас обоих. Для меня даже мучительнее, не знаю, отдаете ли вы себе в этом отчет.
– О'кей, – сказал я. – У вас была одна проблема, и вы с ней справились. Но откуда вы знаете, что нет других? Может, вы их просто еще не обнаружили?
– Нет. – Моррейн покачал головой. – Нет. Я проверил все. Это заняло немало времени, я признаю это, но зато теперь холаселектор совершенен. Я удовлетворен. Скоро это удовлетворение разделят со мной и другие.
Он встал и начал ходить взад и вперед, сцепив руки за спиной.
– Слушайте, Шелл, то, что я сделал, вовсе не чудо и не означает возникновение нового направления в науке. Я просто использовал то, что известно о лазере, голографии, симпатических вибрациях, резонансе, включая некоторые исследования Николы Теслы в этой области, пока еще недостаточно широко известные, плюс мои собственные блестящие концепции, а в результате то, что я называю магносонантным холаселектором.
– А вы не могли назвать его «Веселым денди, искателем нефти» или как-нибудь менее зубодробительно? Если у него будет имя полегче, вы сможете продать миллионы таких приборов...
– Моя настоящая цель – продать только один вместе с моими персональными услугами, поэтому имеет не слишком большое значение, как я его называю.
Я раскрыл рот, чтобы что-нибудь сказать по этому поводу, но он так и остался открытым. Комментариев не последовало. Из-за дома вышла, не спеша, как бы прогуливаясь, Мэри-Лу-Жозефина-Петрушка-Фу-ты-Ну-ты, столь же нагая, как и в день ее рождения, со стаканом мартини в руке. Стакан был настолько полон, что ей приходилось двигаться крайне медленно и очень осторожно. Другая рука, сложенная «чашечкой», находилась под стаканом, чтобы не дать пропасть ни единой капле, если напиток расплещется. Должен заявить с полной ответственностью: это было зрелище, заслуживающее внимания.
Она прошла мимо меня к Моррейну, который все еще стоял, но сейчас его руки уже не были заложены за спину.
Он дружелюбно посмотрел на нее, будто его это явление позабавило, и сказал, улыбаясь:
– Ах ты, вольная душа, моя маленькая Мелинда!
– Я сделала тебе мартини. До того как залезть в ванну.
– Вижу, – ответил он. – Да, я бы с удовольствием выпил мартини, но...
Он взглянул на часы на левом запястье.
– У меня, дорогая, важное свидание, и мне надо сохранить ясную голову.
Я подумал, что Моррейн намекает на продолжение разговора со мной, но он сказал:
– Поэтому я только сниму пробу. Но позволь тебе посоветовать: предложи этот прохладный деликатес, сооруженный твоими маленькими горячими ручками, моему полному энтузиазма другу Шеллу Скотту. Видишь, он подползает к тебе сзади.
Я и не думал «подползать». Возможно, я только слегка подался вперед, но ни один беспристрастный наблюдатель не сказал бы, что я делаю нечто подозрительное.
Мелинда, или как там, черт побери, ее звали, повернулась и двинулась ко мне своей очаровательной походкой.
– Не будет ли вам угодно?..
– Хм-м, – выдохнул я.
– Право же, он хорош. Я вообще не налила туда вермута.
– Рад это слышать. Но...
– Вы только пригубите, чтоб не лилось через край.
– В этом есть смысл. В этом масса смысла. По крайней мере, я слышал много вещей, в которых смысла гораздо меньше. Итак...
– Я его подержу для вас, пока вы сделаете глоток. Нормальненько?
– Нормальненько, – согласился я.
Она придвинулась еще ближе, поднеся полный до краев стакан к моим губам, а я наклонился вперед, чтобы отпить немного, и тут заметил, что за этой безумного томатного цвета спиной Дев Моррейн лопается от беззвучного смеха.
– О, вы отхлебнули слишком много, – сказала девушка. – О, он у вас льется через нос.
– Почему бы и вам не вымочить голову и все ваши остальные прелести в ванне? – спросил я ее. Спросил после того, как выудил из своих ноздрей то, что на вкус очень напоминало маслину и ямайский перец.
