Теплый, сладкий суррогат кофе. Лучший напиток в мире.
— Спасибо, — сказал я, на что он кивнул, изобразив некое подобие улыбки, и заковылял прочь. Не союзник. В лучшем случае не противник.
Я не имел возможности посмотреть на часы и мог лишь гадать, но так или иначе, с той поры, как мы повернули прошло часа два. Я потерял чувство направления, солнце село, и мы летели в сумерках. В салоне заметно похолодало. Мне бы очень не помешало заправить рубашку в брюки да и свитер оказался бы кстати, но, к счастью, лошади своим теплом не давали мне окончательно замерзнуть. Когда самолет был загружен лошадьми полностью, в салоне было тепло, как солнечным днем, и мы никогда не включали обогреватели. В нынешних обстоятельствах трудно было надеяться, что Патрик вспомнит про отопление.
Два часа полета. Мы повернули где-то над Альбенгой. Если мы по-прежнему летим на восток и ветер не переменился, то мы сейчас над Италией севернее Флоренции. Впереди была Адриатика, дальше Югославия. А еще дальше Румыния.
Впрочем, не один ли черт, куда мы летим? Конец будет один и тот же.
Я зашевелился, пытаясь найти удобное положение, и в тысячный раз подумал, как там сражается со смертью Габриэлла. Наверное, тамошние полицейские, подумал я, пытаясь отвлечься от мрачных предчувствий, недовольны, что я так и не появился. У них остался мой паспорт. Но раз я за ним не пришел, будет начато расследование, и, может, Габриэлла растолкует им, что я по неосторожности угодил в ловушку. Если выживет. Если только она выживет...
Самолет резко накренился влево. Я попытался определить угол поворота. Градусов на девяносто. Что за абсурд? Но если мы уже долетели до Адриатики, возможно, мы свернули на север. К Венеции. Или Триесту. Впрочем, это все игра воображения. Я мрачно думал о том, что окончательно заблудился.
Минут десять спустя шум двигателей изменился. Мы начали снижаться. Время на исходе. Что впереди? Надвигающаяся ночь и небытие?
Огни окаймляли нечто вроде посадочной полосы. Скорее всего, это включенные фары автомобилей. Самолет вильнул так круто, что я увидел их в окно. Затем он снова выровнял курс, сбросил скорость и наконец загрохотал колесами по не очень ровной поверхности. Трава — не асфальт и не бетон. Самолет сбавил скорость и остановился.
Затем на три долгие минуты наступили тишина и покой. Потом вспыхнули лампы в салоне. Кобылы в моем боксе стали лягаться. Другие ответили беспокойным ржанием. В закутке бортинженера послышался шум, потом по проходу двинулись люди, спотыкаясь о цепи.
Первым шел Патрик, за ним Билли. Он снова навинтил глушитель на револьвер. Патрик прошел через разобранный бокс и остановился на маленькой площадке возле двух туалетов. Он двигался так, словно инвалид на протезах или лунатик.
Билли остановился справа от меня.
— Повернись, пилот, — скомандовал он.
Патрик сначала повернулся корпусом и только потом переставил ноги. Он чуть не споткнулся и стоял, покачиваясь. Если раньше лицо у него было бледным, то теперь оно стало свинцово-серым. В его глазах был ужас, губы дрожали. Он посмотрел на меня с какой-то жуткой сосредоточенностью.
— Он их всех... убил... — выдавил Патрик. — Боба... Майка... — Он осекся.
Билли хихикнул.
— Ты сказал, они нас всех убьют... Я не поверил... — продолжал Патрик. Его взгляд упал на мои раны. — Я просто не мог, — выдавил он.
— Где мы? — спросил я.
Его глаза блеснули.
— В Италии... К юго-западу от...
Билли поднял револьвер, целясь Патрику в голову.
— Нет! — крикнул я, охваченный ужасом. — Нет!
Билли спустил курок. Револьвер глухо кашлянул. Пуля вошла Патрику в голову. Он зашатался и упал в проходе лицом вниз. Я посмотрел на подошвы его ботинок и отметил про себя, что один из них нуждается в починке.
Глава 14
Ярдман и Джон подошли к разобранному боксу и уставились на тело Патрика.
— Зачем вы сделали это здесь? — спросил Джон.
Билли не ответил. Он вперился взглядом в меня.
