Флакон с именем Габриэллы, о существовании которой Билли и не подозревал. Таблетки — в унитаз! Банкнот и бумажку со странным посланием — во флакон. Сделал это и ушел навсегда!
— Только, пожалуйста, не копайся в сене, — еще раз повторила Габриэлла.
— Нет, нет, — согласился я. — Лучше пусть это сделает официальное лицо в следующий раз, когда полетит Билли.
Габриэлла облегченно вздохнула:
— Мне бы очень не хотелось, чтобы ты исчез.
— Этого не будет, — успокоил ее я. — Большую часть пути я проведу в обществе Патрика и человека, который купил куклу. А потом, когда мы прилетим, я тебе позвоню, чтобы ты не волновалась. Устраивает?
— Это будет здорово, — отозвалась Габриэлла. — Я сразу перестану волноваться.
— Лучше и не начинай, — сказал я. — Все будет отлично. Боги Древнего Рима, наверное, хохотали до упаду, слушая наши рассуждения.
Глава 12
Мы прошли через булочную и оказались на улице. Я понял, что придется очень постараться, чтобы не опоздать.
— Нам надо взять такси, — сказал я.
Габриэлла покачала головой:
— Здесь его не поймать. Лучше доехать на трамвае до центра, а там уже сесть в такси.
— Ладно, — согласился я. — Трамвай или такси — неважно. Поедем на том, что придет раньше.
Трамваи ходили по большому проспекту, на который выходил этот тихий переулок. Мы прибавили ходу.
— Я и не подозревала, что уже так поздно, — сказала Габриэлла, увидев уличные часы, обе стрелки которых показывали на северо-восток.
— И эти еще отстают, — сказал я. — Сейчас четверть.
На проспекте показался длинный зелено-кремовый трамвай.
— Бежим! — крикнула Габриэлла. — Остановка за углом. Надо успеть.
Мы побежали, держась за руки. До угла оставалось шагов десять, не больше.
Внезапно Габриэлла вскрикнула и споткнулась. Я дернул ее за руку, она прижалась ко мне. Вдруг я почувствовал острую боль в боку. Мы оба упали на мостовую — я первым, чтобы уберечь ее от удара.
Двое-трое прохожих остановились, стали помогать нам подняться. Но Габриэлла лежала неподвижно. Я увидел маленькую дырочку на спине ее пальто, почти по центру. Цепенея, я опустился на колени рядом с ней. Затем я засунул левую руку внутрь пиджака, дотронулся до пылающего правого бока, а когда снова вынул руку, она была вся в крови.
— Нет, — только и произнес я. — Нет...
Склонившись над Габриэллой, я перевернул ее на спину, взял на руки. Глаза ее были открыты. Они остановились на мне.
— Генри, — прошептала она. — Я... не могу дышать.
Вокруг нас уже собралась небольшая толпа. Я отчаянно вглядывался в их озадаченные лица.
— Доктор, — сказал я. — Медико! — Нет, это кажется, по-испански.
— Si, si, — сказал мальчик, стоявший у моего локтя. — Undottore.
В толпе возникли шевеление и переговоры. Я понял только одно слово «Inglese», англичанин, говорили они, и я кивнул. Я осторожно распахнул коричневое замшевое пальто Габриэллы. В правой части была большая рваная дыра с темными краями. Черное платье было мокрым от крови. Я неистово замахал рукой, чтобы собравшиеся отошли, и они в самом деле отодвинулись на шаг.
Женщина, по виду мать семейства, вытащила из сумочки ножницы и присела с другого бока Габриэллы. Жестом она попросила меня снова распахнуть пальто девушки и, когда я это сделал, стала разрезать ей платье. Она действовала очень осторожно, и все же Габриэлла зашевелилась в моих объятиях и приглушенно застонала.
— Тише, любимая, — сказал я. — Все будет хорошо.
— Генри... — прошептала она и закрыла глаза.
С разрывающимся сердцем я держал ее на руках, а женщина, споро работая ножницами, наконец вырезала большой кусок ее платья. Когда она увидела, что там, под платьем, ее крупное лицо исполнилось сочувствием, и она покачала головой.
— Signore, mi displace molto, — обратилась она ко мне. — Molto.
Из верхнего кармана пиджака я извлек чистый белый платок, вывернул его на другую сторону и прикрыл им страшную рану. На выходе пуля раздробила ребро, и его осколки виднелись в кровоточащем отверстии под грудью. У белого лифчика снизу появилась красная кайма. Я снова прикрыл Габриэллу пальто, чтобы она не замерзла. Я с ужасом думал, что она может умереть до появления доктора.