– Вы не привыкли много пить, да? – поинтересовалась она ласково.
Я промокнул глаза носовым платком.
– Нет, так не привык.
– Хотите допить остальное? – спросила она, протягивая мне стакан с мартини и всем, что в нем осталось.
– Конечно. На этот раз я вылью его в ухо.
Я взял стакан, и она, весело поболтав в воздухе пальчиками, удалилась тем же путем, что и пришла.
Когда Моррейн отсмеялся, я произнес:
– Ну, конечно, это было забавно, но давайте вернемся к вашему «дудлбагу».
Я осекся не потому, что он что-то сказал, – нет, он не сказал ничего, но лицо его побагровело от гнева, губы сжались в неразличимо узкую полоску. Он попытался выговорить что-то, но не смог. Повернулся, снова сцепил руки за спиной, сделал круг, направился к своему стулу, сел и хлопнул руками по коленям.
– "Дудлбаг", – проговорил он наконец.
До этого момента я старался воздерживаться от этого термина, потому что Джиппи и Сайнара убедили меня, что это вызовет в Деве Моррейне не самый лучший отклик. Они были правы. И я думаю, что я и сам не употребил бы этого запретного слова, не отвлеки меня определенные обстоятельства.
После нескольких минут безмолвия я произнес:
– Простите, Дев, право, не знаю, работает ли ваш прибор или нет, но я не собирался отзываться о нем...
– Прибор – это, конечно, другое дело, – проворчал он кисло. – Прибор – это, конечно, лучше, чем... – Он нахмурился. – Наверное, за все эти годы я стал очень чувствительным к этому проклятому слову. Каждый раз, как его слышу, у меня начинается слюнотечение, как у собаки Павлова. Не от голода – от бешенства. Я представляю, как те, кого по причине тупости исключили когда-то из детского садика, смотрят на меня, тихонько ржут и вертят пальцем у виска. Это чертово слово...
Он не закончил фразы, кивнул пару раз, будто продолжал безмолвный диалог с самим собой, поглядел на часы, снова кивнул и посмотрел на меня.
– Шелл, мой подозрительный друг – или, может быть, враг? – не хотите ли поглядеть, как работает этот... – Он закрыл глаза, вздрогнул и с омерзением продолжил: – ..."дудлбаг"?
– Это было бы интересно. Но я, вероятно, не пойму, работает он или нет, если мне не покажут его по телевизору.
– Между рекламами, – сказал он. – Я понимаю. Ведь мы умеем распознавать, что настоящее, а что нет, верно? Но мне бы хотелось показать, что может мой холаселектор в полевых условиях. Можете поверить моему слову, я знаю, что означает, когда он делает то, что должен делать. Думаю, и вы уловите, в чем тут смысл.
– Надеюсь.
– Это помогло бы понять, с чем вы имеете дело. Разумеется, если вы действительно заинтересованы в том, чтобы дойти до сути в истории со скважиной Уилферов. Ради Джиппи и Одри, я хочу сказать. Ну как?
– Согласен. Но я так или иначе доберусь до сути, где бы она ни была, если она, конечно, есть, и, мне кажется, я смогу ее распознать под любым соусом.
– Тогда пошли.
– Куда?
– Да недалеко, на ближайший пустырь, там я продемонстрирую свою гениальность. Будет о чем рассказывать на старости лет. Еще бы, быть знакомым лично с легендарным Девом Моррейном до того, как он заработал свой первый миллиард!
– Замечательно! Не забывайте, что и вы тоже сможете рассказывать тем же самым людям, что знали меня до того, как заработали свой первый миллиард.
– Возможно, я еще вас полюблю, Шелл. Пошли.
Мы отправились.
Глава 16
Сначала мы шли обычным шагом, потом все быстрей, потому что Моррейн был не только задумчив, но и чувственно возбужден. Он провел минуту в ванной, под предлогом того, что ему надо предупредить свою многоименную и, вероятно, обладающую многими талантами подругу, что мы ненадолго уходим и чтобы она не оставляла в ванне больше одного кольца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43