— Билли, — вкрадчиво сказал Ярдман, — мистер Раус-Уилер хочет знать, почему ты застрелил пилота именно здесь.
— Я хотел, чтобы ты увидел, — отозвался Билли, обращаясь ко мне.
— О боже! — тихо сказал мистер Раус-Уилер, он же Джон, и я понял, что он смотрит на мои ребра.
— Это называется хорошая стрельба, — спокойно пояснил Билли, поймав его взгляд. — На нем нет жира, кожа тонкая. Видите, каждая пуля прошла точно над ребром. Тонкая работа, а? Я говорю об этих линиях. А краснота и чернота — это следы ожогов.
Раус-Уилер, надо отдать ему справедливость, был близок к обмороку.
— Ладно, кончай и его, — сказал Ярдман.
Билли поднял револьвер. Во мне не было страха, только горечь.
— Он не боится, — сказал вдруг Билли.
— Ну и что? — спросил его Ярдман.
— Я хочу, чтобы он испугался.
Ярдман пожал плечами и сказал:
— Не понимаю, не все ли равно...
Но Билли было не все равно.
— Можно не сейчас? Нам придется ждать несколько часов.
— Ладно, Билли, — вздохнул Ярдман. — Только сначала сделай все, что положено. Закрой занавески на иллюминаторах. Нам не нужны зрители. И скажи, чтобы Джузеппе выключил посадочные огни. А то он уже приготовил краску и лестницу. Вы с Альфом можете приступать к делу — надо закрасить название авиакомпании и регистрационный номер самолета.
— Ладно, — сказал Билли. — А тем временем я что-нибудь придумаю. — Он приблизил свое лицо ко мне и произнес: — Что-нибудь особенное для его графской милости.
Раус-Уилер перешагнул через труп Патрика, сел в кресло и закурил сигарету. Его руки тряслись.
— Почему вы позволяете ему это? — спросил он Ярдмана.
— Бесценный работник, — вздохнул Ярдман. — Прирожденный убийца. Такие редко встречаются. У него поразительное сочетание бесчувственности и страсти к насилию. Если можно, я даю ему порезвиться. Это вроде награды за труд. Он ведь убьет любого, было бы приказано. Я бы не смог так, как он. Ему убить человека — все равно что раздавить букашку.
— Но он так молод, — возразил Раус-Уилер.
— От них польза именно в этом возрасте, — сказал Ярдман. — Билли сейчас девятнадцать. Лет через семь-восемь я бы уже не стал ему доверять так, как сейчас. Есть риск, что после тридцати убийца сделается слишком сентиментальным.
Раус-Уилер прокашлялся, пытаясь говорить так же равнодушно, как Ярдман, но голос у него срывался. Он сказал:
— В общем, у вас на поводке тигр.
Он хотел закинуть ногу на ногу, но задел каблуком труп Патрика. С гримасой отвращения он попросил:
— Нельзя ли его чем-нибудь прикрыть?
Ярдман кивнул, встал и пошел к багажному отделению, откуда достал серое одеяло и накрыл им Патрика, а я смотрел на Раус-Уилера, который избегал моих взглядов. Кто же он такой, размышлял я, и почему так необходимо перевезти его через границу, даже ценой жизни троих ни в чем не повинных пилотов?
Неприметной наружности человек лет тридцати пяти с мешками под глазами и капризным ртом. Человек, который никак не мог привыкнуть к насилию, царившему вокруг него, и пытающийся умыть руки. Пассажир, билет которого оплачен смертью.
Накрыв Патрика, Ярдман присел на доски бокса. Верхний свет отражался на его лысине, и от черной оправы очков на щеках и под глазами возникли глубокие тени.
— Я очень жалею, мой мальчик, жалею всей душой, — сказал Ярдман, закуривая сигарету и глядя на результат упражнений Билли в стрельбе. — Он натворил черт знает что.
Пожалуй, если и жалеет, то самую малость. Во всяком случае, не всей душой. Если у него вообще таковая имеется. Вы понимаете, чего хочет Билли? — спросил Ярдман, выбрасывая спичку.
Я кивнул.
— Может, вы могли бы пойти ему навстречу, мой мальчик? Попросите о снисхождении. Иначе, признаться, у вас возникнут трудности.
Я вспомнил свои глупые хвастливые слова в первый день знакомства с Билли — что я могу быть очень крутым. Теперь нужно было это доказывать. У меня на этот счет были большие сомнения.