Возле нас появился карабинер в начищенных сапогах и зеленоватых защитных брюках, но я сильно сомневался, что заговорил бы с ним, даже если бы он знал по-английски. Собравшиеся начали ему что-то тихо говорить, и он оставил меня в покое.
Габриэлла снова открыла глаза. Лицо ее было серым и в испарине от страшной боли.
— Генри...
— Я здесь.
— Не могу дышать...
Я слегка приподнял ее так, что она оказалась в полусидячем положении, опираясь на мою руку и колено. Но это движение отняло у нее слишком много сил. Лицо ее стало еще бледнее. Из открытого рта вырывалось учащенное дыхание.
— Не бросай меня...
— Нет, милая, не брошу, — сказал я. — Тише...
— Что случилось?
— В тебя стреляли.
— Стреляли? — Это ее не удивило. — Билли?
— Не знаю, я не видел. Не говори ничего. Скоро будет доктор.
— Генри... — Силы оставляли ее, кожа приобрела мертвенный оттенок. — Генри, я тебя люблю.
Она снова закрыла глаза, но сознания не потеряла. Левая рука Габриэллы судорожно подергивалась, страдальческие морщины на лице сделались глубже.
Я бы отдал все на свете, чтобы она опять стала здоровой, чтобы ее отпустила боль.
Прибыл доктор. Он был молод и потому еще не забыл, чему его учили. У него были густые черные волосы и худые ловкие руки. Только это мне в нем и запомнилось.
Он склонился над Габриэллой, быстро заглянул под мой платок и обернулся к полицейскому.
Я услышал слова «auto ambulanza» и «pallotta». Собравшиеся наперебой сообщали необходимую информацию.
Молодой врач снова опустился на колено и пощупал пульс Габриэллы. Она приоткрыла глаза.
— Генри.
— Я здесь. Молчи.
— М-м...
Молодой врач сказал ей что-то утешающим тоном, она слабо ответила: «Si». Он раскрыл свой чемоданчик и ловко собрал шприц для инъекции, затем проделал дырку в ее чулке, протер кожу спиртом и сделал укол в бедро. Снова пощупал пульс и сказал что-то успокаивающее. Я видел, что он ее ободряет, но меня это мало утешало.
Вскоре Габриэлла открыла глаза пошире, и на ее влажном лице появилась судорожная улыбка.
— Лучше, — сказала она еле слышно.
Но она на глазах теряла дыхание, и никаких улучшений я не заметил, разве что, возможно, боль немного утихла.
— Ну и хорошо, — улыбнулся я в ответ. — Тебя отвезут в больницу, и все будет в порядке.
Габриэлла еле заметно кивнула. Врач по-прежнему держал ее руку, следил за пульсом по часам.
Подкатили две машины и, взвизгнув шинами, остановились. Полицейский «Ситроен» и машина «Скорой помощи». Из первой появились два карабинера, явно в чинах, а из второй — санитары с носилками. Вместе с доктором они осторожно забрали Габриэллу из моих объятий и уложили на носилки. Под голову ей положили одеяло, чтобы было удобнее лежать. Доктор проводил взглядом дырочку в спине. Он и не попытался снять с Габриэллы пальто.
Один из полицейских спросил меня:
— Вы, кажется, говорите по-французски?
— Да, — ответил я, вставая. Только теперь я понял, какая здесь твердая мостовая. Нога, которую я согнул в колене, успела онеметь.
— Имя и адрес молодой дамы?
Я сообщил, он записал.
— А ваши?
Я сообщил.
— Что тут случилось? — спросил он.
— Мы бежали, чтобы успеть на трамвай. Кто-то выстрелил нам в спину. Вот отсюда. — Я показал на переулок.
— Кто же?
— Я не видел. — Санитары подняли носилки с Габриэллой, я поспешно сказал: — Я поеду с ней.
Но полицейский покачал головой:
— Попозже. Сейчас вы должны поехать с нами и рассказать все, что случилось.
— Я не оставлю ее. — Я не мог допустить, чтобы Габриэллу вот так увезли. Я быстро шагнул к доктору, взял его за руку.
— Глядите, — сказал я, распахивая пиджак.
Он взглянул и стал вытаскивать мою рубашку из брюк, чтобы разобраться, что случилось. По нижнему ребру у меня тянулась кровавая полоса длиной дюймов пять. Неглубокая, но горела, как ожог. Доктор пояснил полицейским, что это означает.
— Ладно, — сказал тот полицейский, что говорил по-французски. — Поезжайте, пусть вам сделают перевязку. — Он записал адрес на страничке блокнота и, вырвав, дал мне. — А потом к нам, ясно?
— Договорились.
— Паспорт при вас?
Я вынул паспорт, отдал ему и положил в бумажник листок с адресом. Доктор кивком велел мне садиться в машину «Скорой помощи», что я и сделал.
— Погодите, — сказал полицейский, когда санитары уже закрывали двери. — Пуля, значит, попала в девушку, а потом задела и вас?
— Нет, — сказал я. — В нас стреляли дважды. Сначала в нее, потом в меня.
— Мы их будем искать, — пообещал полицейский.
Габриэлла была жива, когда мы подъехали к больнице, была жива, когда ее перенесли прямо с носилками на каталку, была жива, когда один из санитаров «Скорой» объяснял доктору, что случилось, и когда этот доктор и его помощник, так и не сняв носового платка с раны, проверили ее состояние, после чего быстро увезли. Второй доктор, коренастый мужчина с плечами боксера, остался и задал мне какой-то вопрос.
— Inglese, — отвечал я. — Non parlo italiana.
— Вам придется подождать, — сказал он по-английски. У него был сильный акцент, но, к счастью, мы могли как-то объясняться.
Он привел меня в узкую комнату, где стояла узкая кровать. Жестом велев мне садиться, врач вышел и вскоре вернулся с медсестрой, у которой в руках были какие-то бумаги.
— Как вас зовут? — спросил меня доктор.
Я сообщил свои имя, адрес, возраст, после чего медсестра ободряюще мне улыбнулась и ушла, а вскоре вернулась с каталкой, инструментами и запиской.
— Звонили карабинеры. Просили, чтобы вы побывали у них до четырех часов.
Я посмотрел на часы. Я совершенно забыл о времени. Оказалось, не прошло и часа с того момента, когда мы с Габриэллой бежали за трамваем. С тех пор я прожил несколько эпох.
— Понял, — сказал я.
— Пожалуйста, снимите пиджак, — попросил доктор.
Я встал, снял пиджак, высвободил правую руку из рубашки. Врач наложил два бинта — один марлевый, чем-то пропитанный, а другой проложенный ватой — и прикрепил их пластырем. Я снова вдел руку в рукав рубашки.
— Ну как, что-нибудь чувствуете? — спросил он.
— Нет.
Его это удивило. Потом его лицо стало озабоченным.
— Е sua moglie? — спросил он.
Я не понял.
— Извините. Я спросил: она ваша жена?
— Я ее люблю, — сказал я. Мысль о том, что я могу потерять Габриэллу, казалась невыносимой. На глазах у меня выступили слезы. — Я ее люблю! — повторил я.
— Да, — доктор сочувственно кивнул. Он принадлежал к нации, где чопорность и сдержанность не считались достоинствами. — Погодите. Мы вам скажем... — Он оборвал себя на полуслове и вышел, а я остался гадать, почему он осекся: потому ли, что не хотел сказать мне, что она умирает, или просто не мог выразить по-английски то, что хотел.
Я прождал час и никогда бы не согласился на такое ожидание еще раз. Затем появился другой доктор, высокий, седой, с красивым худым лицом.
— Вы хотите знать о синьоре Барзини? — Он говорил по-английски без акцента, голос у него был ровный, дикция четкая.
Я кивнул, не будучи в состоянии говорить.
— Мы прочистили рану и сделали перевязку. Пуля пробила легкое, а на выходе сломала ребро. Легкое вышло из строя. Воздух и кровь попали в грудную клетку. Пришлось удалить кровь и воздух, чтобы легкое снова могло работать. Нам это удалось. — Он говорил сухо, профессионально.
— Я могу на нее взглянуть?
— Позже, — сказал он без колебаний. — Сейчас она без сознания. Действует наркоз. Она в послеоперационном блоке. Позже.
— А что будет дальше?
— Тут, конечно, могут быть разные осложнения, — сказал он, — но при хорошем лечении и уходе она поправится. Пуля не задела ничего жизненно важного — иначе девушка умерла бы прямо на улице.
— Мне показалось, что ей стало хуже, — заметил я.
— В каком-то смысле вы правы, — терпеливо отозвался доктор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35