Не дождавшись от меня ответа, Ярдман сказал не без сожаления:
— Глупо, мой мальчик. Не все ли вам равно, как себя вести, если впереди смерть?
— Поражение. — Я прокашлялся и проговорил отчетливо: — Поражение на всех уровнях.
— В каком смысле? — нахмурясь, спросил он.
— Коммунисты слишком алчны, — сказал я.
— Не понял, — отозвался он. — Вы говорите что-то не то...
— Им мало убить человека, им надо еще сломать его перед смертью. А это уже слишком.
— Ничего подобного, — сказал Раус-Уилер голосом правительственного чиновника.
— Разве вы не читали в газетах отчеты о процессах в Москве? — сказал я, удивленно вскидывая брови. — Все эти так называемые признания...
— Русские, — сказал он упрямо, — открытый и простой народ.
— Конечно, — согласился я. — Но некоторые из них очень похожи на Билли.
— Билли — англичанин.
— И куда же вы направляетесь? — спросил я.
Он поджал губы и промолчал.
— Надеюсь, — сказал я, — что ваше туристическое агентство достаточно подкрепило вашу веру в открытость, доброту и величие представителей той части земного шара, куда вы решили направиться.
— Мой мальчик, что за красноречие! — воскликнул Ярдман.
— Красноречие помогает. Отвлекает от разных мыслей, — пояснил я.
Меня вдруг охватила какая-то безрассудная отвага, и в голове сразу прояснилось. Разговаривать с этими двумя было гораздо лучше, чем в одиночестве ждать Билли.
— Цель оправдывает средства, — напыщенно повторил Раус-Уилер от кого-то услышанный девиз.
— Чушь, — возразил я. — Вы слишком высокого о себе мнения.
— Я... — сердито начал он, но осекся.
— Ну, кто вы? — сказал я. — Продолжайте. Можете не стесняться. Расскажите все как есть человеку, стоящему одной ногой в могиле.
Я вывел его из равновесия, и это уже было приятно.
— Я государственный служащий, — чопорно произнес он.
— Были, — напомнил я.
— Ну да...
— Какое же министерство?
— Финансов, — сказал он с самодовольством человека, допущенного в святая святых.
Министерство финансов. Вот это да!
— И какой же пост вы там занимали?
— Ответственный. — В голосе раздражение. Похоже, карьеры не сделал.
— Почему решили сбежать?
— Не ваше дело, — обходительность Раус-Уилера как ветром сдуло.
— Вы не совсем правы, — сказал я притворно извиняющимся тоном. — Коль скоро ваше решение сменить хозяев некоторым образом отразилось и на моей будущности, это касается и меня.
Он промолчал.
— Надеюсь, — иронически продолжал я, — вы направляетесь туда, где вас оценят по достоинству.
Некоторое мгновение в его глазах горела такая же злоба, как у Билли. «Мелкий человек, — думал я. — Полон грошовых обид. Отгоняет от себя малейшее подозрение в том, что на самом деле он не так блестящ, как ему кажется». Впрочем, это никоим образом не преуменьшало ценность информации, которую он, похоже, нес в своей голове.
— А вы? — обратился я к Ярдману. — Зачем вы-то этим занимаетесь?
Он мрачно посмотрел на меня. Кожа еще больше натянулась на его черепе.
— Идеология? — спросил я.
Он сбил пепел с сигареты, прикусил нижнюю губу и коротко ответил:
— Деньги.
— Неважно, что за товар везти, главное, чтобы за перевозку хорошо заплатили?
— Именно, — сказал он.
— Солдат-наемник. Убийство по заказу. Верность тому, кто больше платит.
— Верно, — сказал он.
Теперь понятно, вдруг подумал я, что я никак не мог его раскусить.
— Но поверьте, мой дорогой мальчик, — сказал он, — что я никогда не желал вам ничего дурного. Кому угодно, но не вам.
— Спасибо, — сухо отозвался я.
— Когда вы попросили у меня место, я чуть было вам не отказал. Но, во-первых, я был уверен, что вы долго не задержитесь, а во-вторых, ваше имя придавало конторе определенную респектабельность, что было бы нелишне. — Он вздохнул и продолжал: — Вы меня удивили. Вы так хорошо справлялись с работой... Очень хорошо. Даже слишком. Конечно, мне надо было с вами расстаться, когда умер ваш отец. Но я упустил эту возможность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35